Жанна Даниленко - Катя

— Катя?

— Катя. Чудная девочка, способная, перспективная.

— Подожди, Вова, она здесь?

— Ну да. Только муж ее на роды этой твоей не пустил. Видно, она ему все рассказала. Так что ты делать собираешься?

— Не знаю. Честно, не знаю. У меня летит все — карьера, семья. Хотя какая у нас уже семья? Пока Катя росла, была семья, а как ушла к мужу, так все. Мы всю жизнь вместе и врозь, понимаешь? Для меня Тая глотком воздуха была. А как забеременела, стала требовать… Не разобрался я еще. Слушай, ты меня к Тае проведи, я на сына посмотрю, а потом уйду, чтобы Катерина не заметила.

И тут я решила, что настал мой выход, и вышла, очень мало размышляя о последствиях.

— Здравствуй, папа, — произнесла я, стараясь не смотреть на родителя.

— Здравствуй, дочь. Ты в курсе?

— Да. Поздравляю с сыном. Как назовешь? За что ты с ней так, папа? Она была такая, такая…

Я не выдержала и разрыдалась. Отец обнял меня, а я, как в детстве, прижималась к нему и вытирала нос о рубашку.

***

Дальше был развод родителей и размен квартиры. Так моя мама переселилась в однушку. А у меня внутри что-то сломалось и уже не подлежало восстановлению. Я любила отца, безумно любила и верила ему. Я понимала умом, что моя мать не подарок, что, может, и счастлив с ней он никогда не был, но она моя мать, а он отец. И правильно совсем не так, как случилось.

Мы встречались с отцом, разговаривали, он рассказывал о сыне, я даже ходила к нему в гости пару раз. А потом его Тая сказала, что мне не место в их жизни. Прошлое есть прошлое, и я тоже прошлое, а ей неприятно обо мне вспоминать, не при тех обстоятельствах я с ней встретилась.

После отец сам приходил к нам с Глебом, потом реже, затем еще реже и через два года перестал приходить совсем.

Под конец дежурства поступила сложная роженица. Я не смогла уйти и оставить ее. Час назад она наконец родила. Все, могу быть свободна. Я присела в раздевалке, сейчас в душ, освобожусь от халата и пижамы, соберусь и пойду домой.

А дома опять дела, надо постирать, а машинка сломалась. Починить некому, вот Евгения Лазаревна и отказывается стирать. И в результате стираю я — и наши с Глебом, и ее вещи. Ну не Глебу же это делать. Хорошо еще, что простыни и пододеяльники можно оттоптать в ванне. Хоть не руками. Это то, что носим, приходится руками стирать. Особенно тяжело с рубашками Глеба. Он любит только белые рубашки, и вот я сначала стираю, потом крахмалю. Он же должен выглядеть на все сто. Он серьезный врач, и не ходит по стационару в пижаме.

Это я вся неизвестно в чем, и пижамы раза по три за дежурство меняю. Я вообще последнее время стала замечать, что отдыхаю на работе, а не дома. При том, что я каждый божий день оперирую и не раз и роды принимаю, и обходы делаю, и смотрю, и консультирую. Так когда же я отдыхаю? А вот когда истории пишу или пью чай в ординаторской, тогда и отдыхаю. Как-то оно все не путем идет. Не пойму, почему.

Вот недавно видела Таньку Луневу, так она все на одиночество жалуется, что обед подать некому, никто не приласкает. А меня кто приласкает? Свекровь? Так она приласкает! Все не так, все, что делаю — все не так. Тряпку не так выжимаю, пол не так мою, посуду, само собой, не так, готовлю невкусно и по-быстрому, а надо, чтобы и первое, и второе, и третье, и испечь бы чего не мешало. И за мужем я плохо ухаживаю. И если я так и буду продолжать, то муж мой пойдет искать внимания на стороне.

Я должна ей поверить, что там на стороне он найдет и внимание, и уход, и обед нормальный. А мои ночные дежурства бесят их со страшной силой. И все мои объяснения, что я люблю свою работу, вызывают только кривую усмешку.

Что же сломалось у меня в семье? Почему все пошло не в ту сторону и так криво? Мы же любили друг друга. Что я говорю — «любили»? Надо говорить — «любим». Господи, как мне не хочется идти домой!

Я пошла в душ. Теплые струи очистили не только тело, но и сознание. Мне определенно стало легче. Я решила заглянуть в универсам. Пошляюсь по отделам, приду в себя, получу удовольствие. Может, куплю себе что-нибудь. Ага, куплю. Если повезет. Надо ситчик взять, да к лету новое платье сообразить. Я зашла в отдел тканей и меня понесло: вроде же не дорого, я же зарабатываю. И за ночные дежурства мне платят. И получаю я больше Глеба. Могу себе позволить. И я позволила на целых пять рублей, и целых три отреза. Домой я уже вернулась в хорошем расположении духа.

Но не тут-то было.

— Где ты была? — услышала я с порога голос мужа.

— Ну, — начала оправдываться я, — сначала на работе задержалась, потом в универсам заскочила, потом в тряпках застряла.

— Все что угодно, лишь бы домой не идти? Так?

— Так. — Я поняла, что скандала не избежать, и решила не прогибаться.

— То есть я тебе до лампочки? То, что я сижу и жду как дурак, пока моя жена вернется с работы и соизволит на стол накрыть, тебе все равно? Тебе безразлично, ел я или не ел?

— Ты ел? — без всякого интереса спросила я, четко зная ответ.

— Нет, а что есть? Ты готовила для того, чтобы было что поесть?

— Нет, сейчас приготовлю.

— Зато тряпки купила!

— Да, купила, и в выходные сяду за швейную машину.

— А что должен делать я?

— Откуда я знаю, что ты должен делать? Читай, пиши свои труды, погуляй в конце концов.

— Один?

— С мамой. В зоопарк ее своди.

— Нарываешься?

— Уже нарвалась.

— А почему в зоопарк?

— Потому что там вам самое место.

Нет, за время всей этой перепалки я уже почистила картошку и она шкворчала на сковородке, а Глеб продолжал:

— Катя, ты обнаглела, последнее время ты просто обнаглела. Ты что, любовника завела? С ним задерживаешься?

— Да, завела, трех. Один же меня, нимфоманку, не удовлетворяет, надо трех, причем желательно одновременно. Мама твоя где, а то мне второго голоса не хватает.

Глеб стих.

— Катя, ну почему ты все в штыки?

— Я в штыки? — возмутилась я, поворачивая картошку, — я пришла домой, счастливая, надеясь поцеловать единственного мужа, а нарвалась на скандал. Вот теперь выслушиваю.

Он смотрел на меня и улыбался.

— Так все-таки единственного? А как же те трое одновременно?

— Остались в прошлом.

— Катя, я люблю тебя.

— Глебушка, если ты меня любишь, то зачем доводишь до безумия?

Он обнял меня. Мне пришлось положить на стол нож, которым я резала хлеб. Он целовал мне шею, постепенно спускаясь к ключице.

— Хочешь сойти от меня с ума? Сейчас. Пойдем в спальню. И моя нимфоманка…

Он не успел продолжить, а я успела завестись, и уже готова была пойти в спальню и отложить ужин.

— Катя, — раздался голос свекрови, — ты ужин приготовила? Я уснула перед телевизором с голодухи. И что у нас сегодня? Опять картошка? Чему тебя мать учила? Баба ты или кто? А ты что? — это она уже сыну. — Что ты ее обнимаешь? Драть ее, бездельницу, надо! А он обнимает.

— Мама, прекрати. Сейчас я шпроты открою и поедим. Салат уже готов, картошка поджарилась, так что проснулась ты как нельзя вовремя…

Последние слова он произнес, выразительно глядя на меня. И я его простила. Как всегда, взяла и простила. Ведь он у меня хороший и любимый, а во всех наших бедах виновата только свекровь. Вот если бы жить отдельно… может, квартиру снять? Надо поговорить с Глебом.

Я опаздывала. То есть уже опоздала, не пошла на общую планерку и сразу обосновалась в ординаторской.

— Что, Катенька, опять неприятности дома? — мой заведующий вошел в ординаторскую и с отеческой теплотой смотрел на меня. Я только и смогла, что кивнуть головой. В глазах проступили предательские слезы, и я еле-еле сдержала их бурный поток.

— Катюша, твои слезы становятся системой, — продолжал он, — и они влияют на качество работы. Я видел тебя давеча в детской палате, ты малышей перепеленывала, и что вдруг тебя на сестринскую работу потянуло?

— Просто нервы успокаивала.

— Тебе уже пора своих детей иметь. Или проблемы? Так ты скажи, я помогу. Давай тебя обследуем, проведем лечение и беременей, а Глеба твоего к Мише отправим. Он с ним разберется. Что ж вы, два врача, а к коллегам обратиться стесняетесь.

— Мы предохраняемся. Глеб не хочет пока детей.

— Катя, вам уже не по двадцать. И что значит — «пока не хочет»?

— Пока мы живем с мамой.

— А что, есть перспективы? — в его голосе слышался сарказм. — Ты застряла, во всем, в работе, в перспективе, в семье, в своей любви к Глебу. Ты хоть задумывалась, любишь ли ты его? Или выполняешь свой долг и поэтому у тебя ничегошеньки не получается? К чему ты стремишься? Чего ждешь? Ты талант, девочка моя, а растрачиваешь себя по мелочам.

Он уже перешел на крик. В дверь ординаторской постучали, и на пороге возник Слава, наш врач.

— Закрой дверь с той стороны, видишь, я разговариваю, — рявкнул зав. — Катя, ты либо работаешь, либо жуешь сопли, но только не здесь. Мне надоело, понимаешь надоело. Я уже не знаю, можно тебя ли допускать к операциям. Тебя, одного из лучших хирургов. Ты витаешь в облаках или неизвестно где. Не можешь плодотворно работать — садись в консультацию и бей баклуши. Я не буду с тобой нянчиться, как бы я тебя ни любил. Я понятно выражаюсь? Доходчиво? Так прими к сведению и работай. Если семья мешает работе, надо пересмотреть — что?

Я открыла рот и не произнесла ни звука. Так резок со мной он был впервые.

— Вот и думай, и пересматривай, а я тебя от операций отстраняю. На сегодня, по крайней мере. Определись уже. Потом поговорим.

***

Я принимала роды. Ну, дал он мне день отдыха, так только спасибо большое. Назавтра все повторилось. И послезавтра тоже. А вот когда у меня отобрали кесарево женщины, с которой я провозилась почти весь день, мое терпение лопнуло. Проблема была в том, что время двигалось к полуночи, и моего зава на работе давно уже не было. Но молчать я не собиралась. Я влетела в ординаторскую, схватила телефонный аппарат и набрала его домашний номер. Ждать пришлось довольно долго. Все приличные люди в такое время спят в своих постелях, и мой зав не был исключением. То есть он был приличным человеком и, будучи дома, спал только со своей женой. Вот во время дежурств, так раза два в месяц он спал с акушеркой Наташей. Это для него Наташей, а для нас, простых ординаторов, Натальей Викторовной. Но он все равно оставался порядочным человеком, так как дома он в это время не был, жена о Наталье Викторовне ничего не знала. И вообще он с ней не спал, а занимался сексом, а любил он, по его словам, только жену. Ладно, опустим лирическое отступление.

Так вот, я набрала номер его домашнего телефона.

— Что тебе, Катенька? — услышала я в трубке заспанный голос зава.

— Почему вы меня отстранили от операций? Я плохой врач?

— Катюша, я сплю. Время видела?

— Видела, я все видела, и все поняла. Вы хотели решительных действий с моей стороны, так вот — я ухожу. И вы меня не остановите. Утром меня уже не будет. Заявление я оставлю на вашем столе.

— Катя, Катя! — он явно проснулся, но я бросила трубку.

В восемь я сдала смену, положила заявление на стол зава, собрала свои личные вещи и ушла.

Дома я приняла душ, переоделась. Свекрови слава богу не было. Ну что ж, одним объяснением меньше. Я постаралась выглядеть как можно лучше после бессонной ночи, уложила волосы, подкрутилась, накрасилась, надела облегающее платье с поясом, чтобы подчеркнуть талию. Покрутилась перед зеркалом и поняла, что я очень даже ничего. Я взяла только дамскую сумочку в тон к лодочкам на каблуке и поехала до станции метро «Преображенская площадь», потом пешком до больницы им. П.Б.Ганнушкина и по этой территории до корпуса номер десять (главный корпус института психиатрии). Я поднялась в отделение и попросила проходящую медсестру пригласить Глеба. Минут через двадцать ожидания, я наконец увидела своего мужа.

— Катя! Что случилось? — искренне удивился он, совершенно бессовестно разглядывая мою фигуру.

— Я уволилась с работы.

— Пойдем в парк, поговорим.

Мы шли в парк. Правая рука моего мужа лежала у меня на талии, он периодически прижимал меня к себе и так мило улыбался. За такие мгновения я готова была отдать все на свете. Осознание окатило холодной водой мой романтический порыв. У меня теперь нет работы. Я не принесу денег в дом и скандал неминуем. Только бы не сейчас, пусть он случится позже, ведь я его так люблю…