Жанна Даниленко - Катя

Мы вышли из клиники. Он обернулся и посмотрел на окна. Затем перевел взгляд на меня.

— Пройдемся, Катя?

— Да, с удовольствием.

Он взял меня за руку, как маленькую девочку, и мы пошли. Вокруг нас была осень, такая теплая, желто-коричневая, с запахом лежалых листьев, шуршащих под ногами. С фонарями, освещающими бульвар тусклым светом, и прохожими, спешащими по своим ночным делам. Кто домой, кто из дома. Кое-где на лавочках встречались молодые парочки.

— А я завидую им, Катенька, — сказал мой спутник, глядя, как я рассматриваю целующихся, — моя жизнь уже на закате, а так много надо успеть.

— Что же вы не успели, Александр Валерьевич?

— Жить, Катенька, жить. Не тратьте зря свое время, пользуйтесь моментом. Carpe diem, carpe viam.

— А я ведь ловлю момент, профессор. Вот даже сейчас, гуляя с вами.

— То есть вы получаете удовольствие от моего присутствия? Нет, это осенний воздух навеял вам романтический порыв. Или, Катенька, вы рады тому, что отчет позади, и завтра вы будете первой, кто его сдал? — его глаза сияли лукавым блеском.

— Вы все испортили, — надувая губки пококетничала я.

— Так что же вас радует?

— Вы. Представьте себе, что вы. Ну, и чудесный осенний вечер.

Он рассмеялся.

— Давно я не гулял по ночной Москве. Да еще в таком обществе. А чтобы молодая женщина наслаждалась обществом мужчины немного старше ее отца, это со мной вообще впервые.

— А вы не врете?

— Вру, но так откровенно, как вы, мне радуется только дочь.

— Расскажите о ней.

— О Любе?

— Ну да, какая она?

— Красивая, но я ей этого не говорю. Она на мать похожа, слава Богу, только внешне. Очень способная, даже больше, чем просто способная. Любит читать, фантазирует, влюбилась в какого-то мальчишку, которого сама себе придумала, и вот, как Ассоль, ждет алых парусов. Неплохо играет на рояле, но не в удовольствие. Скорее, потому, что так хочу я. Она старается мне угодить, любит, когда я ее хвалю. Не гуляет на улице, у нее одна подруга, дочь ее няни. Старше моей Любы на семь лет. Мне она не нравится, слишком шебутная, а Люба спокойная, уравновешенная. Но, как говорят, в тихом омуте черти водятся. Не знаю, что из нее вырастет.

— Вы любите ее?

— Почему спрашиваете, Катенька?

— Вы говорите о ней без блеска в глазах.

— Я люблю ее, по-своему. Безусловно люблю. Она мой единственный ребенок, просто мне сложно с девочкой, ее мать умерла, да и хорошо, что она не воспитывает Любу. Был бы мальчик, было бы проще. А девочка! Одни «паруса» чего стоят!

— Вам смешно?

— Я не романтик. А вы?

— Даже не знаю. Но иногда очень хочется сказки.

— И это говорите вы? Та, кто видит, в каких муках рождается человек? И на какие муки он обречен с момента рождения?

— Да, но какое счастье услышать его первый крик.

— Может быть, но мне дики все эти девчачьи сердечки и цветочки. Разум, логика, расчет, вот что нужно, а вовсе не эмоции. Я привык думать головой, а не сердцем. Первый крик ребенка я воспринимаю просто как его рождение. Статистику, понимаете? Я добился успеха лишь потому, что никогда не выключал голову. Единственное чувство, которое я реально испытал когда-то, это страх за мою Любу. Вот и все.

— Вы никогда не влюблялись? — с ужасом произнесла я.

— Увлекался, довольно часто. Девочка моя, я вышел из возраста влюбленных юношей. У меня бывают отношения с женщинами, но с любовью они не имеют ничего общего.

— Что же тогда? Просто секс?

— Да, я мужчина в конце концов. Я как-то попытался объяснить это Любе, она почему-то плакала. Почему — не объяснила.

— И вы не поняли?

— Нет.

— Она испугалась, что кто-нибудь когда-нибудь поступит так с ней.

— Чтобы моей девочкой просто играли?! Да я никогда не допущу этого!

Я совершенно искренне рассмеялась.

— Что вы смеетесь, Катя?

— У вас двойные стандарты.

— Да? Когда у вас будут дети, вы вспомните и о двойных стандартах тоже.

— Дети? Я в разводе, работы тьма, я занимаюсь чужими детьми. Вот, видимо, в чем мое предназначение. Я действительно очень люблю свою работу.

— Даже не сомневаюсь. Иначе я бы вас не взял. Вы замуж по любви выходили?

— Тогда я думала, что по любви.

— Что же изменилось?

— Не что, а кто. Я. Я изменилась, повзрослела, заняла определенную жизненную позицию. Но вместе с тем повзрослел и он. Вот тогда стало очевидным, что жизненные позиции у нас разные. Он хороший человек. Просто не мой человек.

— Так просто? — он прищурился.

— Нет, совсем не просто. Мы были вместе всю жизнь, мы любили друг друга. Я думала, что это навсегда. Развод дался мне тяжело и в моральном, и в физическом плане. Вот видите, можно жизнь уместить в одно предложение. Совсем бессмысленная жизнь.

— Нет, Катя, вы приобрели опыт. Повзрослели, поумнели и теперь выберете жизнь более полноценную. Я не думаю, что вы еще раз ошибетесь.

— Очень бы хотелось не ошибаться.

— Катюша, метро или такси?

— Метро.

— Поехали.

Мы с ним вошли в метро. Как мне показалось, он целую вечность не ездил в метро. Народа почти не было, все-таки время близилось к одиннадцати. К моему дому мы подошли почти в двенадцать. По мере приближения к цели нашей дороги, я все больше понимала, что не хочу, чтобы он ушел. Я не хотела расставаться с ним. И я решилась. Я посмотрела ему прямо в глаза и произнесла.

— Вы не зайдете, уже двенадцать ночь совсем?

— Что подумает ваша мама? — Он был серьезен, но в глазах читалось желание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я взрослая. Могу отвечать за свои поступки, — потупившись, сказала я.

— Тогда я не откажусь.

Мы ужинали на кухне. Мама с удивлением смотрела на Корецкого, но через полчаса беседы он ее обаял. Он был таким милым, обходительным, живым, невероятно легким в беседе. Мама смеялась его шуткам вместе со мной.

Было почти два ночи. Мама позвала меня в прихожую.

— Катя, как он будет добираться домой?

— Он останется со мной. — Я произнесла свои слова твердо, насколько смогла. Мама стояла, не в силах закрыть рот. — Я так хочу, — продолжила я, — я взрослая и сама решу, с кем мне спать. Хорошо?

Я не спрашивала, я утверждала. Я прекрасно знала, что он слышит наш разговор. Пусть слышит. Пусть знает, насколько он важен мне. Насколько я хочу его. Или люблю? А вот это уже за пределами моего понимания. Но я настолько хотела быть с ним, что готова была перешагнуть через многое, в том числе через собственную мать.

— Как знаешь, дочь, — ответила мама, — я лягу в кухне, на раскладушке. Или пойду-ка я к Соне, она одна живет.

Мама вышла из квартиры. Я вернулась в кухню.

— Проблемы, Катенька? — спросил он.

— Нет, мама к соседке ушла. — с улыбкой ответила я. — Пойдемте спать, Я постелю сейчас.

Утром я проснулась от прикосновения сильной и нежной мужской руки. Рука скользнула по моему плечу, плавно перешла на грудь. Кайф, чистый кайф, как и вся прошедшая ночь. Сколько мы спали? Час? Два? Я глянула на будильник. Час двадцать минут. Я хочу еще, я хочу его. Я потянулась. Он повернул меня лицом к себе.

«Боже, как мне хорошо» — думала я, снова отдаваясь ему.

Мы позавтракали и поехали на работу. Только Корецкий поймал такси. В клинику мы заходили отдельно. На работе никто ничего не знал и не догадывался. Никто не должен знать. Я не постельное протеже. И карьеру я делаю не через секс. Но секс был чертовски хорош.

Утро началось с кесарева, затем совещание. Потом сложные роды, ребенок шел тазом. К четырем я была вымотана морально и физически.

Решила попить кофе, когда позвонила секретарь директора — Галина. Меня требовал Корецкий. В приемную зашла на ватных ногах. А что, если он скажет, что прошлая ночь была ошибкой, что такого больше не повторится. Я ведь хочу, чтобы повторилось. Я не понимаю, почему меня так тянет к нему. Я веду себя совершенно неподобающе, так нельзя, так неприлично. Мое поведение не соответствует образу советской женщины, да вообще порядочной женщины. Я затащила в свою постель своего начальника. Кошмар.

Он вышел мне навстречу.

— Катенька, что с вами? Вы расстроены? Что случилось? — похоже, он искренне недоумевал.

— Нет, просто устала.

— Проходите ко мне, пожалуйста. Галя, я занят, меня ни для кого нет, — обратился он к секретарше.

— Александр Валерьевич, простите меня. Я не знаю, что со мной происходит.

— Молчи, Катя. Я весь день ждал, когда увижу тебя снова. Что же ты со мной делаешь, девочка?

— Вы не сердитесь?

— Почему я должен сердиться? На тебя сердится твоя мама, ты выгнала ее из дома посреди ночи. Больше такого не повторится.

Я почувствовала, как кровь отлила от моего лица, а он подошел вплотную, обнял и начал целовать мою шею.

— Если бы ты знала, как я хочу тебя. Ты действительно не понимаешь, что со мной делаешь. Не отталкивай меня, пожалуйста. Я весь день думаю о тебе.

— Я думала, что вы сердитесь.

— За что, милая? За прекрасную ночь? Я готов провести с тобой не одну ночь и не один день. Мне, право, неудобно перед твоей мамой и все. Если ты согласишься встречаться со мной, я придумаю, как это осуществить. Конечно, было бы проще у меня, но…

— Нет, не у вас. Не надо травмировать девочку. Но я хочу встречаться с вами.

— Спасибо, девочка. Я решу небольшую проблему. Приглашаю тебя сегодня в ресторан. Согласна?

— На все.

Личная секретарша шефа Галина вошла в мой кабинет сразу после обхода.

— Екатерина Семеновна, во-первых, я хотела бы плановый осмотр, а во-вторых, вот вам конверт, его просил передать Александр Валерьевич. Его сегодня не будет в клинике весь день.

— Конверт, с чем? — я искренне удивилась и разволновалась. «Что там может быть? Письмо, чтобы отвязалась от публичного человека? Неужели сам сказать не мог?»

Настроение пропало, совсем.

Я пригласила Галину в смотровую, взяла мазки, посмотрела на кресле. Вроде все в порядке. Мы снова вернулись в мой кабинет.

— Екатерина Семеновна, мне неудобно вмешиваться, но не обижайте его, пожалуйста.

— Кого? — сразу не поняла я.

— Вы знаете кого. Он хороший человек и очень одинокий человек. Он уже пережил трагедию однажды. Относитесь к нему либо серьезно, либо уйдите.

— Вы с ним?

— Нет, я ему только помощница. И я знаю немного больше, и все. Не подумайте, просто он сам не свой последнее время, и это связано с вами. Не надо играть его чувствами. Вы молодая женщина, вы дадите ему надежду, а потом встретите другого. Я переживаю за него.

— Галина, мне кажется, то, что вы сейчас делаете, выходит за рамки ваших полномочий.

— Извините, но он мне не чужой.

«Она ревнует?» — пронеслось у меня в голове.

— Нет, я не ревную, — ответила она на мои мысли, — я слишком долго работаю на него. У меня семья, у меня все хорошо, но все годы я преданно служу моему шефу. У него чудная девочка, поймите, я не шучу.

— Вам написать заключение?

— Да, пожалуйста.

Я отдала ей бумагу.

— Спасибо, что передали конверт.

Я еле дождалась, когда за ней закроется дверь. Все, теперь я могу открыть конверт.

Он был большой, из желтой плотной бумаги, и внутри него что-то гремело. Я осторожно, ножницами срезала край и вытряхнула содержимое на стол. Там было письмо, точнее, записка, два ключа на брелоке и две купюры по десять рублей. Я положила деньги в кошелек, ключи в сумочку и развернула записку. Почерк у него был жуткий, очень мелкие буквы и растянутые слова.

«Милая Катенька, я решил проблему, теперь тебе не придется выгонять маму среди ночи, кстати, мне до сих пор неудобно перед ней. Я снял квартиру. Запиши, пожалуйста адрес и возьми ключи. Деньги — тебе на продукты. Милая девочка, я буду очень благодарен, если ты накормишь меня ужином. Я приду как только смогу, там мы все и обсудим, в нашем общем доме. Не скучай, твой профессор».

Я расцеловала письмо, и, как дура, не могла скрыть улыбку. Я его определенно люблю, я никогда не испытывала такого чувства к Глебу. Все было спокойней, а тут я просто схожу с ума или уже сошла.

До конца рабочего дня еще целый час. Вот только голова тяжелая почему-то. Я еле досидела этот час. Горло сначала запершило, а потом разболелось. Я бы позвонила Александру Валерьевичу и поехала домой, но куда и как я ему позвоню. Я добрела до магазина и купила молоко и яйца, еще хлеб и колбасу. Силы таяли гораздо быстрее, чем я дошла до квартиры. Я еле поднялась на второй этаж старого дома. Пока я ковырялась в замке, из квартиры напротив выглянула вездесущая старушка.