Уильям Блум - Кентерберийская сказочка

– А ты бы хотел не перемалывать, а… – Дженни прикусила язык. – Но я иногда думаю об этом, правда. А ты?

– Бывает. Просто трепаться на эту тему не люблю. – Он пожал плечами.

– А ты когда-нибудь целовался – по-настоящему?

– Ну и вопросики у тебя! Зачем тебе знать-то?

– Да любопытства ради. Так целовался? – еще раз спросила она.

– По-настоящему – нет.

– Я тоже… Почему же тогда у всех только это на уме?

– Может, потому что – запретный плод, – предположил он.

– Нет, какая же это причина. Тем более, по правде их никто и не останавливает.

– Как это? К примеру, мы сейчас с тобой будем целоваться, и войдет твоя мама – остановит она нас или нет?

– Только потому, что это полагается делать наедине.

– Ты так думаешь?

Воцарилась тишина. Тристрам и Дженни сверлили взглядами пол, смотрели куда угодно – лишь бы не друг на друга.

– Да не придет она сюда, – наконец решился Тристрам, и большие глаза Дженни распахнулись ему навстречу; он подошел к ней и сел рядом на постели.

Их лица все ближе, все ближе… наверное, нужно что-то сказать, подумал Тристрам. Просто так наклониться и поцеловать ее – как-то неловко… к тому же, не исключено, что можно и схлопотать – вдруг она этого совсем не хочет? Два маленьких человека напряженно всматривались друг в друга. Так бывает, когда стоишь у кромки бассейна, вода холодная, нырять боязно, но знаешь: все равно придется нырнуть, и окажется, что в воде не так уж холодно… однако все медлишь и медлишь с прыжком. Прекрасно понимаешь: никуда от этого прыжка не деться, за тобой обязательно кто-то наблюдает, и не прыгнуть просто нельзя. Так и они не могли не прыгнуть, хотя сами же и были единственными зрителями. Потом можно быстро вылезти из воды, подрожать и поежиться от холода, но это уже неважно. Главное – дело сделано. Ты не сдрейфил.

Их лица медленно сблизились, соединились, они почувствовали теплое дыхание друг друга. Детские щеки мягко соприкоснулись, губы нежно скользнули по губам – и слились воедино. Головы прижимались все сильнее, сминая рты. Руки застыли на боках, почти как при команде «смирно». Пободавшись так с полминуты, они прервали поцелуй. Посмотрели друг на друга вопросительно, с легким торжеством, но понимая, что это далеко не все… а вдруг они что-то сделали не так? И он, и она попытались что-то сказать, но ничего не получилось, и каждый просто смотрел в глаза другого.

– Точно знаю… – произнесла, наконец, Дженни.

– Что?

– Это не все, вот что. Ведь остальные…

– Но тебе же понравилось, да? Наверное, чем дальше, тем… – Он вдруг понял, что они не просто экспериментируют, что оба хотят двинуться дальше.

Дженни улыбнулась.

– Попробуем еще раз?

– Давай стоя, наверное, так будет лучше, – предложил он, и они поднялись.

Очень осторожно он положил руки ей на талию, она с не меньшей осторожностью обвила руками его шею. Напряженные тела не спешили сблизиться. Но вот их головы вытянулись вперед – словно любопытные голубки, – и губы снова прижались к губам. Они прижимались все крепче, и руки перестали быть пассивными, они применили силу – тела приблизились друг к другу, соприкоснулись. Нажим стал еще сильнее, рты приоткрылись, языки соприкоснулись и от неожиданности отпрянули, но тут же снова нашли друг друга и принялись играть, распознавать неизведанное пространство. Тристрам почувствовал какое-то тревожное шевеление в брюках, ему уже было мало поцелуя, он свел руки у нее на пояснице и крепко притиснул к себе. Зачем, мелькнуло у нее в голове, но она знала, что должна уступить его порыву… она подалась вперед, и груди ее уткнулись ему в грудь, стали тереться о нее. Вобрав животы, они перестали целоваться и прильнули друг к другу – сильнее, крепче. Надо было за что-то держаться, чтобы другой держал тебя.

По их телам словно прошел электрический разряд – и они разомкнули объятья. Оба дышали прерывисто, не смели поднять глаза. Затем Тристрам, враз повзрослевший на тысячу лет, нежно приподнял ее голову, чмокнул в нос и улыбнулся. Она хихикнула в ответ. Рот его внезапно расплылся в широченной ухмылке, и они весело, в голос, захохотали. Потом она включила проигрыватель, и они стояли посреди комнаты, держась за руки, покачивались в такт музыке и пели, стараясь вытянуть самые высокие ноты. Тристрам то и дело чередовал тенор с глубоким, вибрирующим басом. И все это время на детских лицах сияли улыбки.

– Вы что, с ума посходили? Выключите этот кошмар! – В дверях стояла миссис Траншан, плечи отведены назад, полная боевая готовность. – Что это за нелепое празднество?

Дженни и Тристрам отпустили руки. Улыбки погасли.

– Просто мы пели вместе с пластинкой, – попыталась объяснить Дженни.

– Просто? Просто пели? Да весь дом ходуном ходил, и не говори мне, девушка, что все уроки ты уже сделала. А ты, Тристрам Холланд? Неужели у тебя только и дел, что нарушать покой в доме и будить ее несчастного отца, которого мучит бессонница? Сегодня вообще будний день, а вы ведете себя, как шайка дервишей.

Тристрам улыбнулся. В этой роли она ему понравилась.

– И нечего мне улыбаться, молодой человек. Уж никак не в десять вечера в понедельник. Что подумает твоя мама? Ну? Улыбаться ты умеешь, надеюсь, язык у тебя тоже не отсох? Говори!

– Не знаю.

– Не знаешь? Не знаешь, что подумает твоя собственная мама? Здорово.

– Наверное, как и вы, подумает, что мы нарушаем покой в доме.

– А-а, все-таки! И на том спасибо.

– Извините. Я не знал, что от нас столько шума.

– Энергию некуда девать. Знаю я вас, молодых. Ничего, вот постареете, тогда запоете по-другому.

– Ты совсем не старая, мамочка, – вставила Дженни, и миссис улыбнулась.

– А ты как считаешь, Тристрам? Я старая?

– Вы старше меня, но старой я бы вас не назвал. Вы еще не такая старая, чтобы называться старой.

– Подлизаться ко мне хочешь, да? Он покачал головой.

– Ладно, все равно тебе пора. – Она чуть помедлила. – Чтобы через пять минут твоего духа здесь не было. Понял? Кое-кому, между прочим, и поспать невредно. И чтобы никакого пения. Ясно?

Она вышла, и Тристрам и Дженни с облегчением вздохнули.

– Господи! Представляешь, если бы она вошла раньше!

– Не вошла бы, – возразил Тристрам.

– Почему?

– Потому что раньше мы не шумели.

– Разве?

– Почти совсем.

Они снова уселись на кровать, Дженни положила голову ему на плечо.

– А приятно было, да? Но говорить об этом так много и вправду незачем.

И она повернулась к нему, подставляя губы для поцелуя.

Он отстранился.

– Ты что?

– Матушка твоя. Вдруг вернется.

– Мы же не шумим.

– Она сказала: пять минут. Запросто может вернуться. И вообще сейчас так уже не будет. То были только ты и я. А теперь еще кто-то.

– Моя мама?

– Да.

– Кто-то есть всегда.

– Нет. Ты же знаешь, про что я.

– Знаю. Но целоваться мы можем где угодно, так? И не будет она нас караулить каждую минуту. А если кто нас и застукает, мне плевать… ну, не совсем, конечно… вообще-то лучше не надо.

– Я пойду. А то еще твоя матушка запретит мне к тебе приходить, вот будет прикол.

– Вряд ли, Тристрам!

– Что?

– Ты ведь никому не расскажешь? Это все между нами. Никому в школе не рассказывай.

– За кого ты меня принимаешь? Никому не расскажу.

– Я просто подумала, а вдруг…

– Даю слово. Не такой уж я ребенок. Но и ты никому не говори – даже сестре.

– Уж ей-то – ни за что! А ты брату не расскажешь?

– Филипу? Никогда! Даже если деньги предложит. – Тристрам уже стоял у двери. – Эй! Здорово было, правда? Я рад.

– Я тоже.

– Честно?

– А ты?

– Я же сказал, что рад. Потому и тебя спрашиваю. Ладно, пойду.

– Давай.

– А то твоя мамуля опять придет шмон наводить.

– Ну, мы же ничего не делаем.

– Если еще задержусь, я за себя не ручаюсь. Мм-мм? Они хихикнули, она поднялась, скакнула к нему через всю комнату и обвила его шею руками.

– Ты такой милый. Правда. Я так рада, что мы с тобой соседи. Правда! Мы же можем встречаться, когда захотим, да? Когда угодно.

Она заглянула ему в глаза.

– Да. Наверное. Когда захотим. Даже среди ночи. Я заберусь к тебе в сад, брошу камешек в твое окно – и пожалуйста! А если я как следует свистну прямо из своей комнаты, ты услышишь, спорить готов. Сегодня же попробую. Ровно в одиннадцать слушай. Услышишь – посвисти вместе со мной. Идет? Ты хоть свистеть-то умеешь?

– А как же! В одиннадцать. Заметано.

Она поцеловала его в подбородок, и он исчез за дверью.

Снова улеглась на постель! А этот паразит опять ушел! А я стою на крыше, вцепившись липкими ладонями в телескоп, лучше бы его не было! Господи, Господи Иисусе, сколько же я здесь уже торчу? Так и известись недолго. Но этот их второй поцелуй… Курам на смех… Хотя он явно должен был завести их далеко – они уже начали обжиматься, тискаться… Как начали, так и кончили. Разошлись, как в море корабли. Дурные, чокнутые детишки. И вот она одна лежит в постели, попка вздыбилась, под узкой юбкой видны очертания узких трусиков. Не могу смотреть! Я ведь уже был на взводе: вот, вот, сейчас – а они взялись за ручки и давай песни распевать. Едем, едем на пикник! Малолетки несчастные!

Нет, на сегодня с меня хватит. Я натянул на телескоп полиэтилен, и пакет обхватил его плотно, внатяг. Мой телескоп длиннее твоего, юноша.

Консультация закончилась рано, и в двадцать пять шестого – с запасом в пять минут – я был у школы Дженни и искал какое-нибудь укрытие. Школа Святой Марии выходила прямо на дорогу, и вокруг не было даже деревьев, за которыми можно спрятаться. Посреди дороги находился островок безопасности – а что, если стать регулировщиком? Стоп. Идут дети. На перекрестке – дети. Они идут креститься. Но не скрещиваться. Дети, не скрещивайтесь, это приводит к слепоте, бородавкам, ранней смерти.

На другой стороне улицы было небольшое кафе, я пошел туда и сел за столик возле окна. Пока семидесятилетняя официантка с кукольным личиком носила мне кофе с густой пенкой, из школы стали появляться первые девочки. Они очень походили на мальчиков из соборной школы. Разного роста, но все в одинаковой форме. Правда, старшеклассницам позволялось носить нейлоновые чулки и туфли на невысоком каблуке, но все моложе пятнадцати щеголяли в белых носочках и туфлях без каблуков. От этих белых носочков, от этих блузочек и галстучков можно было изойти слюной. Кому нужен нейлон? Было в этих девчушках что-то, от чего перехватывало дыхание. Все такие аккуратненькие, такие складненькие. Все на них беленькое, все сидит, как на куколках… под старость обязательно куплю себе кафе напротив женской школы и буду целыми днями просиживать у окна. Хозяевам кафе незачем заманивать девочек-конфеточек сладостями. Деточки-конфеточки приходят к ним за сладостями сами. Мамулечки считают, что отвратительные старые маньяки с липкими пальцами караулят девочек только по темным углам этого бренного мира. Глупые мамулечки! Маньяки караулят девочек повсюду. Даже если эти маньяки – хозяева кафе, восемнадцатилетние толстяки-уродцы с фигурой в форме груши, не нюхавшие живой девичьей плоти.

Несколько девчонок принялись играть в классы прямо на дороге. Прыг-скок, юбочки вверх-вниз… Ну, где же ты, Дженни, я так тебя хочу! Иди к Келвину, Дженнифер. Келфин тепя штет, тефочка, ити к нему. Вот она! Девчонки тут же замахали ей – дуй к нам! Все ее ровесницы, все до одной, – хорошенькие. И начались хиханьки и хаханьки.

– Ну, у нее телеса! Когда она кричала, груди так и ходили вверх-вниз, будто море какое! Сколько же они должны весить! Представляю, что о ней думают мужчины.

Синтия, лучшая подруга Дженни, раздвинула воздух руками, будто плыла брассом.

– И что ты к ней прицепилась? Ну, наградил Бог человека большими грудями – что же, на нее теперь никто и глаз не положит? И вообще, она-то чем виновата?

– Но ни один мужчина к ним прикоснуться не пожелает – это точно. Только если уж совсем с приветом.

– На вкус и цвет товарищей нет. Может, какой-нибудь араб и клюнет.

– Ты-то откуда знаешь? Неужто с мальчиком такой серьезный вопрос обсуждала?

Девочки прыснули со смеху, и Дженни вместе с ними.

– Все может быть, – ответила она.

– Ты? С мальчиком? Ты бы давно нам рассказала, было бы что.

– Ничего я ни с кем не обсуждала. Дурочки! Но, возможно, кто-то как раз от таких балдеет. А что? У нас про это вообще знаний ноль.

– А моя сестра…

– Опять твоя сестра! Все уши прожужжала своей сестрой! Да она, небось, сама еще не пробовала. А хвалиться мы все умеем.

– А вот и пробовала. Спорим, пробовала? Я и парня того знаю. Как-то вечером их засекла.