У меня нет никакой возможности остаться в этом теле. Если я не лягу спать, переход все равно непременно произойдет. Как-то раз я решил, что, если буду бодрствовать всю ночь, у меня получится остаться в прежнем теле. А я был просто-напросто вырван из него. Ощущения были именно такими, какими можно себе представить ощущения души, отделяемой от тела, когда каждый нерв терзает сначала боль от процесса изгнания, а затем – от вселения в новое тело. И с тех пор я каждый вечер ложился спать. С судьбой бороться бесполезно.


Я понимаю, что должен ей позвонить. Ее номер в телефоне Джастина первый в списке. Я не могу допустить, чтобы она считала, будто завтрашний день сложится так же счастливо, как сегодняшний.

– Привет! – раздается в трубке ее голос.

– Привет, – говорю я.

– Еще раз спасибо за сегодняшний день.

– Да, все было чудесно.

Я не хочу этого делать. Я не хочу все разрушить. Но я должен!

И продолжаю:

– Насчет сегодняшнего дня…

– Ну-ка, ну-ка? Не собираешься ли ты сказать, что мы не можем каждый день сбегать с уроков? Это не похоже на тебя.

На меня…

– Послушай, – пытаюсь объяснить, – я не хочу, чтобы ты считала, что каждый следующий день будет похож на сегодняшний. Это просто невозможно, понимаешь? Невозможно!

Молчание. Она чувствует: что-то не так.

– Ну, это-то понятно, – осторожно произносит она. – Но может, у нас теперь все изменится? Как ты полагаешь?

– Я не знаю, – говорю я. – Это все, что я хотел тебе сказать. Сегодня было классно, да, но так ведь не может быть всегда.

– Понимаю.

– Ну ладно.

– Ладно.

Я вздыхаю.

Есть определенная вероятность, что мне удастся, так сказать, слегка почистить этого Джастина. Всегда остается шанс, что его жизнь изменится – что он сам изменится. Но узнать об этом мне не суждено. Очень редко в своих последующих воплощениях мне удавалось встретить какое-нибудь из своих бывших тел. Чаще всего это происходило спустя месяцы и годы. Я мог его вообще не узнать.

Я хочу, чтобы Джастин был к ней добрее. Но я не могу позволить ей надеяться на это.

– У меня все, – говорю я. Мерзавец Джастин выразился бы именно так.

– Пока, завтра увидимся.

– Ну да, увидимся.

– Еще раз спасибо за сегодняшний день. Неважно, что нам завтра будет за сегодняшнее, оно того стоило.

– Конечно.

– Я люблю тебя, – говорит она.

И я хочу ей ответить. Хочу сказать: Я тебя тоже люблю . Именно в этот момент все мое существо буквально кричит об этом. Но я знаю: нынешняя ситуация продлится всего лишь пару часов.

– Спокойной ночи, – произношу я. И вешаю трубку.


У него на столе лежит блокнот.

«Помни, что ты любишь Рианнон» , – делаю запись его почерком.

Назавтра он вряд ли вспомнит, когда написал это.


Подхожу к его компьютеру. Открываю свой почтовый ящик, набираю в письме ее имя, телефонный номер, адрес электронной почты, адрес электронной почты Джастина и его пароль. Описываю сегодняшний день. И отправляю письмо на свой адрес. Затем подчищаю все следы своего присутствия в компьютере Джастина.

Как же мне сейчас тяжело!

Я так привык к тому, как устроена моя жизнь.

У меня никогда не было желания задержаться в очередном теле. Я всегда готов к перемещению.

Но только не сегодня. Сегодня мне не дает покоя мысль, что завтра здесь будет он, а не я.

Я хочу остаться.

Я молюсь о том, чтобы остаться.

Я закрываю глаза, страстно желая остаться.


День 5995


Просыпаюсь с мыслями о прошедшем дне. Воспоминания о нем приносят радость, а понимание того, что это был все же вчерашний день, – боль. Меня там нет. Я не в постели Джастина, не в его теле.

Сегодня меня зовут Лесли Вонг. Лесли не услышала будильника, и ее мать очень сердится.

– Вставай! – кричит она. – У тебя двадцать минут – и Оуэн уезжает.

– Мам, уже встаю, – со стоном произношу я.

– Мам! Могу представить, что сказала бы твоя мать, будь она здесь!

Я быстро сканирую память Лесли. Так, это моя бабушка. Мама уже ушла на работу.

Пока я стою под душем, напоминая себе, что нужно поторапливаться, мои мысли обращаются к Рианнон. Я просто уверен – она мне снилась. Интересно: вот я в теле Джастина, мне начинает что-то сниться; продолжается ли сновидение после того, как я его покидаю? Проснется ли он, думая о ней с любовью? Или же это просто другая сторона моего собственного сна?

– Лесли! Давай вылезай!

Выхожу из-под душа, быстро вытираюсь и одеваюсь. Как я понимаю, Лесли не особенно популярная личность. Лица ее подруг на тех нескольких фотографиях, что я замечаю, выглядят кисло. А ее одежда скорее бы подошла тринадцатилетней, а не шестнадцатилетней девушке.

Захожу в кухню, натыкаясь на взгляд бабули.

– Смотри не забудь кларнет, – предупреждает она.

– Не забуду, – бормочу я.

Парнишка за столом глядит не слишком дружелюбно. Предполагаю, что это ее брат, затем память дает подтверждение. Оуэн. Старший. Возит меня в школу.

Я очень давно привык к тому, что, как правило, все утренние часы в большинстве домов, где я просыпаюсь, похожи друг на друга. Ты вылезаешь из постели. Ковыляешь в душ. Бормочешь что-то за завтраком. А если родители еще не проснулись, на цыпочках выбираешься из дома. Единственный способ не умереть от скуки – выискивать различия между ними.

Сегодняшнее отличие связано с Оуэном: как только мы садимся в машину, он моментально закуривает косячок. Я принимаю к сведению, что он следует своему обычному утреннему распорядку, и проверяю, не отражается ли на лице Лесли то удивление, что чувствую я.

Минуты через три, проведенные в молчании, он решает предупредить:

– Только вякнешь, поняла?

Я бездумно смотрю в окно. Еще через две минуты он говорит:

– Слушай, мне все равно, что ты думаешь.

К тому времени он уже докуривает, но повеселевшим не выглядит.

Я предпочитаю проснуться единственным ребенком в семье. Конечно, в длительной перспективе братья и сестры могут быть очень полезны: у вас с ними общие семейные тайны, всегда есть кто-то из твоего поколения, кто знает, правильно ли ты вспоминаешь тот или иной эпизод, кто видит тебя и в восемь, и в восемнадцать, и в сорок восемь и все воспринимает нормально. Это я понимаю. В более же короткой перспективе братья и сестры для меня в лучшем случае – всего лишь досадная помеха, в худшем – настоящий кошмар. Большую часть оскорблений, которые я вытерпел за свою не слишком, так сказать, обычную жизнь, мне нанесли мои братья и сестры, причем самыми злобными обидчиками чаще всего оказывались старшие. Сначала я по наивности считал, что они – мои друзья и союзники, а как же могло быть иначе. Да так оно и бывало порой. Например, во время семейных поездок или по выходным, когда единственное, чем мои братья и сестры могли развлечься, – это поиграть со мной. Но в обычные дни правилом становилось соперничество, а не сотрудничество. Временами мне приходила в голову мысль: а не чувствуют ли они, что с тем человеком, в теле которого я в данный момент обитаю, что-то не так, и поэтому стремятся воспользоваться этим в своих интересах. Был такой случай: мне восемь, моя старшая сестра сказала, что мы вместе убежим из дома; затем, когда мы пришли на станцию, это «вместе» исчезло, и она меня там бросила. Я бродил по станции несколько часов. Было страшно попросить о помощи: я боялся, что сестра это обнаружит и выругает меня за то, что я испортил всю игру. Когда я бывал мальчиком, все мои братья – что старшие, что младшие – дрались со мной, пихались, пинались, кусались и придумывали мне больше обидных прозвищ, чем я смогу когда-либо запомнить.

Лучшее, на что мне остается надеяться, – это заполучить брата или сестру со спокойным характером. Поначалу я отнес Оуэна именно к этой категории. В машине мне показалось, что я ошибаюсь. Но к тому моменту, когда мы подъехали к школе и вышли из машины, я снова решил, что верным было мое первое предположение. Оказавшись в толпе учеников, он весь как-то съеживается, идет с низко опущенной головой, оставив меня далеко позади. Никаких «до свидания» или «удачного дня». Просто глянул, запирая машину, плотно ли закрыта пассажирская дверь.

Я слежу за тем, как его одинокая фигура исчезает в дверях школы, и вдруг слышу за спиной чей-то голос:

– Куда ты смотришь?

Я оборачиваюсь, одновременно глубоко сканируя память.

Кэрри. Моя лучшая подруга с четвертого класса.

– На брата смотрю.

– А чего на него смотреть? Это ж, считай, пустое место.

Вот странное дело: если я думаю так сам – все нормально, а когда слышу такое от Кэрри, мне становится почему-то обидно.

– Ладно, пошли.

– Пошли? И это все, что ты можешь мне сказать?!

Стоп: она знает что-то, чего не знаю я. Лучше помолчать пока.

Кажется, она рада сменить тему.

– Что делала вчера? – спрашивает она.

В памяти мелькают образы Рианнон. Я пытаюсь загнать поглубже эти воспоминания, но это сделать не так-то просто. Когда испытываешь такие сильные чувства, любимые черты видятся повсюду, куда бы ты ни смотрел, и говорить хочется только о предмете своей любви.

– Ничего такого, – быстро отвечаю я, не утруждая себя проверкой памяти Лесли. Ответ на все случаи жизни, независимо от того, какой был вопрос. – А ты?

– Разве ты не получила мое сообщение?

Я что-то бормочу о сдохшем телефоне.

– Так вот почему ты еще не спросила! Прикинь! Кори написал мне в IM-чате! Мы болтали чуть ли не целый час!

– Да ну!

– Круто, да? – Она вздыхает с довольным видом. – И это после такого перерыва! Я и не думала, что он знает мой никнейм. Это ведь не ты ему сообщила?

Так. Залезем в память поглубже. Отвечая на вопросы вроде этого, легко попасться на вранье. Может, и не сразу, а через какое-то время. Допустим, Лесли заявляет, что это не она просветила Кори, а Кэрри потом проверит и узнает, что это была она. Или Лесли признается, а потом окажется, что она врет.

Кори – это Кори Хэндлман, парень, в которого Кэрри втрескалась недели три назад. Лесли знает его не очень хорошо и не помнит, чтобы давала ему чей-нибудь никнейм. Решаю, что первый вариант безопаснее.

– Нет, – отрицательно качаю головой. – Это не я.

– Хм, значит, ему пришлось изрядно потрудиться, – говорит она. ( Или , думаю я, он просто увидел его на твоем профиле в Фейсбуке. )

Мне немедленно становится стыдно за свои недостойные мысли. У тесной дружбы есть одно правило, которое мне не очень нравится, – подразумевается, что друзьям нужно верить на слово. А я никому не хочу верить на слово. Даже лучшим друзьям.

Кэрри очень взволнована из-за своего Кори, и я тоже старательно изображаю волнение на лице. И только после того, как мы расходимся по разным классам, у меня вдруг появляется чувство, которое, как мне казалось, я держу под полным контролем: ревность. Хотя для себя я и не формулирую так многословно, мысль ясна: вот у Кэрри есть ее Кори, а у меня нет и никогда не будет Рианнон.

Это просто смешно, ругаю я себя, ты становишься смешным.

При такой жизни, которую веду я, чувство ревности противопоказано. Иначе останется только пойти и удавиться.


Третьим уроком у нас оркестр. Я говорю учителю, что забыла дома свой кларнет, хотя на самом деле он лежит в ее шкафчике. Лесли снизили оценку за урок и отправили заниматься самостоятельно, но мне все равно.

Ведь я не умею играть на кларнете.

Новости о Кэрри и Кори быстро распространяются. Все наши друзья их обсуждают, и главным образом все за них рады. Не могу сказать, правда, то ли они считают их идеальной парой, то ли надеются, что Кэрри наконец перестанет постоянно об этом болтать.

Я встречаю Кори в перерыве. Меня удивляет, что выглядит он совсем обыкновенно. Люди редко бывают такими же привлекательными на самом деле, какими выглядят в глазах тех, кто их любит. Я считаю, что так и должно быть. Вдохновленный своими чувствами, ты находишь что-то важное и значимое в чертах предмета своей любви, то, что не видно окружающим, и это делает его особенным. Нельзя сказать, что большинство людей – уроды. В принципе, все выглядят довольно прилично. Вот потому-то они и обыкновенные. Конечно, только не для тех, кто их любит.

Кори подходит к нам, просто чтобы поздороваться, он не остается на обед, хотя мы и заняли для него место. Кажется, Кэрри этого даже не замечает; она просто рада, что он заскочил на минутку, что вся их болтовня в чате ей не приснилась, что она может развиться в нечто более значительное… и кто знает, что произойдет потом? Как я подозреваю, Лесли не ходит в веселые компании. Подобные девицы не думают о сексе, они любят целоваться. Их это заводит.