Робин греб легко.

— Но мы знаем, как трудно ее продать.

— В этой стране, да. Но она может легко попасть за рубеж. Женщина может провезти ее в сумочке, а мужчина в кармане пиджака.

— Но каждый из тех, кто присутствовал вчера, был внимательно и тщательно опрошен. И мы все дали подписку о невыезде.

Робин греб несколько минут в полной тишине, жмурясь от солнца. Здесь не было больше никаких звуков, кроме треска весел и скрипа уключин, и шума гиганта, громче орудующего ножом.

— За исключением нефтяников. — Робин сморщил губы. — Они все летают туда-сюда на своем вертолете.

— Они никогда! — сказала я.

— Почему нет?

— Они ничего об этом не знают. И потом, Билл Напьер убьет их.

Он дал мне подумать и понять, что это мог быть сам Билл Напьер, но не сказал этого вслух, за что я была ему благодарна.

— С другой стороны, — сказал Робин ласково, — это может быть один из них или один из нас. Решай сама.

Я боялась, что я выберу одного из нас. Но ничто не могло меня заставить признаться в этом Робину.

— Правда, отставной учитель здесь еще новый человек, и, конечно, — Робин добавил между всплесками весел, — эти помощники кузнеца выглядели испуганными. И, правда, Мария была испугана не меньше каждого из нас…

— Не так ли? Я ужасно беспокоилась за нее. Ах, не из-за миниатюры, но из-за того, что ее уведут.

Но Робин не хотел говорить о Марии. Он бормотал еще что-то о ее личности, но потом вернулся к теме.

— И все-таки почему ты сказала, что нефтяники ничего не знают о миниатюре? Она может быть украдена и не для продажи.

Он сделал четыре гребка, пока входил в залив. Плеск весел подчеркивал его слова. Я не сразу ответила. Мы проплывали под нависшими ветвями деревьев с южной стороны острова. Я протянула руку, чтобы удержать их, пока он причаливал к берегу. На пристани все было недавно смазано, отремонтировано и покрашено. Я ждала, когда Робин привяжет лодку и поможет мне сойти на берег, прежде чем спросить:

— А какой есть еще мотив?

— Полицейские говорили о преступном намерении.

— Я не думаю об этом.

— Но я говорю.

Он взял меня за руку, и так мы шли вдоль набережной.

— Но так как никогда ни ты, ни я не сделали бы этого, это совсем не привлекательно.

— Я думаю, что это больше, чем непривлекательно.

— Не забивай мне голову, сумасшедшая! Это теория полицейских парней, а не моя. Информация непосредственно для прессы. Но я не подпишусь под этим. А сейчас оглядись, мы приехали сюда, чтобы обо всем забыть. Давай прогуляемся и по другой стороне. Таким образом мы поймаем все солнечные лучи и не будем видеть вышку.

— Ты написал, что они начали работать?

— Да, — Робин покачал головой, — я не хотел привлекать к этому твое внимание и тем самым добавлять вам проблем.

— Дорогой Робин, — сказала я, сжимая руку, все еще державшую мою.

Кое-где виднелись первоцветы и подснежники, с любовью посаженные и бережно выхаживаемые садовниками поместья. Но выглядели цветы так, будто выросли сами.

— Робин и Дева, идущие по долине, — сказал он выразительно. — Разве это не блаженство? Что делает все реальным, кроме этого?

Был какой-то особый смысл в его словах, неясный, но я его угадывала.

Я ничего не сказала. Дорожка вела к небольшому навесу, расположенному лицом на юг, озерная галька покрывала землю как ковер, под навесом из рододендронов и лиан стояли скамейки. По озеру бежала рябь. Солнце переливалось в волнах. Не было ничего и никого вокруг — ни домов, ни скважины. Только длинные старые лозы, освещенные солнечными бликами, и деревья вдали.

Несколько бревен лежали на этом карликовом берегу, очевидно упавшие, но потом кем-то бережно уложенные для сидения. Два сезона туристы вырезали на них свои инициалы и большое количество сердец, пронзенных стрелой.

— Ничто не имеет значения, кроме тебя и меня, — шептал Робин.

Я молчала. Мой внутренний голос тихо сказал, что кое-что еще все-таки имеет значение. Но этот голос в последнее время я научилась игнорировать.

Робин понял мое молчание как знак согласия. Он обвил рукой мои плечи. Он целовал меня в голову, потом в кончик носа и, наконец, медленно в губы. Он целовал меня так нежно и ласково, как можно было себе только представить. Я наслаждалась этими поцелуями. Первоцветы благоухали вокруг, облаком нас окружил смолянистый аромат лиственницы и запах озерной воды.

Но твидовый запах его пиджака напомнил мне еще кое о чем. И резко, в тот момент, когда он опять попробовал меня поцеловать, я отдернула голову.

— Почему?

— Не сейчас.

— Но ты не та Дева, которая может умчаться?

— Это зависит от того, куда я собираюсь умчаться.

Он закрывал своими губами мои глаза и шептал так ласково и тихо, что я не была уверена в том, что я поняла, — это брачная беседка, Дева.

И будто прочитав мои мысли, вероятно больше меня понимая, что я чувствую, он быстро встал. Он пошел назад по дорожке, по которой мы пришли сюда, и через несколько минут вернулся с букетом первоцветов.

— С моей любовью, — сказал он, особенно сильно ударяя на последнем слове.

— И с благодарностью сэра Беркли, — ответила я.

Он внезапно расхохотался, а потом его руки обняли меня.

Так мы и стояли обнявшись, но вдруг поднялся вертолет и полетел над нами. Но, конечно, он был слишком высоко, чтобы кто-нибудь на нем мог увидеть нас.

Глава 8

Мы вернулись поздно. Поместье было уже открыто, и автобусы и машины были полны людей, одетых в яркие весенние одежды. Потом они рассеялись по лужайкам. Мария была в павильоне, где ее помощники помогали расставить столы для чая.

Джейсон Стофард считал плавающие лодки.

— Думаю, что ты взял одну из них без разрешения, — сказал он Робину.

— Полагаю, что я — подозреваемый номер один. — Робин попробовал сказать это бойким голосом и, как в прошлый раз, вытер губы носовым платком.

— О небеса, мой дорогой, да! Ты не знаешь? Я бы все уладил на твоем месте, чтобы скрыть ваши преступления, совершаемые одновременно. Разве это невыразительно? — Его глаза обнаружили букет первоцветов в моей руке. — Включая опустошение дядюшкиных лесов.

Джейсон предложил мне руку, и я ступила на берег.

— Если ты собираешься, Гиллеспи, выпускать новости, лучше не делай этого.

Я подмигнула Робину через плечо. Он опять был полностью непроницаем, и острый язык Джейсона вовсе не жалил его.

Я была полностью уверена, что Джейсон был у Марии. Потому что видела круги под ее прекрасными глазами, несмотря на замечательный макияж; она выглядела взволнованной, немного бледноватой и слегка испуганной.

— Я здесь, — сказала я, направляясь к ней. — Давай я помогу тебе.

Я вместе с ней пошла в маленький кухонный павильон, наполнила стакан водой и поставила цветы.

— Ты не хочешь пойти домой? — спросила она медлительно, как обычно.

— Нет, сэр Беркли дал мне сегодня один день — выходной.

— Все больше причин, когда ты нуждаешься в свободе. — Она пригладила свои черные волосы, заколотые гребнем.

— Но я хочу помочь. Первый день всегда мучительно-нервный. Ты была такая же в прошлом году.

Внезапно меня осенило, что Мария страдает всего лишь последние несколько минут. Я взяла кусочек материи и стала полировать стаканы.

— Давайте ей поможем! — Джейсон зашел на кухню и расположился напротив раковины. Он взглянул на Марию прищурившись: — Вы, должно быть, очень устали за сегодняшний вечер.

Я переводила взгляд с одного на другую.

Мария поджала губы, но промолчала.

— Я сяду вместо вас ужинать. — Джейсон тонко улыбнулся мне.

Я полагала, что можно ответить «хорошо», но не могла не заметить, что Мария выглядела несчастной и затравленной. Она была совсем подавлена. Было неприятно, что он будто бы шантажирует ее.

— Поужинаем втроем? — спросила я наконец, чтобы хоть чем-то нарушить воцарившуюся тишину.

— Какие приятные, грациозные, хозяйка, здесь девочки! — горько произнес Джейсон. — Да, втроем. Если ты, дорогая Шарлотта, не будешь так любезна уйти.

— Пожалуйста, нет. Не делайте этого, я прошу вас. — Огромные темные глаза Марии умоляли. — Я полагаю, что вы еще не все устроили для гостей, — добавила она совсем неубедительно.

— Я собиралась помыть голову и рано лечь спать.

— Ты сможешь лечь пораньше. — Джейсон невежливо улыбнулся. — Обещаю.

Он шел за мной по павильону, чтобы якобы помочь мне нести стаканы.

— Не могли бы вы уйти, Шарлотта? Я полагаю, что представитель прессы уезжает, так, может быть, вы вдвоем поужинаете где-нибудь в другом месте?

— Не удивлюсь, если ты ему это уже предложил.

— Почти что. — Он внезапно закатился смехом, глядя на мое лицо, я думаю. А потом стал вдруг очень серьезным. — Ах, я не такой ужасный парень, как кажется, просто это невыносимая ситуация. — Он махнул рукой. — Хорошо, если это твое последнее слово. С семи тридцати до восьми. Договорились?

Он исчез, спускаясь по ступенькам в Итальянский сад. Я боковым зрением увидела, как он продирается сквозь толпу посетителей в поместье.

Бесшумно подошла Мария и встала у меня за спиной. Она очень тихо двигалась. Я едва почувствовала, что она рядом. Ее огненные черные глаза скользнули по мне.

— Так он придет?

Я кивнула.

— Хорошо.

— Он беспокоит тебя, он пристает к тебе, Мария?

— Да.

— Почему ты позволяешь ему? — спросила я мягко.

Она развела руками:

— Не могу сказать.

— Ты не можешь сказать или ты не знаешь?

Длинная пауза.

— Возможно, и то и другое?

— Ты не хочешь рассказать мне про Джейсона?

— Нет. Нет. Нет! — Она повернулась, мельком взглянула на меня и теперь сказала: — Никогда!

— Тогда скажи сэру Беркли. Я знаю, он восхищается твоей работой. Посмотри на это по-другому.

Я отвернулась от аккуратных сандвичей, тарталеток, паштетов и слоек, пирожных и мороженого.

— Если он подумает, что Джейсон преследует тебя…

Яркий румянец залил щеки Марии. Она поймала мою руку:

— Пожалуйста, не начинай опять. Я буду в отчаянье, если что-нибудь дойдет до сэра Беркли. Я буду вынуждена покинуть этот дом. Я должна буду упаковать чемоданы…

С высоко поднятой головой она пошла прочь. В ее гневном голосе я впервые услышала иностранный акцент и только сейчас подумала, как мало я знаю о ней и ее прошлом, как мало мы вообще знаем друг о друге.


В начале ужина к Марии вернулось равновесие.

Несмотря на то что было слишком много болтовни о вышке, первый день открытых дверей прошел блестяще. Закуски пользовались потрясающим успехом. Одна леди, никогда раньше не посещавшая музеи-усадьбы, заметила, что она приняла участие в восхитительном фуршете с таким большим разнообразием закусок.

Возможно, в конце концов, настроение и состояние Марии было результатом волнения в день открытия, добавим напряжение, вызванное потерявшейся миниатюрой, дракой на собрании и довольно жестокими шутками Джейсона.

Если она так опасалась его (скорее всего, «опасалась» — не совсем правильное слово), как я поняла, конечно, она не боялась приготовить утку по-нантски, сопровождаемую «Морон-Мон-Кларсо». Почему она опять вытащила на свет Божий свой превосходный китайский фарфор и хрусталь? Почему она воспользовалась даже моим маленьким букетом первоцветов, искусно поставив его, так что он сделался главным украшением стола? Почему она также надела самое лучшее вечернее платье из темно-зеленого бархата, а полную шею украсила золотым медальоном на бархотке?

Почему она ходила по комнате, тихо напевая, и буквально вся светилась счастьем?

И еще почему, когда он пришел, она внезапно испугалась, вместо того чтобы пойти и открыть дверь?

— Пожалуйста, сделай это, Шарлотта. Я еще не совсем готова.

Да, она сказала именно так.

— Ах, это ты, — сказал Джейсон. Он автоматически поцеловал меня в лоб.

— Мария еще не совсем готова.

— Не беспокойтесь. Просто вы сказали, что хотите поужинать и рано лечь спать.

Я проводила его в нашу маленькую гостиную, где уже сидела Мария с рюмками аперитива на серебряном подносе. Джейсон выбрал скотч и жадно, с усилием его проглотил. Когда Мария пришла, он преувеличенно громко и протяжно свистнул. Я посмотрела на ее лицо. Оно все еще пылало, как и час назад, но напряжение исчезло. Она наблюдала за тем, как Джейсон допивал свой бокал, как будто не разрешала ему столько пить.

Большая часть ужина прошла практически в полной тишине. Я пыталась поддержать разговор о том, как работает вышка, о сегодняшнем успешно прошедшем дне открытых дверей. Какое-то шестое чувство заставило меня удержаться и не говорить о миниатюре, но их это, кажется, не волновало.