Другие уже все за него решили. Снова.

— Пора повзрослеть, — сказала его младшая сестра Ана.

— Нет, я не хочу!

— Ты меня не любишь.


Жерар отвернулся от Доры и опустил голову. Дора не была уверена, действительно ли он обижен или расстроен или все это игра, чтобы все-таки ее уговорить. Они были вместе уже год. Это был прекрасный год. Дора наслаждалась его заботой. Он хорошо к ней относился. Когда он держал ее за руку, ее сердце начинало биться быстрее. В январе они ходили вместе на открытие центра Жоржа Помпиду, стояли в толпе на вокзале, когда «Восточный экспресс» отправлялся в последнее путешествие «Париж — Стамбул». В апреле, когда умер Превер, она часами читала ему стихи, и он плакал, меньше, чем она, но все же. Дора ему доверяла. Тем не менее, было кое-что, чего она никак не могла понять, что смущало и сдерживало. Ей нравилось целоваться и обниматься с ним. Ей нравилось, как он гладил ее по волосам. Он говорил, что у нее самые красивые волосы. Такие блестящие. Ей нравилось, как он произносил ее имя. Как шептал его на ухо. Как нежно касался губами, заставляя дрожать всем телом.

Но она его не любила. В этом она была уверена. Только не знала, как ему сказать. Он ей нравился. Ей было хорошо с ним. Дора не хотела, чтобы их отношения закончились. Ни в коем случае. Только спать с ним она не собиралась.

Ей всего пятнадцать. Еще слишком рано.

— Я пока не готова.

Это была ложь. Дора точно знала, что никогда не захочет спать с ним. Только не понимала почему. Она была уверена, что он никогда не станет ее первым мужчиной.

Эта убежденность владела ею так же, как она сама владела сценой, когда стояла на ней и читала роль, даже когда просто молчала и смотрела на партнеров.

— Почему нет?

Ей нечего было ответить. Но сказать правду она не могла.

— Чего ты ждешь? Ну чего тебе не хватает?

«Моря, — хотелось сказать Доре. — Волн. Утеса...» Она задрожала. Ее охватило чувство, что там что-то есть. Кто- то, возможно, все еще там.


Лука лежал на кровати и смотрел в потолок. Прошло столько лет. Половина его жизни. Молчаливая, мертвая половина. Рисуя, он пытался ее оживить. Избыток времени. Изобилие красок. И тишина.


Дора убежала от Жерара, другого выхода она просто не видела, так как подходящих слов у нее не нашлось. Она сбежала. И теперь сидела в мягком кресле у себя в комнате. Дома никого не было. Отец в отъезде. Мама на работе. Возможно. Дора одна в этой пустой квартире, так далеко от действительно важных вещей. От жизни. Жизни по другую сторону сцены, где слова приходится придумывать самой. Годы были наполнены молчанием и слепотой. Дора сидела не двигаясь. У нее было чувство, которое часто посещало ее в эти годы, что искать порой очень опасно. Как и находить. Как и видеть. Как же она дошла до этого? Возраст, только и всего, как сказала бы ее мама.


Пустяки. Если бы Лука мог в это поверить. Всё забыть. Возможно, сейчас как раз подходящий момент, чтобы уехать отсюда. Сейчас, когда больше никого нет. Отец исчез. Мама умерла.


Зазвонил телефон. Но Дора не двинулась с места. Ей нужно было подумать. Она была удивлена, что для нее есть более важные вещи, чем игра на сцене. Что она не думает о новой роли и спектакле, который состоится в конце учебного года. Камю был бы лучше, его язык казался ей мягче. Но и об этом Дора даже не думала. Нет. Она пыталась вспомнить. Там что-то было. Гавань. Маленький город. Всего несколько улиц, по которым могла проехать машина. Никаких светофоров. И лодки. Много лодок. Там редко шел дождь. Было вкусное шоколадное мороженое. И пироги. Забавные круглые леденцы. Люди были приветливы. Летом было жарко. Очень жарко. У нее был голубой, подаренный папой итальянский купальник. Расшитый блестящими камешками, мерцающими в море, словно русалочий хвост. В море, а не в воде. Разница хорошо чувствовалась на коже, где оставались забавные белые рисунки. Кожа стягивалась, и возникало приятное напряжение, предвещающее счастье.

Снова зазвонил телефон, но Дора продолжала сидеть. Она никак не могла вспомнить имя. Почему же оно никак не приходило в голову?


Лука лежал на кровати и смотрел в потолок.

Он пришел домой на час раньше, последний урок, математику, отменили. Хорошо, так как он не очень к ней подготовился.

— Мама, — крикнул он, — я дома.

Нет ответа. Это было непривычно, так как последние месяцы она не покидала постели: с тех пор как отец ушел, мама начала болеть. Не было диагноза. Не было лекарств. Не было надежды. В какой-то момент Лука даже перестал прикладывать усилия. Все его попытки подбодрить ее казались глупыми. Он выглядел клоуном. Все было как-то бессмысленно. Лука прошел в кухню и взял яблоко. Жадно откусил. Посмотрел в окно. На улице стоял жаркий весенний день. Лука хотел пойти на пляж, порисовать перед тренировкой. Внезапно тишина его обеспокоила. Что-то привело его в мамину комнату. Там она и лежала. Голова была повернута к двери, будто она ждала его прихода. Глаза открыты.

— Мама? — Глаза открыты и неподвижны. — Мама!

Он сразу все понял. Лука подошел к ней. Тихонько:

— Мама! — Коснулся ее вытянутой руки. Холодная. — Мама. — Он дотронулся до лба. Холодный. Сухой. — Мама! — Лука склонился к ее лицу. Рот слегка приоткрыт. Как будто она улыбалась. Лука не мог вспомнить, когда последний раз видел ее смеющейся. — Мама! — В том, что она молчала, не было ничего удивительного. Лука присел рядом с ней на кровать. — Мама! — Его пальцы скользнули по ее лицу. Расслабленное. Спокойное. Почти удовлетворенное. Ему на ум пришло слово «уравновешенный». Лука положил голову ей на грудь и закрыл глаза. — Мама! — Ничего. Ни одного удара. Его голова не двигалась. Ни на миллиметр. Ни на миллиардную частичку. Ее грудь казалась каменной. Однако нежной. — Мама! — Лука погладил ее по голове. Коснулся рук. Волосы. Щеки. Шея. Хрупкие плечи. Снова погладил по голове. — Мама!

Позже пришла Ана.

— Мама, — закричала она. Заплакала. — Мама, нет, пожалуйста, нет, мамочка не надо, пожалуйста, нет, мама...

Лука встал и обнял ее. Ненадолго. Он не дождался, пока она успокоится. Нет. Ана продолжала плакать, громко всхлипывая, ни слова не говоря, Лука пошел в свою комнату и запер дверь. Преданный и покинутый. Лежал, уставившись в потолок.

Прошел час.


Дора закрыла глаза и ощутила соль на своей коже. Во рту. Вкус был таким знакомым. Немного горьким. И снопа зазвонил телефон. Имя. Нужно обязательно вспомнить имя! Макарск — в этом названии нет никакой тайны. Но то, другое имя...


Возможно, ему действительно стоило поступить в Академию художеств и позаботиться о своем будущем. Что-то новое. Да, было бы неплохо. Мысль ему нравилась. Для разнообразия мог бы уйти и он, бросить остальных. Не было никакого смысла оставаться здесь, продолжать ждать и хранить место. Для кого теперь? Все ушли.

— Лука, открой дверь! Мы должны взять себя в руки, должны вызвать врача, позаботиться о похоронах, нужно принять решение. Пожалуйста!

Да, Ана права. Он должен принять решение. Стать взрослым.


Телефон вновь зазвонил. Дора не двинулась с места. Ей нужно подумать. Отправиться в путешествие, полное воспоминаний, даже если у нее нет визы. Чувства появлялись и исчезали, прежде чем она могла их запомнить. Но Дора понимала, как они важны. Если она хочет продвинуться дальше, она должна вспомнить. Море под ясным небом. С этого все началось. Нет, не с юга Франции. Не с тех мест, где последние годы она бывала с родителями. И ни в коем случае не с Бретани. Должно быть другое море. Страх продолжал вести ее вперед. Он был ее проводником. К утесу. Дора громко заплакала. Чего же она боится?


Он открыл дверь и увидел маленькую, хрупкую, темноволосую девочку, которая смотрела на него большими черными глазами и протягивала ему руку...

— Наконец-то!

Ане всего тринадцать лет, но она такая же мудрая, как старый рыбак Тома, что либо с сетями, либо с трубкой вечно сидит в гавани рядом со своей лодкой. Его темная, пропитанная солнцем, ветром, солью кожа излучала тепло. У старого дядюшки Тома всегда было время. Он говорил немного. Но с ним можно было посидеть и все рассказать. Или помолчать вместе. Так или иначе, рядом с ним становилось лучше. Намного лучше. Это уж точно. Около него обреталась уверенность и готовность к следующему шагу. Страх проходил, открывая новые ожидания.

Лука обнял сестру и крепко прижал к себе. Ана нуждалась в нем. Возможно, он сумеет ей помочь. Это было прекрасно. Чувствовать, что можешь кому-то помочь.


Разве можно быть слишком маленькой в шесть лет?


— Мне жаль, мне так жаль... — Лука плакал, уткнувшись в волосы Аны. У нее были густые золотисто-медовые длинные волосы, в которые хотелось зарыться. Лука не делал этого. Он и так слишком долго прятался. Хватит. Пришло время принимать решения, и он позаботится, чтобы не стало еще хуже. В его руках Ана успокоилась. Лука не знал, что она чувствовала, облегчение или ярость, верила она ему или нет. — Я обо всем позабочусь, не беспокойся, я все сделаю... — Ана не шевелилась, она слабо дышала, вздрагивали, снова успокаивалась. — Мне жаль, я так надолго оставил тебя одну, мне очень жаль, я обещаю тебе, всё будет хорошо... — Точно то же он мог говорить самому себе.

— Я хочу, чтобы папа пришел домой. — Голос Аны звучал ясно, словно море зимой.

Так просто.


Вопрос: для чего? Слишком мала для чего?


Ночь. Лука не спал. Рядом с ним на кровати лежала сестра. Она дышала спокойно и размеренно. Иногда во сне она слегка улыбалась. Лука не удивлялся. Мама умерла сегодня, но она улыбалась тому, что папа придет. Она все еще маленькая девочка. Ей только тринадцать. Насколько большая разница между тринадцатью и пятнадцатью? Можно ли быть ребенком в пятнадцать? Иногда ему казалось, что последний раз он был ребенком, когда ему было три года. Но ведь не все же такие, как он. Хотя пятнадцать лет — это много.


Слишком маленькая, чтобы жить. Если уже в шесть лет всё ясно и решено, чего ждать в будущем?! Голова Доры лихорадочно работала.


Лука поднялся и подошел к шкафу, едва слышно открыв дверцу. Он не хотел будить Ану. Внизу, в самом дальнем углу, стояла деревянная коробка, которую много лет назад он расписал морским орнаментом и оклеил ракушками. Лука протянул руку. Шкатулка не жглась и не кусалась. Лука осторожно вытащил ее из шкафа. Он и сам точно не знал, что в ней.

Полная луна ярко освещает комнату. Сев по-турецки, Лука поставил коробку на покрытый ковром пол. Она тяжелее, чем он предполагал. Он положил на крышку шкатулки обе руки. Пальцы двигались сами собой, так он и сидел посреди ночи, поглаживая деревянный сундучок. Ему восемнадцать лет, но чувствовал он себя, словно восьмилетний. Потому что, когда ему было девять...


Доре казалось, что она собирает пазл. У нее есть все кусочки, но нет образца. Картинки, на которую она могла бы посмотреть. Ее охватила безнадежность. Возможно, это лишь плод воображения. Возможно, она просто выросла. Возраст, только и всего, как сказала бы мама. Может быть. Если бы не это чувство. И если бы где-то в этой квартире не хранился ящик, где лежали ее вещи, привезенные из другой страны. Возможно, из ее жизни. Зазвонил телефон. Черт бы его побрал! Дора встала и вышла из комнаты. Из квартиры. Она закрыла за собой дверь, как будто ей кто-то приказал.


На следующий день после похорон Лука отправился домой к своей учительнице рисования. Фрау Месмер жила в старом каменном доме за городом, дорога вдоль моря вела дальше, к Дубровнику. Ее муж умер десять лет назад. Он был художник. В доме повсюду висели его картины.

Ни в коридоре, ни в гостиной не было ни одной фотографии. Они сидели на террасе, фрау Месмер принесла прохладный чай. Лука выглядел очень взрослым.

Они пили, не говоря ни слова. Молчать было приятно. Они смотрели на море. С террасы открывался прекрасный вид на полуостров Святого Петра и мыс Осеява. На часах было 9:45, паром отправлялся в Сумартин, на остров Брач. Лука никуда не торопился. Он чувствовал, что постепенно успокаивается, удобно устроившись в плетеном кресле с мягкой обивкой.

— Я видела твоего отца. Хорошо, что он вернулся. — Фрау Месмер смотрела в свой стакан.

— Да, хорошо.

— Я слышала, он собирается купить маленький отель на пляже Донья Лука.

— Кажется, да.

— Это хорошо.

— Да, хорошо.

Вновь повисла тишина.

— У вас красивый дом.

— Да, серьезно?

Они снова пили, молча. У Луки было чувство, что время остановилось. Как будто его вообще не было. Он закрыл глаза и ни о чем не думал.

— Итак, ты все же переменил решение. — Учительница склонила голову и посмотрела на него поверх очков. Он еще не успел ничего ответить, как фрау Месмер добавила: — Это хорошо, я очень рада. — Она сделала небольшой глоток чая. — Ты талантливее всех, кого я знала, и кому мне доводилось преподавать. Я за тебя очень рада.