– Ну и зачем тогда ты сюда приехал? – спрашивает Рианнон.

– Потому что хочу полюбоваться, как накроется вся эта тусовка. В смысле, хочу понаблюдать – разумеется, на безопасном расстоянии, – как тут будут всех арестовывать. А это непременно случится, если не прекратится жуткий грохот.

– И ты считаешь, что он неспособен полюбить Стефани? Они же встречаются уже больше года.

Я про себя прошу прощения у Стива и Стефани и говорю:

– Но это же ничего не значит! Я имею в виду, если ты с кем-то встречаешься больше года, это может означать, что ты любишь его… но также и то, что тебя водят за нос.

Поначалу мне кажется, что я зашел слишком далеко. Я знаю, что Рианнон слышит мои слова, но не имею представления, что с ними дальше происходит в ее голове. Звучание слов, когда их произносишь сам, всегда отличается от звучания, когда просто слышишь того, кто говорит, потому что звук частично проникает в уши говорящего изнутри.

Наконец она произносит:

– Собственный опыт?

Смешно даже подумать, что Натан (а он, насколько я знаю, с восьмого класса не ходил на свидания) говорил бы, исходя из собственного опыта. Но она с ним незнакома, а это означает, что я могу быть больше самим собой, чем Натаном. Не то чтобы я тоже имел соответствующий опыт… Хотя он у меня и есть, но это – опыт наблюдения.

– Существует множество причин для того, чтобы не разрывать отношения, – продолжаю я. – Страх одиночества. Страх нарушить привычный распорядок жизни. Или ты предпочитаешь довольствоваться тем, что есть, потому что не знаешь, удастся ли подыскать более подходящую пару. А может быть, ты беспричинно веришь в лучшее, даже если знаешь, что он никогда не изменится.

– Он?

– Ну да.

– Понятно.

Сначала я не улавливаю, что тут ей понятно; ведь я, ясное дело, говорил о ней. Потом до меня доходит, к какому выводу ее подвело местоимение «он».

– Ты как с этим, нормально? – спрашиваю я, догадываясь, что, если представить Натана геем, он покажется еще менее опасным.

– Да, абсолютно.

– Ну а ты? – продолжаю дальше. – Встречаешься с кем-то?

– Да, – отвечает она. И бесстрастно добавляет: – Больше года.

– И почему же вы до сих пор вместе? Страх одиночества? Предпочитаешь довольствоваться тем, что есть? Беспричинно веришь в лучшее?

– Да. Да. И еще раз – да.

– Так что…

– Но он может быть таким милым! И я знаю, что в глубине души он меня любит, хоть и не осознает этого, знаю, что я для него очень много значу.

– В глубине души? Похоже на вариант номер два. Но настоящая любовь – как дыхание, она не требует глубоких размышлений.

– Сменим тему, ладно? Такие разговоры – не для вечеринок. Мне больше нравилось, когда ты пел.

Только я собираюсь подсказать ей другую песню из тех, что мы слушали в машине (надеясь, что я ее немного помню), как вдруг слышу за своим плечом голос Джастина:

– А это еще кто?

Если там, в кухне, он отдыхал душой, то теперь едва скрывает раздражение.

– Джастин, не волнуйся, он – гей.

– Ага, можно понять по одежде. И что ты здесь делаешь?

– Натан – это Джастин, мой бойфренд. Джастин – это Натан.

Я говорю «привет». Он пропускает мимо ушей.

– Ты не видела Стефани? – интересуется он. – Стив ее разыскивает. Кажется, хочет повторения.

– Наверное, пошла в подвал.

– Не, там танцы.

Вижу, что Рианнон рада.

– Пойдем туда, потанцуем? – предлагает она Джастину.

– К черту! Я пришел сюда не танцевать, а пиво пить !

– Преле-е-стно, – тянет Рианнон, обращаясь больше ко мне (я надеюсь), чем к нему.

– Ты не будешь против, если я приглашу Натана?

– А он точно гей?

– Тебе нужны доказательства? – вклиниваюсь я.

– Чувачок, давай не будем, а? – хлопает меня по спине Джастин. – Сходи лучше, протрясись.

Вот так получается, что Рианнон ведет меня на танцы. Уже на лестнице чувствуется вибрация от низкочастотных динамиков. Музыка здесь другая: ритмичная и грохочущая. Горят всего несколько красных лампочек, в их свете видны только неясные силуэты, сливающиеся друг с другом.

– Эй, Стив! – кричит Рианнон. – А твой кузен – ничего!

Какой-то парень (должно быть, это и есть Стив) оглядывается на нее и кивает. Не знаю, то ли он не расслышал, то ли просто пьян.

– Ты не видела Стефани? – орет он.

– Нет! – кричит она в ответ.

И вот мы оказываемся в кругу танцующих. Печальная правда в том, что Натан – не большой любитель танцев и танцевать не умеет и я, соответственно, тоже. Я стараюсь раствориться в музыке, но это не срабатывает. Значит, вместо этого я должен раствориться в Рианнон: я должен стать ее тенью, ее дополнением, вторым партнером в этом разговоре двух тел. Она двигается, и я повторяю ее движения. Я обнимаю ее за спину, за талию. Она прижимается плотнее.

Растворяясь в ней, я обретаю ее. Разговор получается. Мы поймали свою волну, и она несет нас. Оказывается, я начал подпевать, я пою ей на ухо, и ей это нравится. Она снова превращается в ту беззаботную девчонку, а я становлюсь тем, чья единственная забота – это она.

– А ты неплохо танцуешь! – кричит она, перекрикивая музыку.

– Ты – чудо! – кричу я в ответ.

Я знаю, что Джастин не придет сюда: пока она с Мэйсоновым кузеном-геем, он ничем не рискует, и я могу не беспокоиться, что нам кто-нибудь помешает. Все песни сливаются в одну, как будто один солист сменяет другого, как только тот заканчивает свою партию, и все они так и поют для нас, чередуясь. Волны музыки толкают нас друг к другу, обвиваются вокруг нас, как цветные ленты. Есть только мы – и бесконечность. Исчез потолок, исчезли стены. Осталось одно огромное пространство нашей радости, и мы медленно движемся в нем; временами наши ноги даже не отрываются от пола. Ощущение такое, будто это длится долгие часы, и одновременно кажется, что время исчезло совсем. Мы танцуем, пока не обрывается музыка и не включают свет. Кто-то кричит, что вечеринка заканчивается, наверное, пожаловались соседи и скоро здесь будет полиция.

Рианнон, похоже, разочарована так же, как и я.

– Надо найти Джастина, – говорит она. – Ты в порядке?

Нет , хочу я сказать в ответ. Со мной не может быть все в порядке, пока ты не сможешь пойти со мной туда, куда я попаду в следующий раз.

Я спрашиваю у нее адрес электронной почты, a когда она удивленно поднимает брови, я снова прошу ее не волноваться, ведь я же гей.

– И очень плохо, что ты гей, – говорит она.

Я хочу, чтобы она еще что-нибудь сказала, но вот она уже дает мне свой адрес, а я даю ей свой, только что придуманный; я надеюсь активировать его, как только вернусь домой.

Народ уже начинает разбегаться из дома. Вдалеке слышен вой сирен; верно, они перебудят всех, кто не успел проснуться от звуков нашей вечеринки. Рианнон отправляется искать Джастина, пообещав мне напоследок, что вести машину будет она. Я бегу к своей машине и не вижу, как они уезжают. Я, конечно, знаю, что уже поздно, однако даже не представляю насколько, пока не завожу мотор и не бросаю взгляд на часы на приборной доске.

11:15.


Я никак не успею вовремя вернуться домой.

Семьдесят миль в час.

Восемьдесят миль в час.

Восемьдесят пять.

Я мчусь так быстро, как только могу, однако все же недостаточно быстро.

В 11:50 я съезжаю на обочину. Если я закрою глаза, то сумею заснуть до полуночи. Страшно подумать, что мне пришлось бы вытерпеть, если бы не эта моя благословенная способность – засыпаю я почти мгновенно.

Бедный Натан Долдри! Он проснется в машине на обочине федеральной автострады, в часе пути от дома. Могу себе представить, в каком он будет ужасе!

Я просто чудовище, раз так с ним поступаю.

Но у меня есть оправдание.


День 6000

Роджеру Уилсону пора идти в церковь.

Я быстро натягиваю его лучший воскресный костюм, который он или его мать любовно приготовили накануне вечером. Спускаюсь в столовую, сажусь завтракать с его матерью и тремя сестрами. Отца в пределах видимости не наблюдается. Недолго порывшись в его памяти, узнаю, что он ушел сразу же после рождения младшей сестры и с того времени для семьи наступили тяжелые времена.

В доме всего лишь один компьютер, и мне приходится ждать, пока мать Роджера не соберет девочек на выход, чтобы быстренько загрузить его и создать почтовый ящик, адрес которого я дал накануне Рианнон. Остается только надеяться, что она еще не пыталась выйти со мной на связь.

Мне кричат, что пора идти в церковь. Я подчищаю следы и присоединяюсь к своим сестрам – они уже в машине. Несколько минут уходит на то, чтобы зафиксировать в своей памяти необходимые сведения: Пэм – одиннадцать, Лейси – десять и Дженни – девять. Из них из всех, по-моему, одна только Дженни искренне радуется предстоящей поездке.

Когда мы приезжаем, сестры бегут в воскресную школу, а мы с матерью присоединяемся к собравшейся пастве. Я готовлюсь к богослужению по баптистскому обряду и пытаюсь припомнить, чем же оно отличается от других, которые мне уже приходилось посещать.

За эти годы мне пришлось побывать на огромном количестве самых разных религиозных ритуалов. И каждая новая вера, с которой я знакомился, только укрепляла мое основное убеждение, что во всех религиях гораздо больше общего, чем любят признавать. В своей основе все верования почти всегда одинаковы: правда, судьба у них складывается по-разному. Каждый хочет верить в высшую силу, испытывать чувство принадлежности к чему-то большому, и ему для этого нужны те, кто разделяет его взгляды. Люди хотят, чтобы на земле правили силы добра, и им нужна мотивация, чтобы стать приверженцами этих сил. Они хотят доказать свою веру и религиозное рвение и для этого проводят ритуалы и богослужения. Они хотят прикоснуться к великому.

Единственный корень зла, из которого происходят все сложности и противоречия в мире, – это неспособность людей принять то, что они похожи. Что вне зависимости от того, к какой религии, полу, расе или стране они принадлежат, у них около 98 % общего. Ну да, между мужчиной и женщиной есть различия в физиологическом смысле, но, если посмотреть на эти различия в процентном соотношении, разница не так уж и велика. Народы разнятся исключительно по общественному устройству, и принадлежность к тому или иному народу – вовсе не врожденное качество человека. А что до веры, то, верите вы в Иисуса Христа, или в Яхве, или в Магомета, или же еще в кого-нибудь другого, – очень вероятно, что в душе вы хотите одного и того же. Неизвестно по какой причине, но мы любим заострять свое внимание на этих 2 % различий, и большинство конфликтов в мире происходят именно из-за этого.

Единственное, что дает мне возможность жить так, как живу я, – это то, что все люди имеют 98 % общего.

Я думаю обо всем этом, проходя через обычные ритуалы, которые положено проводить в церкви по утрам в воскресенье. Я не свожу взгляда с матери Роджера: она выглядит такой усталой, такой угнетенной. Моя вера в нее так же сильна, как и моя вера в Бога; я верю в то, что человек может стойко сносить удары судьбы, даже если она посылает ему испытание за испытанием. Это же качество я подметил в Рианнон: у нее страстное желание упорно добиваться своего.

После богослужения мы отправляемся в гости к бабушке Роджера на воскресный обед. Там нет компьютера, и даже если бы нас не разделяло расстояние в четыре часа езды на машине, у меня все равно не было бы возможности выйти на связь. Так что мне ничего не остается, как признать сегодняшний день выходным. Я играю с сестрами; когда наступает время, соединяю руки вместе с остальными членами семьи для благодарственной молитвы.

Единственное за день разногласие возникает, когда по пути домой на заднем сиденье машины разгорается нешуточная битва. У сестер, вероятно, общего даже больше, до 99 %, но они не желают этого признавать. Они лучше будут яростно спорить о том, какой породы щенок у них скоро появится… при том, что я не вижу и намека на то, что их мать собирается в ближайшем будущем заводить собаку. Это просто спор ради спора.

Мы приезжаем домой, и перед тем, как попросить разрешения воспользоваться компьютером, я выжидаю, пока наступит благоприятный момент. Компьютер находится в комнате, где всегда кто-то околачивается, а мне для работы с почтой лишние свидетели не нужны. Пока девчонки носятся там друг за дружкой, я поднимаюсь в комнату Роджера и стараюсь наилучшим образом выполнить все, что ему задано на выходные. Одна надежда, что ему разрешено ложиться спать попозже, чем сестрам, и это оказывается действительно так. После воскресного ужина у девочек есть час на телевизор, и этот час они проводят в той же самой общей комнате. Подходит время, и мать объявляет им, что пора готовиться ко сну. Поднимаются крик и визг, но все их протесты она пропускает мимо ушей. Это у них что-то вроде ежедневного ритуала, где мама всегда побеждает.