Жанна Даниленко - Катя

— Все решаемо, тетя Катя.

Мне стало хорошо, легко так, и обида отступила. И проблем как не бывало. Мы выпили еще по одной. Захмелели обе. Похрустели огурцами, прибрали все, лавочку протерли и пошли домой.

— Любонька, может, ко мне?

— А куда? К вам, конечно.

Так и поехали.

Митя был дома. Очень удивился, увидев нас с Любой подвыпивших. Предложил горячий борщ. Мы сели за стол.

Разговор начала я.

— Когда Оля уезжает?

— Через неделю.

— А ты?

— Катя, я не знаю. Я не могу ехать без тебя, и понимаю, что моя помощь очень нужна дочери. Это сложный вопрос. Я откладывал этот разговор, дооткладывался, как я понимаю. Где ты была?

— У мужа совета просила. Там меня Люба и нашла. Митя, я благодарна тебе за все. Ты был хорошим другом, больше чем другом. Ты любил меня, и я отвечала тебе искренней привязанностью. Я действительно мечтала коротать с тобой старость. Но ни ты, ни я не виноваты, что жизнь распорядилась иначе. Да, у нас на первом месте будут стоять наши дети. У тебя Оля. А у меня Люба и Сашенька. Прости меня, Митя…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— За что, Катя? За то, что твое сердце принадлежит только тому, кого давно нет?! Я знаю, и смирился давно! Ты позволяла себя любить, пусть не отвечала взаимностью, но была собой, ты не играла никогда и не была фальшивой. Но ты права, мы переступаем через себя ради наших детей. Я тоже хотел умереть подле тебя. Но у Бога свои планы. Я знаю, что у тебя здесь есть Люба, а там Саша. Они и мне стали родными. Но моя дочь — Оля. Ты права. Как всегда права.

— Вы документы на отъезд оформили? — спросила Люба.

— Нет еще, я подавал что-то. Оля знает, я нет.

— Помочь с оформлением?

— Да, буду благодарен, — а потом обратился ко мне, — Катя, тебе хоть звонить и писать можно будет?

— Конечно, Митя. Мы лишь разъезжаемся, но ведь еще живы. Будем общаться, будем.

Потом все полетело и понеслось, все кувырком и так быстро, что не заметила наступление мига, когда я стояла в аэропорту и провожала их, вернее Его. Навсегда провожала. Больше мы никогда не встретились. Писали, звонили, потом все реже… У каждого была своя жизнь и свои проблемы.

Через два года после расставания с Митей я уехала к сыну. К тому моменту я была уже трижды прабабушкой.

Мариша родила двух чудных детей и лучшей матери было не сыскать. А Сережа рос профессионально, но и отец из него получился замечательный. Вот за их семью я была совершенно спокойна. Часто Мариша с детьми забегала ко мне домой и все рассказывала, какая она счастливая, несмотря ни на что. А я что? Я радовалась за нее.

Вот жена Валеры меня совсем не впечатляла. Она тихая, тихая, но себя еще проявит. Жалко мне его было, но это было еще ничего. Вот когда Люба удочерила дочь Саши от Валентины, я просто заболела. Серьезно. Свалилась с тяжелейшим гриппом, который осложнился бронхитом. А мне уже не двадцать и даже не пятьдесят. Больше месяца провалялась. Внуки ходили, Люба, Саша. А ночью-то все равно одна.

Мысли всякие в голову лезли, вот так потеряю сознание и все, и конец мне пришел. А помочь некому. Обнаружат хладный труп.

Задумалась — надо к сыну. Все ж родная душа. Заодно с женой его подружусь. А то знакомство у нас шапочное. Правда, как я с ней подружусь, я представляла смутно, но то, что хочу к сыну — очень даже реально.

Он приехал и забрал меня. Мы поехали на кладбище перед отъездом, я взяла земли с могилы. Понимала, что совершаю преступление по отношению к Нему. Ведь уезжаю, совсем навсегда, но что теперь делать. Мертвым мертвое, а живым — живое.

Может, буду жить с сыном, так они мне внуков родят, а то от Любы уже правнуки, а продолжения рода нет.

Сашенька мой с сестрой повздорил, на девочку даже не глянул. С Сашей Борисовым просто поругался. Но ведь и тот за словом в карман не полезет, расстались почти врагами. Даже в аэропорту руки друг другу не пожали.

Мы с Любонькой стояли не живы не мертвы. Как она плакала! Да и я не лучше. Не знала, свидимся ли еще. Я понимала ее, она ведь совсем одна оставалась, без корней, без родни.

***

Вот и остались у меня только воспоминания. А живу в четырех стенах с окном на улицу. Почти как в тюрьме. Нет, не подумайте, я гуляю каждый день, только одна. Совсем одна. Иногда кажется, что даже говорить не умею. Просто не с кем.

Сашина жена возненавидела меня с первого взгляда. А за что ей меня любить?

Я у нее время общения с мужем отняла. Он как домой приходит, так ко мне. И мы беседуем. Он мне и про работу расскажет, и про исследования, и про учеников, а она стоит в дверях моей комнаты и зверем смотрит. И где он такую грымзу нашел.

Был бы жив отец, так он бы такого не сделал. Общаемся мы с ней за ужином, когда Сашенька переводит.

А потом произошел случай, который перевернул мое сознание и я осознала всю глубину ошибки переезда в Америку.

Раздался звонок моего смартфона, смотрю — Люба. Беру трубку, а там нежный детский голосок говорит:

— Бабулечка, я так по тебе скучаю. Ты меня даже полюбить не успела, уехала.

— Машенька, это ты?

— Я, бабулечка. Может, ты вернешься? Мы с мамой так рады будем.

Думала, сердце мое разорвется, и все негативное отношение к ребенку как рукой сняло. Как я могла, второй раз на те же грабли. Любу в свое время не приняла, а тут девочку-сиротинушку. А она вон какая оказалась. Не чета многим.

Постепенно я привыкла к своей новой жизни, нет, не приняла ее, а именно привыкла и смирилась.

Сашенька взял горничную из эмигрантов, она говорила по-русски и я могла с ее помощью общаться со снохой.

Правда, мне это общение удовольствия не приносило. Я невзлюбила ее, а она открыто ненавидела меня. Но она была моей снохой, и общаться приходилось все равно.

Самое главное — я каждый день видела сына. А он был смыслом всей моей жизни, да что смыслом, он был самой жизнью.

Я имела возможность любоваться им каждый вечер, разговаривать с ним, целовать, заботиться о нем, готовить когда-то любимые им блюда. И он был благодарен и счастлив оттого, что я рядом.

Меня напрягало, что отношения с женой у него были слишком официальные, не было видно чувств, не было тепла.

Я невольно сравнивала отношения между Любой и Сашей и между моим Сашенькой и Дженнифер.

У Любы была любовь. Такая же, пожалуй, как у меня с Александром Валерьевичем. А тут любви не было, я даже уразуметь не могла, что их связывает, что они делают друг подле друга.

Вот так и жила, несчастная и счастливая, одинокая и с сыном. Все в одном флаконе.

Дни шли за днями, год за годом. Жалела ли я, что уехала из Москвы? Жалела! И вернуться мечтала. Там я была живой, и с работы меня никто не гнал, пусть я не оперировала бы, но я бы ЖИЛА. Там внуки, которые меня боготворили, там правнуки, я привыкла к детским голосам, я привыкла к их смеху, я была нужна им. Они несли мне свои секреты и секретики, они считались со мной, и моим мнением, а тут я была заживо погребена в четырех стенах. Без языка для общения, без любви.

И внуков тут не предвиделось.

Я долго ждала, долго наблюдала, не хотела вмешиваться. Ведь женился Сашенька по своей воле, он у меня совета не спрашивал, значит, считал, что делает все правильно, и в своей правоте не сомневался. Какое же право я имею задавать вопросы?! Мальчик давно вырос, только сердце материнское неспокойно было. Потому что все неправильно в его жизни… Я не о работе, я о личном, о сокровенном.

Но я молчала, заговорил он. Пришел с работы, поздно было, а грымза его укатила куда-то на конференцию или симпозиум. Не знаю, да мне все равно, чем дальше и на дольше, тем лучше. Я ему кушать подала. Борщ сварила, настоящий, и пирожки напекла. Его Дженнифер бы мне скандал закатила за такую еду, а я люблю, и Сашенька любит.

Поел он и говорит:

— Рада, что мы одни? Спасибо, мам. Вкусно. Я люблю то, что ты готовишь, от твоих рук домом пахнет.

— Значит, твой дом там, а не здесь?

— Сложно все. Конечно, там дом. Я же — русский.

— Теперь американский!

Он рассмеялся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Плохо тебе здесь, да, мама?

— А тебе?

— Я привык.

— И я почти привыкла.

— Не похоже. Мама, я очень рад, что ты со мной. Я так долго ждал, когда ты уже приедешь ко мне. Я понимаю, что тебе очень одиноко, у тебя проблемы с языком, с общением. Но я прихожу с работы, а ты тут, со мной, и мне хорошо от этого.

— Вот именно потому я здесь. Сын, я все хотела спросить, почему Дженнифер? Почему ты не женился на простой, нормальной женщине? Почему нет детей? У вас проблемы?

— Проблемы? И нет, и да. А дети? Какие дети? При моей занятости мне только детей недоставало! Да и мою супругу в роли матери представить очень трудно. Ты можешь?

— Нет.

— Вот и я не могу.

— Почему она?

— Когда мы встретились, я работал под ее руководством, она была очень целостной, умной, целеустремленной, мне она напоминала Любу. Характер тоже сильный, и ум, и знания, и манера поведения. А разница в возрасте в три года совсем не существенна. Я преклонялся перед ее умом и посчитал то, что возникло между нами, любовью. Мы стали жить вместе, а потом надо было вступать в брак, а то некрасиво перед коллегами. Вот так и поженились. Мама, у нас все нормально, мы вполне подходим друг другу. У нас общее дело в конце концов. Потом она предпочла преподавать, а я науку.

— Но она не Люба, и близко даже. Сашенька, ты сам осуждал Борисова, и сам совершил те же ошибки. Ты осуждаешь его за то, что он в другой женщине увидел Любу, усовершенствовал ее в своем мозгу, придал те черты, что ему хотелось бы в ней видеть, и полюбил иллюзию. Я видела ее и не раз, не поверишь, я подумала, что она дочь твоего отца, но потом поняла, что нет. Он никогда не изменял мне. Но и ты сделал то же самое, ты наделил женщину тем, чем она никогда не обладала.

— Ты права, мама, но уже женат, и нас многое связывает.

— Кроме чувств. Это не семья, Саша.

— Мамуль, тебе просто повезло с папой! Так, как вы любили друг друга, это даже представить трудно. Если бы я не жил в этой любви, то никогда бы не поверил, что такое бывает. Не каждому выпадает такое счастье. Мне выпало в качестве родителей. Разве мало?

— Я так хочу тебе счастья, сынок!

Я расплакалась, а он утешал меня и был рядом. И я знала, что теперь он будет рядом до конца моих дней…

В тот день спустилась позавтракать в мое время. Я всегда шла завтракать попозже, чтобы Дженнифер и Сашенька уже уехали, каждый на свою работу. Но тут они оба были еще дома, причем разговаривали на повышенных тонах. Сашенька выглядел расстроенным. Я не говорила на их языке, но уже давно все понимала. Саша собирался куда-то лететь, а Дженнифер была против. И еще из ее речи, я поняла, что кто-то все равно умрет, в его присутствии или в его отсутствие. Что если он полетит позже, то будет только лучше.

Я вошла, и Саша замолчал. Она же наоборот потребовала, чтобы он мне все рассказал.

Саша покачал головой и обреченно махнул рукой.

— Что случилось? — я обращалась к сыну.

— Мама, давай не сейчас.

— Что случилось?! — я повторила свой вопрос.

Сашенька насупился и молчал. Дженнифер пожала плечами, и сказав, что никогда не поймет этих русских, отправилась на работу.

Я достала свой смартфон и набрала номер Любы. Тишина. Набрала вызов Саши Борисова — телефон отключен. Я снова посмотрела на сына. Он, все такой же серьезный, наблюдал за моими потугами что-то узнать. Я дозвонилась до Сережи…

Мне казалось, что земля уходит из-под ног. Я выслушала все об аварии, все о ее состоянии, все об операции, о том, что Саша с ней и ни с кем не разговаривает, кроме Федора. Оперировал Федор. В голове стучало — состояние критическое. Надежды практически нет. Но оперировал Федор. И она жива. Пусть в тяжелом состоянии, я не хотела думать о критическом, она жива. Ее сняли с аппарата ИВЛ. Она дышит.

Это немного успокаивало, вернее, просто давало надежду. Федор лучший ученик Любы. Он почти как она. Только все равно не она.

— Саша, мы летим в Москву, — я решила все в момент.

— Я пытаюсь заказать себе билет, но я лечу один.

— Ты знаешь давно?

— Нет, сегодня ночью мне позвонила Маша. Она у Марины, но решила поговорить. Мама, она переживает, как никто. Все молчат, а она не может. Совсем ребенок ведь. Вот и позвонила. «Ты, — говорит, — за маму молишься? Я молюсь все время! Бог ведь услышит?! Я еще не успела сильно грешить, должен ведь услышать?!». А потом мне все рассказала. Плачет, она и не понимает половину того, о чем говорит. Представляешь, мама?! А я слушаю и думаю: как такое вообще произойти могло. И так мне Машку жалко стало. Люба знает, что я возмущен был, что она ее удочерила. Но ведь девочка-то не виновата. Она Любе дочка. Она настоящая, понимаешь, мама?!