Жанна Даниленко - Катя

Только тускнела она день ото дня, а так и непонятно ничего. И молчит ведь, партизанка. Ни слова не скажет, все у нее в порядке и все. И не добьешься большего.

Даже Сашенька мой понял, что с сестрой что-то не так. Звонить мне чаще стал, и все про нее выяснить пытается. А тут еще как-то дома меня не было, так он с Митей разговаривал, тот ему и рассказал про тот случай около института. Так он меня давай расспрашивать. Пришлось правду сказать. И про разговор, и про подозрения.

А что он из своей Америки сделает? Ничего. Вот так переживаем, и помочь нечем. И сын мой бессилен, потому что далеко, и я тоже, хотя рядом.

Тут еще Валерка влюбился. Ну почему влюбленность сына всегда головная боль для матери?

Он не говорит, кто она. Люба переживает. Заходила вчера, рассказывала. Совсем мальчишка голову потерял. Та только свистнет, и он бежит. И ничего, ничегошечки о ней неизвестно. Сказал только, что старше она его на пару лет и все. Вот и вся информация. У Сережи пыталась Люба выяснить, так и там облом. Не поделился с ним Валерка. Первый раз в жизни. А они ух какие друзья — почти братья. Спросила, что Саша думает по этому поводу? А она глаза опустила и говорит, что Саша занят очень, не говорила она с ним. Так тоскливо мне стало… Неужели он уйдет от нее?

А моя девочка подняла на меня глаза, полные слез, и сказала, что все наладится, и они и так проживут…

А как — так? Это сами? Без Саши, что ли? Так не проживут. Люба не проживет.

Говорила с Митей и с Сашенькой говорила, но толку-то нет. Все только и понимают, что ждать надо. А чего тут дождешься? Ведь уйдет к молодой. Только, что он нашел в ней?!

Сотрудники плохо о ней отзываются. Говорят, высокомерна, нагловата. Но то женщины говорят, а мужчины готовы на руках носить, все как один. Не понимаю я эту мужскую логику. Ну почему же чем женщина хуже, тем им лучше? Не видят они или не понимают? Или стервозность с загадочностью путают? Александр Валерьевич мне бы объяснил…

Спросила Митю, так говорит, что есть женщины, которых защищать, оберегать хочется, угождать им. Потому что они слабые, потому что не очень умные, да сам не знает почему, но хочется им помогать. А есть другие, сильные. Вот от них и бегут. Потому и Борисов предпочитает стервозную Валентину умной и порядочной Любе. Потому что Люба ему ровня, а та…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Задумалась.

— Что же ты во мне нашел? — спрашиваю. — Меня тоже защищать хотелось?

— Нет, — говорит, — перед тобой по стойке смирно стоять хотелось. Я и генерала не получил, потому что ты у нас генерал. А два генерала в доме — перебор.

Улыбнулась я, а потом рассмеялась. И печали мои отступили, пусть на один вечер всего.

Мои внуки были в зале ожидания. Все трое. Марина, осунувшаяся, с заплаканными глазами, совершенно убитый Валера и просто перепуганный Борька. Вот такая троица.

Как только я подошла к ним, Марина начала громко и очень эмоционально рассказывать про отца. Я пыталась просить ее говорить тише, но бесполезно, она почти кричала, ругалась. Мне казалось, что то, что случилось с отцом, ее волновало много больше, чем операция брата. А потом поняла. Операция закончилась, ей казалось, что с братом все в порядке, что все позади… А отец!

Она всегда, с самого рождения больше всех любила отца, правда, и он выделял единственную доченьку из всех остальных детей. Теперь рухнул идеал… Что дальше?

Она слишком возбуждена, слишком зла, обижена, расстроена. Нет, она протестует… она бы убила его, если бы могла. И убила бы… Но не может, потому что продолжает любить, но и ненавидит одновременно.

Я слушала ее и анализировала ее поведение, но мысли были не о ней. Нет, не о ней я беспокоилась, хотя так любила свою внучку… «Она переживет, — думалось мне. — А Люба?»

Люба, вот кто занимал сейчас главное место. Такое с сыном… и муж… Знала ли она?

Догадывалась. Наверняка догадывалась, но молчала, боролась в одиночку и с собой, и с ним. Делала вид, что все хорошо…

Только что хорошо? Зачем она так? Может, высказалась бы и вместе подумали… Но она не хотела думать, она терять его не хотела. Ни за что на свете.

И вот так, в один момент, потеряла и его, и чуть не лишилась сына.

— Ба, — ворвался в мозг голос Марины, — ба! Я дяде Саше позвонила, я сказала ему все! Пусть знает!

— Зачем, Мариша? Что он сделает? Чем поможет?

— Пусть он тоже ненавидит ЕГО!!!

— Кого?

— Да Борисова! Ты что, ба?!

— Что сказал дядя Саша? — я пыталась представить, что сделает мой сын.

— Он вылетает…

Я опять слышала только свои мысли и только свой пульсирующий мозг.

Но нужно было действовать. Стоять и выслушивать Марину, брызжущую ядом, о подробностях того, как она застала отца с другой женщиной, смотреть в перепуганные глаза младшего внука, было просто малодушием. А я врач, я призвана помогать людям, вот и сейчас должна помочь самым близким. Моим внукам и моей дочери. Я подошла к Боре.

— Милый, все образуется. Ты мне веришь?

— Ничего не образуется, Ба! Он мразь, ему не место с нами! — продолжала кричать Марина.

— Замолчи! — Я говорила тихо, но очень отчетливо. — Замолчи! Не пугай брата, посмотри на него. Не разрушай все вокруг, не то место и не та ситуация. Критику надо начинать с себя. А я про тебя тоже много знаю.

Она замолчала и собралась куда-то.

— Стой! Сейчас ты возьмешь Борю и пойдешь ко мне домой, и ты будешь там с братом и Митей. Поговорим позже.

— А Валера? — Она снова стала просто подростком и просто еще ребенком.

— Валера нужен здесь.

Борька обнял меня и прижался всем своим тельцем.

— Бабуль, Ваня выздоровеет?

— Конечно, милый! Все будет хорошо. Вот увидишь.

Он плакал. Я целовала его и поглядывала на Валеру. У того в душе была буря, и вовсе не из-за измены отца, там было еще что-то. Я успокоила Борьку как могла и отправила их с Мариной к моему мужу. Он человек душевный, он сможет им помочь. А им сейчас нужно только участие и внимание.

Они ушли, и Валера немного расслабился.

— Что, сынок? — спросила я его.

— Потом, ба! Мама! Я боюсь за маму.

— Она сейчас думает лишь о Ванечке. Какой там прогноз?

Он лишь покачал головой.

— Я говорила с Федором, я знаю. Но шансы есть. Сынок, мы справимся.

— Бабуля, я тебе потом все расскажу. Про себя, но потом, не сейчас. Сейчас надо поддержать маму.

— Я потому и здесь. Марина говорит правду?

— Да! Бабуля, у отца это было серьезно?

— Мне трудно судить. Я не была посвящена в его тайны. И с его любовницей знакома не была. И меня это вовсе не интересует, меня волнуют только Люба и Ваня. А что у тебя?

— Я встречался с ней, я не знал…

— С ней же?!

Я не могла поверить своим ушам. Она и Валера! Как так?! Что ж она за человек такой?! Зачем?! Он же мальчишка! Она старше его! Я просто не могла понять логику женщины, живущей во грехе с отцом и сыном одновременно. Нет, о любви там речь не шла с ее стороны точно, а вот мой внук разбит.

— Сынок, не мучай себя, не вини, ни в чем!

Мы с Валерой замолчали, потому что к нам подошел Борисов. Я видела его только вчера на планерке, но он постарел лет на десять, даже седина обозначилась в волосах.

— Где Марина? — спросил он у Валеры.

— Саша, я отправила Марину с Борей ко мне. С Митей им будет легче.

Он смотрел в мои глаза, а я в его. Нет, я не посмела бы судить мужчину, находящегося передо мной. Он сам себя осудил. Я видела и понимала. Все, чего мне хотелось, так это забрать у него и у моей Любы часть боли, поделиться, так сказать. У него было плачевное состояние. Но он неправильно понял меня.

— Екатерина Семеновна, не судите…

— Я не сужу, Саша. Я предлагаю помощь.

— Я не знаю. Помогите Любе. Она там с Ваней.

— А ты?

— Я?! Я не могу уже ничего изменить.

— И я не могу, но строить будущее ты можешь.

— А оно есть?

— Саша, оно всегда есть, как бы нас ни било, наступает завтра.

— Только в него входят далеко не все. Не надо, Екатерина Семеновна…

— Ты не то говоришь, папа. Мы тут все виноваты, и строить придется, бабуля права. И Ваню лечить, и мама…

— Прекратите, — я понимала, что слезы ручьями текут по моему лицу, — возьмите себя в руки. Мы семья, были, есть и будем! Всем все ясно?!

— Вы уверены?! — Саша искал опору во мне, как всегда, считая меня сильной.

Ну почему я кажусь сильной, когда на самом деле… Но если сейчас не я удержу их на плаву, то кто? Ведь мамы для того и нужны, чтобы не расслабляться, не раскисать и помогать, всегда. Сколько бы лет детям ни было!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Саша, я пройду к Любе и Ванечке? А вы с Валерой поговорите. Саша, ты семье нужен. У тебя семья.

Я вошла в палату. Люба стояла у окна. Ванечка спал.

— Саша, — она не обернулась.

— Это я, Любушка.

— Мама!

Я обняла ее. Какая она все-таки хрупкая, тоненькая такая.

— Ванечка уснул, мама.

— Хорошо, пусть спит, сил набирается.

— Мама, все рухнуло в один момент.

— Все живы! Пойми, все живы. А живые могут жить. Любонька, поверь мне.

— Да, все живы… И я жива, да?

— Да, и ты, и Саша, и Ванечка, и Валера, и Марина, и Боря, и Сережа. Мы все живы, а значит, можем жить.

Она молчала и смотрела в мои глаза. Я плакала и она тоже.

Мы ничего больше не говорили друг другу. Только были вместе. Все было еще впереди: много горя, много обид, много выяснений отношений. Но я пыталась донести до ее затуманенного горем сознания, что если все живы, то есть за кого и с кем бороться, а это и есть жизнь…

Ночевать я пошла домой. Люба и Саша оба оставались с Ванечкой, третья я там была не нужна. Вот я вместе с Валерой и ушла. Дома нас ждали: расстроенный Митя, все такая же неугомонная Марина и спящий Боря. Сашенька мой не звонил и на звонки не отвечал.

Я поняла, что завтра он будет здесь. Вообще все происходящее просто не укладывалось в голове.

Операция Ванечки, разоблачение измены Саши, психическое состояние Любы, Валера с разбитым сердцем, Марина…

Я растерялась, я не знала, что делать и за кого браться в первую очередь. Я действительно не знала, даже не представляла себе, как и кому я могу помочь, и с кого начинать, но я понимала, что никто помочь не может. Никто, кроме меня.

Я ковыряла вилкой в тарелке, аппетита не было. Напротив сидел Валера и точно так же, как я, ковырял вилкой несчастный кусок мяса.

— Ешь давай, — сказала я ему приказным тоном, — силы нужны.

— Ба, ну мне не пять лет, сама ешь. Тебе тоже силы нужны.

— Вот я и пытаюсь, и преуспела по сравнению с тобой.

— Ба, ты думаешь, отец ее действительно любил? — он сменил тему, перескочив на то, что его действительно волновало.

— Думаю, что отец просто заблуждался. А ты ее любил?

— Да. Я поверить не могу во все. Я собирался о ней рассказать родителям. Я думал о ней, как о жене. За что она так со мной? А с отцом? Ба, я все думаю, это сколько надо было приложить усилий, чтобы он с ней… Это не просто, ба! Он маму любит, и сейчас любит, я уверен, и всегда любил. И мучился, и выбора у него не было. Она же, как паук, заманила нас в свою паутину и пользовалась по мере необходимости. Чего она хотела?

— Не знаю, но не любви, сынок. Любви она точно не хотела. Ты молодой, красивый, яркий, вот она и увлеклась, а отец — да денег она хотела.

— И как теперь? Что я маме скажу?

— Пока ничего, а потом правду. Она же мама, она поймет и простит.

— Ты бы простила?

— Да, конечно. А в чем ты перед мамой-то виноват? Нет твоей вины, сынок. Просто ей тяжело будет принять твою правду, но вины твоей нет. Это ошибка твоя, не преступление. Тебе самому пережить все надо, ведь она предавала тебя, просто пользовалась. Вот, что тебе пережить надо. И мясо есть, потому что завтра тебе работать, а нагрузка увеличится, у вас в отделение на одного хирурга меньше.

— Да съем я. Ты тоже давай ешь, а то меня учишь, а сама только говоришь. Как мне помочь им, ба?

— Родителям?

— Ну да. Они ж не смогут друг без друга. Но мама гордая, она не простит.

— Она еще и умная. Не забывай об этом. Она подумает прежде, чем решать.