Жанна Даниленко - Катя

Я была просто в шоке. Как я оказалась в больнице, в собственном отделении, не помню, жутко болел живот и стояла капельница. Я молилась: только не ребенок, только бы с ним все обошлось. Беременность мне сохранили. Мой мальчик не пострадал. В продолжение отношений с Александром Валерьевичем я больше не верила. Теперь надо было увольняться, но как? Жить на что?

Я выписалась в тот день, когда он вышел на работу. С мамой мы все обсудили и решили, что если он даже будет меня искать, ничего ему не говорить, У меня семья, другая жизнь и все. Самое интересное, что эта ложь была правдой, ведь мы с моим мальчиком и есть семья.

Сын

Я кормила моего мальчика. Он кряхтел, сопел, причмокивал, кривил рожицу и был самым красивым на свете. Хотя что в нем было красивого? Нет, красивый, вот ротик с губками, алыми, четко очерченный. Носик как пуговка, глазки закрыты. Почему он не открывает глазки? Откроет, куда денется! Потому что ему всего час от роду. Господи, сколько детей ты держала на руках? Сотни? Тысячи? Чем этот лучше? Почему именно он самый красивый, даже с закрытыми глазками? Да потому что мой и его. Как я скучала по нему, кто бы только знал! Как тосковала, думала, что придет, обнимет, скажет что-нибудь ласковое. Пусть даже глупость какую, назовет котенком, милой, родной, поцелует, и я растаю и буду думать, что я самая-самая. Поверю, вознесусь и буду парить в своих мечтах. Но не придет и не скажет… Мне уже донесли, что он встречается с Верой Николаевной. Он — мой самый лучший мужчина, он отец моего ребенка. Надо дать ему имя, моему крохотному мальчику. Я назову его Александром в честь папы. Фамилию дам свою, а чью? Великого Корецкого? Нет, мы не нужны ему. Я почему-то задумалась о Любе. А нужна ли она ему? Или это вынужденная мера? Просто растит ребенка потому, что нет матери, а ребенок его. Любит ли он ее по-настоящему? Вроде любит, но не так, как меня любил мой папа. Нет в его отношении к дочери той заботы, беспокойства, ответственности. Нет, ответственность, пожалуй, есть. Вон, не жалеет никаких средств на ее обучение. Да на нее жалеть грех. Гениальная девочка, обладающая потрясающей способностью помнить все. Интересно, это врожденная способность? Или ее развивали? Если врожденная, может, и моему мальчику достанется? Вот меня и понесло. Я уже хочу видеть в нем гения. Да, хочу, самого здорового, спортивного гения, и чтобы папа им гордился. На глаза навернулись слезы. Почему я не сказала Александру Валерьевичу, что я беременна от него? Почему не дала ему шанса встретиться со мной, поговорить, как нормальным людям? Что остановило меня? Страх быть отвергнутой? Но я сама отвергла его, или так легче? Может, правильней гордиться тем, что отношения разорвала я, а не он. Вроде как лицо сохранила, вышла с гордо поднятой головой. Только вот все равно одна. ОДНА! На всем белом свете. МАТЬ-ОДИНОЧКА! Это при живом-то отце. Зря! Надо было поговорить. А он тоже хорош, не мог, что ли, найти меня? Или не хотел? Конечно, меня можно и на Веру Николаевну заменить. Вот уснул мой зайчик, мой Сашенька. В дверь палаты постучали и она открылась, на пороге стоял второй бабник в нашей клинике — Сашка Борисов.

— Поздравляю, Екатерина Семеновна, посмотреть можно?

— Заходи, что, новорожденных не видел?

— Да нет, просто ваш родной вроде, — смущенно произнес он, — я вот ему подарок принес.

Сашка протянул мне медведя. Чудно́го, набитого какими-то мелкими шариками, но все равно мягкого и очаровательного. Я расплакалась. Его забота и внимание были самым лучшим подарком. Парень учился, работал на две ставки медбратом, но уже, несмотря на молодость, мог заткнуть за пояс не одного дипломированного врача.

— Спасибо, Саша.

— Да не плачьте, вон сын у вас какой. Я тоже хотел бы сына, вот встану на ноги и обязательно заведу и не одного. А мишка — он полезный, он развивает тактильную чувствительность.

— Сашка, Сашка! Ты встань на ноги сначала, а то уже о детях размечтался, да найди жену приличную. Я у тебя пока ни одной нормальной кандидатуры не видела.

— А я не стремился. Я пока так, без планов на будущее. Мне мое будущее еще творить и творить. Ладно, побегу, а то опоздаю на занятия.

Он ушел, я встала с постели, положила сыночку в кроватку, поцеловала от избытка чувств медвежонка и пошла умываться. Скоро обход. Сначала планерка, и он узнает, что я родила. Придет? Или не придет? Вот в чем вопрос. Все равно назову сына Сашей, уже назвала. Всем скажу — в честь Сашки Борисова, который первый с подарком пришел.

Ну вот, уже восемь часов, началась общая планерка. Я еще раз покормила сына и посмотрела на себя в зеркало. Вид не очень. Я подкрасила ресницы и подвела глаза. Во-первых, я лежу в своем отделении и мои подчиненные не должны меня видеть без макияжа. Надо держать марку. Ага, они меня вчера видели во время родов, не самый лучший ракурс, я бы сказала. Я понимаю, что проблема в другом. Крашусь я для него, чтобы понравиться, чтобы любил, как раньше. Дура! Больше у меня на себя эмоций нет.

— Екатерина Семеновна, вы как? — заходит мой палатный врач.

— Все хорошо. Спасибо, Ирина Максимовна.

— Вот вы молодец, родить в вашем возрасте без разрывов!

— Спасибо, видимо, я очень хорошо знаю, как это делается. У меня все в порядке, если так пойдет, то можете меня завтра выписать. Ну, и если педиатр разрешит.

— Конечно, Екатерина Семеновна.

***

Его голос я услышала сразу. Он шел по коридору и говорил со старшим врачом отдела, по сути моим замом.

— Александр Валерьевич, кого вы назначите на место Екатерины Семеновны?

— Мы решим с Екатериной Семеновной. Она знает вас лучше меня, я считаюсь с ее мнением.

— А от кого она родила, вы случайно…

— Прекратите бабские сплетни, я не знаю, а вы?

Его шаги приближались и вот ручка двери повернулась, и он вошел. В руках был неимоверно большой букет цветов — алые розы на длинной-предлинной ножке, не меньше двадцати штук.

— Оставьте нас, пожалуйста, и не беспокойте, педиатр будет позже. Я вызвал Сергея Михайловича, пусть посмотрит мальца.

Всех из моей палаты как ветром сдуло. Мы остались одни.

— Хорошо выглядишь, Катя. Поздравляю с сыном. Катенька, я очень рад за тебя.

— Спасибо, Александр Валерьевич, мой мальчик и правда замечательный. Сколько детей передержала на руках, но свой — это совсем другое. Хотите посмотреть?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я не знаю, почему сказала это, но очень хотелось, чтобы мой мальчик почувствовал руки и внимание своего отца.

Корецкий взял на руки крошечный сверток.

— Такой теплый! Чудо-то какое! — произнес он.

Мальчик корчил рожицы и сопел. От него пахло молоком и еще чем-то неповторимым, так пахнут только новорожденные дети. Александр Валерьевич внимательно вглядывался в крошечное личико, задумался на какое-то время, не отрывая взгляд от малыша. А мой сынок открыл глазки и смотрел на своего папу, во всяком случае, мне так казалось. Как мне хотелось, чтобы он понял, чтобы порадовался со мной рождению своего сына. Я надеялась, что единственного сына. Хотя кто его знает, может, и не единственного, но его. Корецкий перевел взгляд с мальчика на меня, посмотрел внимательно в глаза, как будто пытался заглянуть дальше в душу.

— Как ты назвала его, Катя?

— Александром. Простите меня.

— Так он мой? Скажи правду, — в голосе была надежда.

— Да. Я всегда была верна вам. А вы?

— Прости, Катя, я думал, что ты вышла замуж.

— Я сама виновата. Я боялась, что вы не захотите его. Я пыталась сохранить его любой ценой. Можно, он будет Александр Александрович Замятин?

— Я хочу быть его отцом. Может быть, мы дадим ему мою фамилию?

— Вы можете быть его отцом, но с моей фамилией ему будет спокойней.

Он обнял меня вместе с ребенком. Я снова расплакалась. Вот надо же за каких-то девять месяцев стать такой сентиментальной дурой и плаксой, аж самой противно. Была-то почти кремень.

— Катя, подумай, давай зарегистрируем брак, и он будет законным ребенком с отцом и матерью.

— Нехорошо это. Александр Валерьевич, Люба только уехала, получается, мы ее за порог, а сами счастливы.

— Она поймет, она любит тебя, Катя.

— Нет, не сейчас. И так я и подумать не могла, что вы признаете его, что захотите, что посчитаете сыном.

— Я что, нелюдь какой? Катя, Катя, как я переживал, как страдал без тебя. Если бы ты только знала, девочка, через что ты меня заставила пройти! Я ведь, как тебя, никого никогда не любил. Ты мой подарок от Бога на старости лет! Счастье мое! А теперь и Сашенька. Давай я вас к себе заберу.

— Нет, мне дома мама поможет, а вы можете со мной в одной комнате, поместитесь ведь.

— Как скажешь. Поверить не могу, у меня есть семья.

— И я не могу поверить, но уж больно хорошо.

— Дальше будет лучше, правда, малец? — он подмигнул нашему сыну.

Снова на работу

Вот снова дежурство. Хорошо, что сегодня тихо. Никого пока не привезли и никто пока не рожает. Я могу немного прийти в себя. Сегодня мой второй рабочий день после выхода на работу. И как назло оказалось, что дежурить некому. Тот, кто должен был — взял больничный, а та, которая меня заменяла, очень быстро сложила полномочия и.о. и оставила мне разгребать все завалы. А работу в отделениях она завалила так, что я вчера вернулась домой около одиннадцати вечера, еле передвигая ноги. У меня не было сил даже взять на руки сына. Я попросила Александра Валерьевича положить моего мальчика рядом со мной на кровать и, почувствовав его тепло, тут же уплыла в сон. Я не слышала, как он плакал ночью, и утром вскочила от того, что он не плакал. Оказалось, что Александр Валерьевич унес его в другую комнату. Ночью сам грел кашу и кормил мальчика, сам подмывал его. Вот такие дела. Утром он подробно расспросил меня о работе, о делах в отделениях и мрачнел по мере моего рассказа все больше и больше. Когда я закончила, он смотрел исподлобья, сжав губы, и потом произнес:

— Я ее уволю. Терпеть не могу, когда играют на моем доверии.

С самого раннего утра нас ждал обход и разгон директора. И бушевал он не на шутку. Выговоры получили все, и все подумали, что я на нее настучала. Коллектив раскололся на два лагеря: Ее и мой. Но дежурить отказались все. У каждого нашлась очень уважительная причина. У всех, кроме меня. Все врачи только сочувственно пожали плечами, когда я сказала, что дежурить буду сама, а четырехмесячный сын дома уважительной причиной не дежурить явно не является. Вот, теперь работаю. Мысли, правда, дома. Как они справятся с малышом? Нет, с малышом они справятся, а вот друг с другом? Забыла сказать, но мы теперь живем все вместе. Александр Валерьевич каким-то только ему ведомым способом обменял мамину однокомнатную квартиру на ту, которую мы снимали на Гоголевском бульваре. Оформил он ее на меня, взяв с меня обещание, что даже если у меня будет другая семья и другие дети, квартира останется только Сашеньке. Естественно, ни о какой другой семье речь не шла. Но обещание пришлось дать. Мама с моим любимым мужчиной ладить вовсе не собиралась. А теперь они жили на одной территории и пытались поделить нашего общего, всеми обожаемого мальчика. Они даже устроили соревнование, кто больше любит Сашеньку. Это вылилось в покупку игрушек, на сейчас и на вырост. Причем все кончилось тем, что для приобретенных вещей пришлось покупать отдельный шкаф, а потом мои нервы не выдержали и я просто волевым решением запретила покупать игрушки моему сыну. Напомнив, что сын он мой, и я решу, что ему нужно и в каком количестве. Может быть, они услышали мой тонкий голос, а может, у мамы кончилась пенсия, но покупать игрушки они перестали.

Особенно маму взбесила информация, что у Александра Валерьевича есть собственная квартира, аж с десятью жилыми комнатами. И что он вовсе не собирается показывать ее маме и пускать туда жить нас с Сашенькой тоже не собирается. Я-то понимала, что есть Люба, что рано или поздно она вернется домой, что у нее будет своя семья, и, естественно, та квартира будет ее. Но мама считала, что наш сын не идет ни в какое сравнение с его дочерью, тем более, что живет она за границей и мама ее в глаза никогда не видела. Вот такие мелочи осложняли мою счастливую жизнь в кругу семьи. А когда Александр Валерьевич призвал меня выйти на работу, как только Сашеньке исполнилось четыре месяца, мама устроила самый настоящий скандал, но тут она столкнулась с сопротивлением не престарелого зятя, как она его называла, а с главой ведущей московской клиники и академиком в одном лице. Кто победил, говорить не стоит. Самое смешное, что все привело к дежурству на вторые сутки работы. А этим уже были не довольны ни мама, ни мой мужчина.