Жанна Даниленко - Катя

— Что не решили? — спросила я.

— Папа, у тебя было много синтезированного готового препарата?

Мой мужчина ухмыльнулся.

— Да, можно даже не сомневаться, что это мой сын. Яблоко от яблони, как говорится. Тебя интересует, что я сделал с препаратом?

— Да. Ты не мог бросить исследование, даже если ты его заморозил. Как и на ком ты его опробовал? Кто согласился добровольно принимать неизученный препарат, кто сдавал систематически анализы, ты думаешь, я не понял ответ? Ты думаешь, я не уразумел, почему замороженную работу ты считаешь успешной и почему ты готов отдать ее мне? Если бы ты сомневался в эффективности препарата, ты бы не отдал его любимому сыну.

И тут до меня дошло то, что Сашенька, мой мальчик, понял сразу. Препарат для замедления старения принимал сам Александр Валерьевич. Вот почему он был полон сил и энергии, вот почему он оставался прекрасным любовником до последнего времени. Но год назад он резко сдал и возраст стал брать свое. Я связывала это с чем угодно, кроме препарата. А мой сын продолжал докапываться до правды.

— Когда у тебя закончился препарат?

— Год назад. Сын, все зафиксировано. Все анализы приложены. Биометрия, исследования функции мозга, все есть.

— И что теперь? Его можно синтезировать? Если ты смог это сделать тридцать лет назад, то сегодня это не проблема. Папа, ты понимаешь…

— Я понимаю, что мне осталось немного, что мне восемьдесят, а тебе всего четырнадцать. Саша, такова жизнь, она заканчивается. С препаратом или без, но конец один. Может, ты сможешь то, что я не смог. Мне жаль, сын, но мы вынуждены довольствоваться тем, что отпустил нам Бог.

Я замужем. Я официальная жена. Что изменилось? Не знаю. Но он стареет, быстро, катастрофически быстро!

Я теряю его! Сбываются самые жуткие страхи! В душе поселилась безысходность.

Все свободное время он проводит с сыном, а на работе — с Сашкой Борисовым. Ой, простите, с профессором Борисовым. Сашка, то есть профессор Борисов, заканчивает какой-то экономический институт. У них планы!

А у меня роды… Еще Люба беременна. Я говорила, что ей нужен отдых, и они поехали в Питер. Теперь ждут второго. Она работает, пашет как лошадь, несмотря на беременность. Пока все нормально. Мой мужчина переживает за дочь. И я переживаю. Она себя совсем не бережет.

Ромина жена, Ирочка, родила вторую дочку. Так, из одного декретного отпуска ушла в отпуск по уходу за ребенком, а потом снова в декретный отпуск. Я согласна у нее роды принимать хоть каждый год, только бы она мне в отделении глаза не мозолила. Терпеть ее не могу! Она просто капризная баба и уже даже без накрашенных ресниц. Прибавила килограмм двадцать и потеряла весь свой шарм. Она стала обычной бабой. Но Рома любил детей, да и их мать, наверно, тоже. Он приходил на работу невыспавшийся и какой-то зачуханный. Ему даже Саша Борисов замечание сделал по внешнему виду. Рома обиделся, но исправился. Вообще, Борисов, который уже был заместителем директора, имел репутацию умного жесткого начальника. Он не был самодуром, но шкуру с любого мог спустить запросто. Его уважали, ценили и боялись одновременно.

Самое интересное, что и я уважала и боялась. И Любу уважала. Я даже втайне радовалась, что мы с Любой работаем в разных отделах. Вот она бы меня точно потеснила. Она была лучшим хирургом в лучшей клинике. Правда, с некоторых пор беременным хирургом, но все равно лучшим. За пределами клиники мы были подругами, сестрами, могли болтать обо всем на свете и, конечно, в первую очередь о мужчинах. А мужчины у нас были очень не простые, очень даже особенные и требующие чуткого, нежного обращения. Они были похожие и совершенно разные. Но делали одно дело, одно на двоих.

***

Утро началось со скандала с мамой. Я не успела выйти из ванной, как услышала шум и мамины вопли.

— Что, так тяжело за собой стол вытереть? Ходи за ним и подтирай все. Раньше хоть аккуратный был, а теперь — свинья свиньей!

— Ба! Замолчи! — услышала я голос сына. — Я вытру все. И вообще, пока родители дома — сиди в своей комнате!

— Мне что, ходить по квартире нельзя?! — возопила мама. — Не дорос еще, чтобы бабушке замечания делать и указывать!

— Я вот не понимаю, ба. Сколько можно донимать человека? За что? Что он тебе сделал плохого? Чем он тебе насолил? Крошками на столе? Так я вытру, а ты заткнись! Орешь каждое утро вместо радио. И отца не трожь, а то со мной дело иметь будешь!

— Катя! — заорала мама, — Катя! Твой сын — хам!

— Хорошо, — я вышла на кухню. Мой мужчина был бледен как полотно, руки дрожали. — Саша, — обратилась я к нему, — давление?

— Нет, Катя, зайди ко мне на работе.

— Обязательно.

— Катя, может, в ту квартиру уйдем?

— К Любе? Так там мать Борисова проживает, тот еще подарок жизни. Подожди пять минут. Я оденусь и с тобой пойду.

Мы шли пешком. Он часто останавливался. Задыхался.

— Прости меня, Катя, — вдруг произнес он.

— За что, Саша?

— Я тебе жизнь сломал.

— Нет. Даже не думай. Я счастлива, только когда ты рядом. И это я сама тебя соблазнила. Увидела, влюбилась и украла, только для себя.

Он улыбался.

— У нас замечательный сын, Катюша.

Я прижалась к нему, и мы целовались. Люди со стороны смотрели и дурели — тетка не первой молодости на улице целуется со стариком. Я почувствовала, как его душу отпустило, он расслабился, потом собрался с силами, и мы пошли работать.

В приемный покой мы входили вместе, намеревались попить чай с пирожными у него в кабинете. Но меня задержали. Там девочка лет семнадцати все никак родить не могла. Ну, понимаете, без меня не могла. Ждала, когда это Екатерина Семеновна на работу заявится.

Ну вот, я заявилась с зашкаливающим уровнем адреналина, с обломом насчет чая с пирожными. Короче, в боевом настроении. Халат накинула поверх уличной одежды. Перчатки надела и к девице.

— Раскрытие полное, не рожаешь почему? — возмущенно спросила я.

— Так больно, — ответила девочка с залитыми кровью глазами.

— Так тужиться вниз надо, а не в лицо.

— Не получается у меня.

Она не договорила и заорала. Показалась головка.

— А громче можешь?

— Могу! — заорала девица и так заголосила, что мне показалось, что стекла сейчас посыпятся. Вслед за ее воплем раздался детский плач.

— У-у-у! Богатырь какой! Парень у тебя, слышишь — орет.

Я перерезала пуповину и положила младенца на грудь матери.

— Где ж вы раньше были? — услышала я голос девицы, уже выходя из родзала.

«Где, где? Дома с семьей», — подумала я, а вслух сказала:

— Вы с последом без меня справитесь? — и ушла к себе в кабинет.

На лестничной клетке курила Люба. Захотелось стрельнуть сигарету.

— Поделишься?

— Сама стрельнула. Вы ж не курите.

— Нервы!

— Вот и у меня нервы!

— Свекровь?

— Мама?

Вот и поговорили. Всем все ясно, только сигарета одна.

В кабинете выпила полфлакона валерианы. Прям так, не разбавляя. Потом поняла, что запах висит убийственный. Налила растворимого кофе — три ложки кофе, две сахара и лимон — выпила. Вроде запах кофе перебил запах валерианы. В двери кабинета постучали.

— Войдите.

Передо мной был Рома. Под халатом белая рубашка не первой свежести и серый галстук, надетый наоборот. Я расхохоталась.

— Ты с дежурства?

— Ага, отсыпался.

— А девочка в приемном почему меня ждала, сам роды принять не мог?

— Так Алла не сказала, а я не знал. В три прокесарил с третьей палаты с ожирением, ну с диабетом, помнишь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Рыжая?

— А черт ее знает, я на волосы не смотрел. Ну, а потом ее в реанимации в пять глянул и спал. Я так устал, Катя! Люся с Лелей орут наперебой. Ирка вопит, что ей все надоело, что никакой помощи. Так я то к ним встаю ночью, то дежурю. Кать, вот скажи, почему женишься на ангеле, а через год бежать от демона хочется?

— Значит, плохо смотрел на цвет крыльев. Рома, галстук сними. У тебя узел наоборот. И вообще надень чистую пижаму и халат. Вот пусть заботливая Аллочка тебе все и выдаст, а то я опять выслушаю от Борисова, но это я еще переживу, а вот от Корецкого мне выслушивать о твоем внешнем виде совсем неохота.

— Хорошо, сейчас. Катя, у тебя обручальное кольцо на цепочке висит?

— Да, откуда знаешь?

— Так ты из душа выходила, а я увидел. Я в соседней кабинке мылся.

— В женском душе?

— Ага, в сестринском, врачебный дальше, а меня околоплодными водами облило.

— А-а-а! Почему опознавательных знаков не подал?

— Чтоб не подумала, что подсматриваю.

Мы уже просто ржали. Я продолжала:

— Рома, ты не подсматривал, ты смотрел, так?

— Ну, что б не посмотреть на красивую женщину.

— Ну, ты явно не совсем устал. Раз еще голых женщин видишь.

Настроение улучшилось. И раздражение прошло. Но меня тут же вызвали в операционную. Хорошо, хоть после разговора с Ромой, а то оперировать в плохом настроении — гиблое дело.

Дома я опять сцепилась с мамой. Вот прямо с порога.

— Мама, я предупреждаю тебя последний раз, если ты еще заденешь моего мужа, будешь жить одна.

— Ну и катитесь к своей Любе, мне тут без вас хорошо будет, — встала она в позу.

— А почему ты решила, что покатимся мы? Нет, я сниму тебе квартиру где-нибудь на окраине, или попрошу Александра Валерьевича купить комнату в коммуналке.

— А жрать вы что будете?

— Уж как-нибудь. В кулинарке купим, приготовлю.

— Ты?

— Я.

— Так вы ж отравитесь! Ладно, старый козел, а сына тебе не жалко?

— Как ты достала!

— А меня твой так называемый муж достал!

— И давно?

— С первого дня, вернее, ночи, когда ты меня из дома выгнала, чтобы переспать с ним.

— Завидуешь? Вот с той самой ночи завидуешь. Ты думаешь, я не понимаю, в чем он перед тобой виноват?! Да в том, что спит со мной, а не с тобой. В том, что у меня есть муж, который меня любит, а у тебя нет. Завидуешь тому, что я счастлива. И отравляешь мне жизнь своим ядом, чтобы медом не казалась!

Мама остановилась, оторвалась от плиты с открытым ртом, а потом стала хватать воздух. Из ее глаз потекли слезы. Мой гнев потух, остались лишь тлеющие угли. Мне стало ее безумно жалко. Она же моя мама.

— Мама, ну что ты?

— Как же я без Сашеньки? Без тебя? Вот так пахала на вас, пахала. Сына вам вырастила и какая благодарность? И с чем я остаюсь? С комнатой в коммуналке?

— Прекратите ссориться! Катя, ну ты же здравомыслящий человек! Какая коммуналка? Да и вы не плачьте, никто у вас внука не отбирает, и мы с Катенькой вам очень признательны, что вы нам помогаете, что наш быт в ваших руках. А меня потерпите еще немного, уж пожалуйста. Я буду вытирать крошки со стола.

— Вот уж пожалуйста, вытирайте, — произнесла мама и удалилась в свою комнату.

Мы переглянулись с Сашей и рассмеялись. Он обнял меня и целовал лицо, шею и…

— Мама, папа, — услышали мы голос сына, — мы ужинать будем?

— Будем, сын. Бабушку зови, — произнес мой мужчина и подмигнул мне.

Целых две недели мне удалось провести в относительном спокойствии. Но потом случилось то, что полностью выбило нас из колеи.

Меня срочно вызвали в операционную и Рому тоже. Я недоумевала, Роман тоже ничего не знал, экстренный вызов и все. Причем вызов в хирургию, в их оперблок. На столе в третьей лежала Люба. Я даже не сообразила сразу, жива она или нет. С ней был анестезиолог.

— Екатерина Семеновна, судороги. Только лицевые мышцы, после реланиума не возобновлялись. Готовим к кесареву?

— Да, вызывайте детскую реанимацию и сообщите мужу. Рома, моемся и работаем.

Рома молча следовал инструкциям. Что творилось у меня в голове, словами в принципе передать невозможно. Я думала о ребенке, который может не выжить, срок маловат, думала о Любе, потому что не могла предположить, чем закончится операция, о Борисове, который так ждал малыша, а теперь может потерять и жену тоже, и о своем муже, который в случае неудачи не переживет. Значит, я должна, я сделаю все, хотя я всегда делаю все. Они должны жить оба.

А дальше — скальпель, разрез, апоневроз, брюшина. И вот она, матка с сосудами в палец толщиной. Ребенка мы достали на четвертой минуте. Тут же отдали детским реаниматологам, они интубировали девочку. Интересно, там хоть килограмм есть? Что спасать будут, даже если нет килограмма, я не сомневалась, но шансов больше, если есть. «Кило триста, — услышала голос детского анестезиолога. — Как ее зовут? Александр Борисович, имя дайте!»