– Понятное дело. Нетрудно догадаться, что начиная с двадцать второго века история Античности стала тайной за семью печатями.

– Как и все, что происходило на Юге.

– То есть таким образом вы и узнали о существовании Юга?

– Никогда не забуду той минуты. Мне было семнадцать, и открытие Юга было подобно озарению, я словно почувствовал мощный удар. Я пережил тяжелый кризис. Целую ночь я страдал от безмерной ненависти к человечеству.

– Приятно слышать, что в двадцать шестом веке еще случаются подростковые кризисы.

– Ярость терзала меня. Утром я принял грандиозное решение: раз мне уже не исправить того, что произошло, я, Цельсий, спасу от гибели дивный образец Юга.

– Его еще надо было выбрать.

– Верно. Не знаю, представляете ли вы себе, каково это – делать подобный выбор. Учитывая наши скудные энергетические запасы, я не имел права на ошибку: мне нужно было найти уникальное и совершенное место, которое до скончания веков стало бы последним обломком Юга, последним воспоминанием о том, где зародилась и погибла цивилизация. Миссия, которую я на себя возложил, страшила меня! Мне было всего семнадцать.

– Вы меня удивляете. Похоже, вас больше заботил выбор объекта, а не научные методы его… извлечения.

– Именно! Поскольку метод зависел от того, какой объект я выберу. Я не Господь Бог; если бы рядом с Помпеями не было вулкана, мне пришлось бы изобретать нечто иное.

– Но как вы смогли провести такие исследования, если в вашем распоряжении не было ни земель Юга, ни географических карт? Думаю, я не ошибусь, если предположу, что Юг не обозначен ни на одной карте?

– Как можно обозначить то, чего давно не существует?

– В том-то и дело. Поэтому я и спрашиваю, как вы искали.

– С помощью древних текстов. Как же еще.

– Что это были за тексты? Мне не по себе при мысли, что я о них ничего не знаю.

– Не жалуйтесь: благодаря извержению Везувия ваша эпоха получила куда больше текстов о Помпеях, чем наша. Мне пришлось проявить немалую проницательность, чтобы среди стольких упомянутых в документах городов найти тот, который стоило спасти от забвения.

– Откуда взялась такая уверенность? Вы же не видели других городов.

– Нашел некоторые указания. Я придирчиво изучил переписку древних римлян: письма, отправленные из Помпей, показались мне бесподобными. Несмотря на все мое восхищение римлянами, должен признать, что им не хватает изящества и легкости. Недаром именно они стоят у истоков западного права. Они великие спорщики, как древние боги: это отражается в их речах и посланиях. Однако письма, написанные жителями Помпей, словно вышли из-под пера блистательных греков.

– Если греки вам нравятся больше римлян, надо было выбрать греческий город.

– Давайте проясним. Во-первых, как вам известно, Помпеи можно считать греческим городом. Во-вторых, я не отдаю предпочтение грекам перед римлянами. Нужно быть филологом, метафизиком, художником или сексуальным маньяком, чтобы предпочитать греков римлянам.

– И правда, ни с одним из вышеперечисленных типов вы не имеете ничего общего.

– Я человек своего времени, более того, я политик.

– В семнадцать лет вы уже были политиком?

– Нет, но я знал, что мою затею не осуществить, если я не стану человеком власти, то есть человеком ответственным. Потому я и предпочитаю римлян.

– А ведь ваша тирания заимствована у греков.

– Да, у тех самых греков. Ведь обычно, когда говорят о политическом устройстве Древней Греции, имеют в виду Перикла. А Перикл, вопреки утверждениям славных филологов, черпающих вдохновение в барельефах и изящных синтаксических конструкциях, создал худшую в мире систему власти. Впрочем, именно во времена Перикла начался упадок Греции. И когда ей пришлось распоряжаться обширными территориями, тут-то и проявилась ограниченность ее политических знаний. А римляне показали себя весьма умелыми правителями.

– Эти размышления и повлияли на ваш выбор?

– Ну да. Я хотел, чтобы город нравился и с точки зрения искусства, и с точки зрения политики. Открытие Помпей стало мне наградой. Оно так меня взволновало, ведь я вел исследования вслепую: чтобы почувствовать этот город, я мог опираться только на письменные свидетельства. Изучая тексты, я словно мало-помалу очищал город от песка. И влюбился – единственный раз в жизни. Мне было восемнадцать лет.

– Чудной вы все-таки тип.

– Потому что влюбился в город, а не в женщину? Полагаю, я куда разумнее других.

– С этим я, пожалуй, соглашусь.

– Я был опьянен своим замыслом: мне предстояло совершить то, что Яхве сделал для Ноева ковчега, но задача была гораздо труднее, ибо я должен был действовать с опозданием на двадцать веков. Масштабность идеи воодушевляла меня. Я погрузился в учебу – не только чтобы технически реализовать свой проект, но, главное, чтобы представить его властям. Без одобрения Тирана ничего бы не получилось. Мне требовалось его согласие, а для этого следовало войти в круг избранных. Вам известно, насколько успешно я выдержал испытания.

– Вы начинаете мне казаться не таким уж презренным типом.

– Правильнее было бы восхищаться мной. С тех пор как мы встретились, вы без конца меня оскорбляете. Похоже, вы не понимаете, что я единственный из людей, кто за последние четыреста лет хоть что-то сделал для Юга.

– Надо признать, вы стали действовать довольно странно.

– Возможно. Надеюсь, вы понимаете, что иначе было нельзя? Как я мог воскресить частичку Юга, если бы сначала не подверг ее испытанию огнем?

– Право же…

– Вот видите. Прежде чем объявлять современные методы бесчеловечными, задумайтесь, есть ли у нас выбор.

– Вы легко получили одобрение Тирана?

– Для этого я подготовил несокрушимые аргументы. Я готовил их десять лет – так, чтобы Тиран, ознакомившись с ними, не смог мне отказать. Самым трудным было сделать так, чтобы никто из олигархов не наложил на проект свое вето. Обычно, если в документах появлялось слово «Юг», это сразу расценивали как политическую дерзость. В моем же случае Юг был основой всего дела. Мне пришлось рассыпать жемчужины софистики и дипломатии, чтобы мою работу приняли.

– Какие же аргументы вы использовали?

– Вы будете смеяться: я построил свою речь на полном отрицании собственного идеала. Ее первая часть достойна Катона Старшего, с той существенной разницей, что я предлагал уничтожить то, что и без того было уничтожено. Я подталкивал колесницу в пропасть, изощрялся в бранных словах, описывая этот мир голодранцев, прокаженных, нищих, лодырей, развратников, плодящихся как кролики, волосатых горлопанов, разносчиков малярии, смердящих зобастых болтунов – одним словом, южан. Этот вид был язвой на теле планеты, и его уничтожение было столь же необходимо, как ампутация гангренозной конечности – таков был смысл моей диссертации, которую я написал с красноречием Жозефа де Местра[20].

– Вы прикинулись заклятым врагом Юга, чтобы усыпить всеобщую бдительность?

– Нет, я предлагал свой проект, как закономерный вывод своих обвинений. Я говорил примерно следующее: «Беда в том, что История позабыта. Грядущие поколения не будут знать, за что мы так ненавидели Юг. Они могут отыскать его и попытаться восстановить. Чтобы избежать столь колоссальной ошибки, воскресим этот город изнеженности и сластолюбия, этот символ упадка, которым были Помпеи».

– И они клюнули?

– Я слыл величайшим знатоком Древнего Рима. К моему мнению прислушивались. А название моей работы просто не могло им не понравиться: она называлась «Источник заразы». Существует ли слово, способное сильнее напугать правителя, именуемого современным? Источником заразы был Юг: от него следовало защититься способом, который я имел смелость назвать «показательной гомеопатией». Название говорило само за себя: воскресить небольшой очаг заражения, чтобы навсегда отбить желание восстанавливать подобную цивилизацию.

– Надеюсь, в этом храме нет подслушивающих устройств?

– Не бойтесь: я возглавляю также секретные службы. Чтобы защититься от какого-то учреждения, достаточно стать его руководителем.

– Так это благодаря вашим секретным службам до вас дошла моя злополучная гипотеза насчет Помпей?

– От вас ничего не скроешь.

– У вас есть экран, показывающий прошлое?

– К сожалению, нет: у нас так и не получилось передать изображение. Все из-за того, что скорость света слишком велика: она, если можно так выразиться, неуловима. А вот скорость звука – вполне доступна: мы улавливаем звуки из прошлого с величайшей точностью. Таким образом, я записал ваш разговор, но не видел вашего лица и был потрясен, увидев, насколько вы некрасивы.

– Бедный Цельсий, я так вам сочувствую.

– Именно из-за отсутствия изображений прошлого произошли небольшие технические сбои, например извержение Мон-Пеле.

– Не разбив яйца, омлет не приготовишь.

– Я думал, что сойду с ума. Год за годом исполнение проекта откладывалось: из-за несовершенства технологии существовала опасность вызвать слишком сильное извержение с серией подземных толчков, и тогда я разрушил бы Помпеи, вместо того чтобы укрыть их под защитным слоем лавы. Я вел себя, как нетерпеливый влюбленный, жаждущий познать красоту своей возлюбленной. Кроме знаний, ничто не позволяло мне вообразить ее лицо и улыбку. К тому же я жил в страхе, как бы кто-нибудь из олигархов не догадался о политической ошибочности моего проекта и не наложил вето задним числом. Вы были неправы, подозревая меня в противостоянии Тирану: мои единственные настоящие враги – это люди равные мне, три олигарха.

– Так вас всего четверо! Вот олигархия, достойная своего названия.

– Если бы вы знали, как искусно я притворялся, чтобы сохранить их доброе отношение ко мне! Как унизительно нуждаться в поддержке тех, кто стоит неизмеримо ниже тебя!

– Ваш интеллектуальный коэффициент выше, чем у них?

– Вовсе нет. Но на нашем уровне умственного развития эмоции вновь занимают отведенное им место. Я единственный среди них способен испытывать чувства.

– Наверное потому, что вы самый гордый.

– А это как-то связано? Впрочем, возможно. Хотелось бы в это верить. В конечном итоге 24 августа прошлого года мы смогли привести механизм в действие. Столько лет работы ради одного часа извержения! Это пьянило как безудержное мотовство.

– Наверное, непросто устроить извержение вслепую.

– Дорогая моя, кому вы это говорите! Не знаю, какое чувство было сильнее – восторг или страх: ведь только потом, увидев результат, мы смогли бы оценить возможный ущерб. Управлять потоками лавы, опираясь лишь на слух, – это незабываемо! Крики жертв очень помогли нам определить верное направление: если их становилось мало, значит, мы отклонились в сторону деревни.

– Какой ужас!

– Вопли были душераздирающие. Две с половиной тысячи лет назад умирающие кричали точно так же, как сейчас, и это растрогало меня. Мне казалось странным, что интонации тревоги и отчаяния в голосах этих людей так хорошо мне знакомы. У меня в глазах стояли слезы.

– Я вас ненавижу.

– Напрасно. Если бы Землю населяли люди с куриными мозгами вроде ваших, никто бы не покушался на права человека, это верно, однако никто и никогда не создал бы ничего прекрасного.

– В мою эпоху эта теория уже существовала, но я в нее не верила.

– Вам еще не хватало доказательств, чтобы в нее поверить.

– Вы шутите? Теперь я накопила их предостаточно, чтобы в нее не верить.

– Ваша манера расставлять там и сям личные местоимения уже в двадцатом веке была архаизмом.

– Это я нарочно. Двадцать шестой век вызывает во мне яростное желание погрузиться в архаику.

– Погрязнуть в архаике, если выражаться точнее. Ну а я, знаете ли, поступил иначе: я извлек из пучины смерти город, которого уже не существовало. Вы недавно упомянули об археологах: да они просто дети! Только и умеют, что копать ямки да ставить метки. И для этого им понадобилось высшее образование!

– Вы прекрасно знаете, что все было гораздо сложнее.

– Ну да, это настолько сложно, что сами они почти никогда не могли определить, где вести раскопки. Чаще всего они бросались туда, где строители метро или земледельцы уже случайно наткнулись на какой-нибудь необычный предмет. Дилетантство чистой воды.

– Действительно, некий крестьянин в девятнадцатом веке так и обнаружил развалины Помпей. Вы же умный, Цельсий, объясните, каким образом люди дважды нашли этот город.

– Думаете меня смутить, да? Деточка, рискованное безрассудство авантюристов прошлого никоим образом не противоречит великим свершениям нашей эпохи. Пока ваш не тронутый наукой разум не усвоит, что две противоположные истины могут сосуществовать во времени, вы ничего не поймете.