Ворота с тихим, гудящим звуком открываются, я замираю, втягиваю судорожно влажный воздух и медленно оборачиваюсь, чтобы в последний раз посмотреть на дом, в котором могла 6ы прожить счастливую жизнь с любимым человеком. Воспоминания, словно кадры на обратной перемотке, проносятся перед мысленным взором, пока не возвращают меня в конец августа. Словно наяву вижу себя такую красивую в том ярком сарафане, загоревшую, полную жизни и энергии, счастливую. Гладышев посмеивается надо мной и столько в его взгляде нежности, столько любви, что становится так плохо, ибо те мы больше никогда не повторимся. Наши дни остались в прошлом, и сколько не посыпай голову пеплом, никакие слезы не вернут нам их. То, что еще вчера связывало, теперь разрушено. Нас больше нет, мы рассыпались, как бусы с порвавшейся нитки. И сколько не собирай их, нить уже не станет прежней. -Прощай,- шепчу, заходясь слезами и пошатываясь, выхожу за ворота, которые тут же закрываются. Я же не оборачиваясь, бреду босиком по лужам, сама не зная, куда, и реву навзрыд, заикаясь и дрожа всем телом. В какой-то момент я и вовсе утратила связь с реальностью, поглощённая своим горем. Не знаю, сколько прошло времени, когда возле меня остановилась машина, мне было все равно. Я шла, не замечая ничего вокруг. Было до безумия холодно и больно. Болела душа, болело тело. Каждый сантиметр ныл после того, как Гладышев протащил меня через весь дом, но я даже радовалась этой боли, ибо она хоть немного отвлекала от той, что бушевала внутри. -Господи, Яна, садитесь скорее в машину, - услышала я, словно сквозь вату голос Николая. Он подбежал ко мне, накинул на плечи свое пальто, и подняв на руки, понес в машину, что-то говоря по дороге. Мне же было абсолютно наплевать на происходящее. Истерзанная и измученная, я хотела лишь одного -уснуть и никогда не просыпаться, поэтому до самой Москвы никак не реагировала ни на его слова, ни на какие другие раздражители. Меня знобило так, что казалось, я оглохну от стука собственных зубов. Заледеневшие мышцы ломило, а желудок сводило от тошноты. В какой -то момент мне стало настолько плохо, что я попросила остановить машину, и как только Коля притормозил, меня тут же начало выворачивать наизнанку, стоило выйти на улицу. Когда немного отпустило, водитель подал мне влажные салфетки и воду. -Как самочувствие? Может, в больницу отвезти? - спросил он. Я покачала головой и направилась к машине. Сев на заднее сидение, обессиленно откинулась на спинку и прикрыла глаза. -Гладышев послал? - прохрипела я спустя мгновение, со страхом и надеждой ожидая ответа, но Коля не позволил утопическим мыслям задержаться в моей голове даже на пару минут. -Вряд ли Олег Александрович сейчас в том состоянии, чтобы беспокоится о вашем здоровье,- иронично заметил мужчина и сдержано добавил. - Но в любом случае он не имеет право позволять себе такие веши в отношении женшины!

Меня эта ремарка повеселила своей наивностью настолько, что я не сдержала смех. Довольно забавно слышать такое от сорокалетнего мужчины. -Не знала, что ты идеалист, - произнесла я, все еще смеясь, на что Коля нахмурился. Я же вновь резко впала в меланхолию и ничего не выражающим голосом произнесла. - Есть категория людей, которые в праве позволить себе абсолютно все, потому что они решают, кто и на что имеет это самое право. И учитывая этот факт, я удивляюсь, что все еще жива. -То есть для вас границы дозволенного определяет размер кошелька? -Размер кошелька вообще очень многое определяет. Норма это или нет, я судить не берусь, но против истины не попрешь, сколько не бейся над дилеммой «Тварь ли я дрожащая или право имею. Заведенный веками порядок невозможно переиначить, как не пытайся. Николай что-то ответил на мои умозаключения, но я погрузилась в свои переживания, и пропустила его ответ мимо ушей. До тети Кати мы доехали молча. -Вот возьмите, это ваши документы, Анна Петровна собрала, пока Олег Александрович был занят, -протянул Коля пакет, когда мы припарковались. -Спасибо, Коля! Всего тебе доброго, - тихо попрощалась я, забирая свои пожитки. - Дай бог вам счастья, Ян! - по-отечески улыбнулся мужчина. - У вас еще вся жизнь впереди, все будет хорошо. Его слова вызывали у меня очередной приступ острой боли, слезы подступили к горлу. Покачав головой, напоследок обвела взглядом машину, прощаясь и сделав над собой усилие, покинула салон, чтобы остаться наедине со своей болью, посреди руин моей любви и опустошающего отчаянья. Не оборачиваясь, я направилась в подъезд и как только дверь за мной захлопнулась, разрыдалась, не зная, что мне вообще теперь делать и как жить. В этом страшном, мучительном состоянии полнейшего душевного расстройства я и предстала перед тетей Катей, совершенно забыв, как жутко выгляжу и что крестная не в курсе последних событий в моей жизни. Впрочем, меня мало заботило, кто и что подумает, поэтому я никак не отреагировала на шокированный возглас тети Кати, когда она открыла дверь. Не говоря ни слова, я прошла мимо застывшей крестной в ванную. Тете Кате понадобилось всего лишь пара минут, чтобы прийти в себя и последовать за мной. -Янка, это че за… вид? - накинулась она. -Не лезь, - поморщилась я, включая воду, чтобы умыть зареванное лицо. -Не лезть? - вскричала она. - Ты издеваешься что ли? Приезжаешь ко мне уже в который раз вся синяя, а я должна молча на это смотреть? И не подумаю, милая моя! Все! Хватит! Первый раз я тебе поверила, но теперь - извините! Сейчас вызовем полицию, снимем побои и подадим заявление на этого козла. И пусть попробует это дело замять! Я пойду в прессу, к Малахову, писать буду везде и всюду, увидишь, как он запоет, ублюдок! Она прожигала меня бешеным взглядом, готовая разорвать моего обидчика. Я же почувствовала дурноту. В глазах потемнело, и я медленно осела на пол. Тетя Катя завизжав, кинулась ко мне. Она хлопала меня по щекам, что-то кричала, смачивала лицо холодной водой, но у меня не было ни сил, ни желания приходить в себя. -Не смей,- кое-как выдавила я, проваливаясь в спасительное забытье, но крестная не позволила мне долго в нем прибывать: нашатырем быстро и грубо вырвала из кокона спокойствия. -Вот так, моя хорошая, - облегченно выдохнула она, когда я открыла глаза. -Ты звонила в полицию? - прохрипела я сразу же, так как это единственное, что беспокоило меня. -Еще нет, сначала скорую, а потом полицию… -Только попробуй!- процедила я, собирая остатки сил, чтобы подняться. -Что это значит вообще?! - оторопев, вскипятилась тетя Катя. -Это значит, чтобы ты не лезла - это, во-первых, а во-вторых, чтобы ни при каких обстоятельствах не впутывала Олега! - поднявшись кое-как, дрожащим голосом отчеканила я. Меня морозило и в тоже время внутри будто все горело. - Помоги, очень холодно, - попросила я, неопределенно взмахнув рукой, когда ноги вновь начали подкашиваться. Крестная тут же подхватила меня, забросив мою руку себе на шею, и отвела в спальню, где переодела в свой спортивный костюм и закутала в одело. Помогло слабо, меня всю ломало, корежило и трясло, но все это не имело значения. Жизнь вообще потеряла всякий смысл. Я легла на кровать и уткнувшись в подушку, закрыла глаза, дрожа от холода, глотая соль и горечь. Господи, как же мне плохо! На глубине моей души ничего не осталось. Бесконечный страх высушил, выпил по капельке, измучил. Я уже не чувствовала ни боли, ни отчаянья. Ничего не чувствовала, кроме сжирающей меня изнутри пустоты. Будто я угасла, истлела, умерла. -Яна, что происходит? Ты можешь мне объяснить? - потребовала ответов тетя Катя, вызывая у меня желание пойти и сброситься с двенадцатого этажа. Может, тогда меня оставят в покое, наедине с собой. -Ничего уже не происходит. Закончилось, - устало выдохнула я. -Так! - решительно схватилась тетя Катя за телефон. - Мне все это осточертело! -Положи телефон! -Не положу! Хватит! Мать тебя растила не для того, чтобы какой-то урод измывался! Ты на себя посмотри! Избил же, как собаку, еще и голую вышвырнул, это нормально что ли по -твоему? - кричала она, размахивая сотовым. -О, боже! Да не он это, - обессиленно простонала я, глотая слезы. -Конечно, рассказывай мне сказки! Покрывай эту скотину! - отмахнулась тетя Катя, набирая какой-то номер, выводя меня тем самым из себя. Злость и раздражение придали сил и поднявшись, я выхватила телефон из ее рук, а потом со всей силы швырнула о6 стену, вызывая у крестной испуганный возглас. -Ты совсем с ума сошла?! -Сошла! - проорала я, сжимая от бессильной ярости кулаки. - Оставьте меня уже в покое! Я устала, черт возьми! Устала! -Господи, -отшатнулась тетя Катя, с ужасом глядя на меня. - Что он с тобой сделал? -Ничего! Ничего он со мной не сделал! Это я сделала! Я! Понимаешь? - ударила я себя в грудь и разрыдавшись, упала на колени, продолжая исповедь. - Врала, изменяла, подставляла… - все я! Я, а не он! Ясно тебе? Утопая в своем бессилии и отчаянье, колотила я кулаками по полу, сбивая казанки. Крестная зажав рот ладонью, смотрела на меня во все глаза, шокированная этой безобразной истерикой. Я же захлебывалась ей, крича от рвущего на части чувства безысходности. Мне было абсолютно все равно, что подумает тетя Катя, пусть хоть в психушку отправляет, но молча терпеть агонию, что сжирала меня изнутри, было невыносимо. И я выла раненным зверем, срывая голос, билась, как птица со сломанными крыльями, но не могла вырваться из силков этих адовых мук. Не знаю, сколько это продолжалось, но в какой-то момент воздуха стало совсем мало, а сил и того меньше, и я замолчала. Привалившись к кровати, уткнулась лицом в колени и глядя в одну точку, потихонечку начала успокаиваться. Меня колотило, как припадочную, голова просто раскалывалась, а перед глазами плясали черные точки - состояние было на грани очередного обморока. Видимо, заметив это, тетя Катя бросилась ко мне с нашатырем. -Не надо, - тяжело сглотнув, жестом остановила я ее. -Янка, что же ты творишь? - вздохнув, опустилась крестная рядом и осторожно дотронулась до моей щеки, но тут же приложила ладонь ко лбу, ахнув. - Да ты вся горишь. Ну -ка, быстро в постель! Быстро, естественно, не получилось. Ноги меня совсем не держали. Вообще тело было, как желе, поэтому тете Кате пришлось хорошенечко напрячься, дабы уложить меня в кровать, после чего она поспешила за градусником, а я, свернувшись калачиком, медленно проваливалась в марево подступающей болезни. Все последующие события, словно миражи проплывали мимо меня: вот тетя Катя мерит мне температуру, вот хватается за голову, когда градусник показывает тридцать девять и четыре, вот пытается собрать разбитый телефон, вот звонит в скорую, которая на удивление быстро приезжает. Казалось, крестная только положила трубку, как раздался звонок в дверь, но, как выяснилось, вовсе не показалось и вовсе не скорая. В спальню, как к себе домой, зашли полицейские в сопровождении растерянной тети Кати. Я даже не успела обвинить ее в том, что она их все-таки вызвала, как один, особо ретивый, бесцеремонно вытащил меня из постели, в то время, как второй начал зачитывать мне какие-то права. Я ничего не понимала,

меня нещадно морозило и все, чего хотелось - это поскорее закрыть глаза и провалиться в спасительный сон. -Я не понимаю, это какая-то ошибка! - воскликнула тетя Катя, и я впервые услышала панические нотки в ее голосе. -Гражданочка, никакой ошибки нет, - снисходительно парировал опер, закатывая глаза, будто говоря, как его это все задолбало. - Ваша квартирантка обвиняется в серьезном преступлении. -Каком еще преступлении?! - вскричала крестная, когда на мне застегнули наручники. Холод металла обжег разгоряченную кожу, вызывая мурашки. - Вы что, не видите? Это ее вон чуть не убили, ели живая стоит! -Вот мы и будем разбираться, кто и кого чуть не убил. Пока в реанимации за жизнь борется только Валерия Гельмс, если это вам о чем-то говорит, - пояснил мужчина и кивнул своему коллеге. Тот подтолкнул меня, оглушенную новостями, к выходу, но я не могла сдвинуться с места, парализованная пониманием. Господи, Пластинин - ублюдок все-таки претворил угрозу в жизнь! И что теперь? Меня в тюрьму посадят? А ты что же думала, Яночка, это тебе игрушки? Гельмс в реанимации, и неизвестно, чем это закончится! - безжалостно вещал внутренний голос, пока меня выводили из квартиры. Крестная бежала рядом, со слезами продолжая убеждать полицейского, что я к трагедии Гельмс не имею никакого отношения. -Они с ней подругами были! -сообщила тетя Катя с таким видом, словно вытащила козырного туза. Кажется, она была в шоковом состоянии и не совсем соображала, что несет. -Вот как раз между подругами чаще всего и случаются подобные вещи. Зависть, знаете ли, не поделенные мужики и так далее, - спокойно, как по регламенту отрапортовал все тот же полицейский, отчего у меня вырвался смешок, а потом я и вовсе зашлась истерическим хохотом. Похоже, судьба решила предъявить мне солидный счет по всем фронтам и сразу, но сказать, что дебет с кредитом не сходится, было 6ы очередным обманом. Все это заслуженно: слишком много ошибок, неправильных шагов, мыслей, стремлений. Всего хорошо в меру, особенно, амбиций, гордости и, как не странно, любви, иначе однажды они приведут не на вершину успеха, а в один из следственных изоляторов. Все-таки примером я стала, вот только того, как поступать не следует. И мне снова становится смешно. Тетя Катя же мой приступ веселья расценила по-своему. -Послушайте, девочка не в себе! Она бредит, у нее высоченная температура, она же загнется там, -заламывая руки, пыталась достучаться она, когда меня усаживали в машину. -Не волнуйтесь, при изоляторе есть больница. Если станет плохо, ее отправят в медчасть. С утра можете приехать, передать вещи и что-то из лекарств. Если одобрят, их отдадут доктору. В общем, узнаете все в приемной, а пока отойдите от машины, - отогнал ее полицейский, резко захлопнув за мной дверь, будто окончательно отсекая мою прошлую жизнь. Я невольно вздрогнула и посмотрела на зарыдавшую тетю Катю, чувствуя горечь и стыд, только сейчас осознавая, скольких людей втянула в свой персональный ад. Крестная, меж тем, захлебываясь слезами, уверяла меня, что все будет в порядке и просила не отвечать ни на какие вопросы до прихода адвоката. Чтобы немного успокоить ее, пришлось кивнуть и даже выдавить слабую улыбку, хотя я, как никто другой понимала, что в порядке уже ничего не будет. Страшно ли мне? Нет. Страх появляется, когда есть, что терять. А я уже все потеряла. Только маму жаль. И за что ей все это? Сглотнув подступившие слезы, кое-как подняла дрожащую от слабости руку в прощальном жесте и прислонилась горячим лбом к холодному стеклу. Машина тронулась с места, унося меня все дальше и дальше от родных, любимого, от мечты, надежды и меня той, что творила все это безумие. И наверное, это правильно: таких надо держать на привязи, в изоляторах, чтобы не баламутили воду и не портили жизнь. Только кому теперь от этого легче? Уж точно не Гладышеву, не Гельмс и не моей маме. Тогда зачем это все? Неужели, чтобы один человек чему-то научился в этой жизни необходимо столько жертв? Хотя почему один? Каждый из нас получил какой-то свой урок. Ужас в том, что я стала пособием к этому уроку, и теперь, когда он выучен, пособие никому не нужно. Люди пойдут дальше по жизни, будут получать новые уроки, открывая другие пособия, а я… Я не знаю, что буду делать. Наверное, сидеть в тюрьме и из пособия становится человеком. Такие вот мысли проносились в моей гудящей от болезни и перенапряжения голове. Открыв глаза, я стала смотреть в окно. Все расплывалось передо мной, и в этом была какая-то особая красота, словно художник смешал краски. Рассвет нежно играл розовым на серовато-белом тумане, поднимавшимся над пустынными улицами, придавая им загадочности и грусти. О чем они грустили? Кто знает? Может, о том, что еще одна столичная сказка закончилась вовсе не титрами happy end, а некогда восторженный, полный надежд и мечтаний взгляд угас? Может быть… Но с восходом солнца грусть пройдет, уже сегодня со всех городов на вокзалы прибудут тысячи огоньков, они зажгут новые истории, освещая столицу счастливым блеском, и возможно, среди этих историй будет та самая сказка с титрами happy end, которой не смогли стать мы. Это было моей последней связной мыслью. Простуда взяла свое и отправила меня в нокаут, поэтому я смутно помню, как попала в камеру, но точно не сразу. Отчетливо в память врезалась резкая перемена запаха. Как только меня завели в здание СИЗО, в нос ударил тошнотворный запашина затхлого сигаретного дыма и кислой капусты, отчего сразу же замутило, но естественно, никого это не волновало: заметив, что мне плохо, подставили захарканное ведро, а потом, как ни в чем не бывало, повели в сборное отделение для оформления документов, медицинского осмотра и выдачи постельного белья и столовых приборов. Кстати, досмотр, на котором меня раздели до гола стал еще одним запоминающимся моментом: такого холода и унижения я еще никогда не испытывала. На меня смотрели, как на скот, который необходимо заклеймить. Такие презрительные, бездушные взгляды, а еще похабные разговоры, словно тебя тут и вовсе нет. Спасибо болезни, что отвлекала от моральной стороны всего этого дела, от сквозняка у меня зуб на зуб не попадал, и я держалась из последних сил, когда меня фотографировали и делали дактилоскопирование. Вся надежда была на медосмотр, но как оказалось, это просто формальность. Никому не было дела до моего состояния, поэтому меня, как и положено по регламенту, спустя пару часов заполнения бумажек отправили в камеру, а не в обещанную медчасть. Я сразу же, даже не застилая постель, рухнула на свободную шконку, не замечая повышенного внимания местных обитателей, что было глупо, ибо мне с ходу показали, что я не в дом родной приехала. -Эй, слышь, шмара, ты че, сечку с гречкой попутала? - пнула ножку шконки какая-то красноволосая корова. -Че надо? - прохрипела я, с трудом фокусируя взгляд на красном пятне ее волос. -Че надо, спрашивает, - с противной ухмылкой бросила она своим подружкам, которые, как стервятники наблюдали за разыгравшейся сценой, красноволосая же повернулась ко мне и с угрозой процедила.-Вежливости. Мать тя, вижу, не научила, что надо сначала поздороваться и представиться. Мне очень хотелось послать ее подальше, но даже будучи не совсем вменяемой, я понимала, что делать этого ни в коем случае нельзя, хотя 6ы из тех соображений, что пора уже учится чему -то и не повторять своих ошибок. В этом месте свои правила и законы, и их придется соблюдать, потому что как 6ы мне не было хреново на душе, что 6ы я там не потеряла, инстинкту самосохранения плевать на это, для него главная ценность -жизнь, а потому он вопил во всю глотку беречь ее, как зеницу ока. Проблема была в том, что я не знала местных порядков и не понимала, какой линии поведения нужно придерживаться, поэтому набыченные лица моих сокамерниц, сверлящих меня звериными взглядами, пугали. -Че, схавала, чухаешь, да, за собой? - схватила меня за воротник олимпийки эта баба, дергая на себя. Я не совсем понимала, о чем речь, но точно знала, что сейчас решается моя судьба в этом богом забытом месте, а потому запаниковала. -Убери руки! - вскричала я, ударив по ее запястью ребром ладони, но хватка стала лишь сильнее, отчего я начала задыхаться. -Хайло заткни, сучка, иначе я тебе так вь*6у, потеряешься! - прорычала она и дернула за воротник со всей силы, а силы там было ого-го. - Вставай, давай! Разлеглась. Батонить будешь, когда разрешение получишь. Она толкнула меня на середину камеру, отчего у меня все перед глазами закружилось. -П*здец, молодняк какой-то ох*евший пошел. С ними по-людски, а они бузят еще че-то, - раздался откуда-то комментарий.