Джон Пэрис - Кимоно

— Я хочу, чтобы они остались, — ответила жена.

Было условлено заранее, что, если придет Джеффри, Асако не останется с ним наедине. Ее заставили поверить, что ей грозит опасность, быть может, насилие. Она была страшно испугана.

— Ну хорошо, — загремел Джеффри, — каждый грош ваш добыт проституцией, продажей женщин мужчинам. Вы видели Йошивару, вы видели несчастных женщин, заключенных там, вы знаете, что всякая пьяная скотина может прийти туда, заплатить деньги и сказать: «Я хочу эту девушку», — и она должна позволить ему целовать и обнимать себя, даже если она ненавидит и презирает его. Ну так вся эта развратная Йошивара, и все эти несчастные девушки, и грязные деньги принадлежат Фудзинами и вам. Вот почему они так богаты и были так богаты мы. Если бы мы были в Англии, нас могли бы наказать телесно и посадить в тюрьму, лишить нас прав. Все эти деньги ужасны; и если мы удержим их, мы будем хуже преступников; и никто из нас не может быть счастлив, не посмеет посмотреть кому-нибудь в лицо.

Асако тихо качала головой, как автомат, не понимая ни одного слова из всей этой бурной речи. В ее сознании была только одна мысль — мысль о неверности мужа. А он думал только об одной вещи — о позорных деньгах жены. Они были похожи на карточных игроков, которые сосредоточили бы внимание исключительно на картах у каждого на руках и забыли о том, что может быть у их партнеров и противников.

Так как Асако продолжала молчать, стал говорить мистер Ито. Его голос казался еще более писклявым, чем обычно.

— Капитан Баррингтон, — говорил он, — я очень извиняюсь перед вами. Но вы видите истинное положение вещей. Вы должны вспомнить, что вы английский джентльмен. Миссис Баррингтон не желает вернуться к вам. Ей рассказали, что вы дурно себя вели с мисс Смит в Камакуре и снова — в Чузендзи. Сама мисс Смит говорит так. Миссис Баррингтон думает, что рассказ должен быть правдив, иначе мисс Смит не говорила бы о себе самой таких дурных вещей. Мы считаем, что она совершенно права…

— Молчать! — загремел Джеффри. — Это касается только меня и моей жены, нас одних. Потрудитесь оставить нас. Моя жена выслушала одну сторону, историю некрасивую и лживую. Она должна услышать от меня, что произошло в действительности.

— Мне кажется, лучше, если это будет в какой-нибудь другой день, — вмешалась кузина Садако. — Вы видите, миссис Баррингтон не может говорить сегодня. Она слишком несчастна.

Это было совершенно верно. Асако стояла ошеломленная, видимо, ничего не видя и не слыша, не утверждая и не противореча. Как могущественно влияние одежды! Если бы Асако была одета в свою парижскую кофточку и юбку, ее муж перескочил бы через несколько циновок, разделявших их, и унес бы ее с собой волей или неволей. Но в кимоно совсем ли она принадлежала ему? Или она стала японкой опять, одной из Фудзинами? Казалось, ее преобразила волшебная сила, как говорила Титина, она была заколдована.

— Асако, а вы думаете так? — Голос этого крупного человека стал грубым от горя. — Вы тоже думаете, что я должен уйти без вас?

Асако ничем не показала, что она поняла.

— Ответьте мне, милая: надо мне уйти?

Ее голова склонилась в знак согласия, и губы прошептали:

— Да.

Этот шепот так больно отозвался в сердце ее мужа, что его кулак надавил на хрупкие шодзи, и это нервное движение вырвало их из стойки, так что они с шумом упали на пол. Ито бросился вперед, чтобы помочь Джеффри исправить беспорядок. Когда они обернулись опять, обе женщины уже исчезли.

— Капитан Баррингтон, — сказал Ито, — я думаю, вам лучше уйти. Вы сделаете дурное положение еще худшим.

Джеффри мрачно взглянул на маленького человека. Ему хотелось раздавить его ногой, как таракана. Но, раз это невозможно, оставалось только уйти, оставляя следы грязных ботинок в сияющем чистотой коридоре. Последнее, что видел он в доме родственников жены, это как две маленькие служанки спешили с метелками, чтобы устранить нечистоту.

Асако лежала в обмороке. Как сказал Реджи в Чузендзи: «Что случилось на самом деле — не важно; укореняется мысль о том, что могло бы произойти». Если ум Реджи, терпимый и опытный, не мог оторваться от картины возможной измены друга и легкомыслия возлюбленной, как могла надеяться Асако, незнающая и неопытная, избежать еще гораздо более навязчивой идеи? Она поверила, что ее муж виновен. Но и простого чувства, что это возможно, что он мог бы быть виновен, было бы достаточно для того, чтобы притупить ее любовь к нему, по крайней мере на время. Она вовсе не знала до сих пор сердечной скорби. Она не знала, что это — как стремительная лихорадка, приносящая мучения и отчаяние, которая потом, через известное время, ослабевает и затем исчезает вовсе, оставляя страдальца слабым, но здоровым опять. Второй приступ болезни застает жертву уже знакомой с симптомами, приготовленной к короткому периоду страданий и верящей в исцеление.

Но Асако была подобна человеку, пораженному еще не известной болезнью. Ее натиск сокрушил ее, и в своем незнании она молила о смерти. Больше того, ее окружали советчики, которые пользовались ее легковерием, которые внушали ей, что она японка, что она среди своего родного народа, который любит и понимает ее, что иностранцы известны своей неверностью женам, что у них голубые глаза и жестокое сердце, что они думают только о деньгах и материальных выгодах. Пусть она остается в Японии, пусть она будет ее домом. Здесь она всегда будет иметь свое место, будучи членом семьи. Посреди же этих крупных, с громким голосом иностранных женщин она всегда будет в тени и не на своем месте. Если муж покинул ее ради полукровной, есть ли у нее шансы удержать его, когда они вернутся назад, к женщинам его собственной расы? Смешанные браки действительно ошибка, оскорбление природы. Если даже он захотел бы быть верным ей, он не смог бы любить ее так, как любил бы английскую женщину.

Как только Джеффри Баррингтон покинул дом, мистер Ито отправился на поиски главы семейства Фудзинами; он застал его за редакционной работой над последним литературным произведением его смиренных студентов под названием «Сосновая роща на морском берегу».

Мистер Фудзинами Гентаро отложил свои письменные принадлежности медленным жестом, потому что японский культурный джентльмен никогда не должен спешить.

— Право, было так шумно, заниматься становилось невозможно, — пожаловался он, — что, иностранец приходил в дом?

Он употребил нелюбезное слово «кетоджин», что можно буквально перевести «волосатый негодяй». Это пережиток времени появления черных кораблей Перри и раннего периода вторжения иностранцев, когда «Гоните варваров!» было лозунгом в стране. Современные японцы уверяют своих чужеземных друзей, что это слово совсем вышло из употребления, но это не совсем так. Фудзинами понимал, что его литературные занятия — сплошное притворство. Теперь происходила буря в политическом мире Японии. Правительство трещало, так как обнаружилось взяточничество на самых высоких постах и получило более широкую огласку, чем обыкновенно. С падением кабинета те суммы, которые истратили Фудзинами, добиваясь концессий и привилегий, необходимых в их деле, делались пропащими деньгами. Правда, губернатор Осаки еще не был смещен. Представитель Фудзинами поспешил туда с возможной быстротой, чтобы закрепить концессии на новые «тобита» — публичные дома с помощью fait accompli[36], прежде чем совершится неизбежная смена.

Следовательно, глава дома Фудзинами, будучи маленьким монархом, должен был подумать о многом, кроме «ссор женщин и дикарей». Больше того, он не чувствовал под собой твердой почвы и в деле Асако. Взять жену у мужа против его воли кажется японскому уму таким явно незаконным поступком; и старый мистер Фудзинами Генносуке настойчиво и серьезно предостерегал своего нерелигиозного сына об опасности нарушения завещания отца Асако и возможности вызвать этим появление его «грозного духа».

Реджи Форсит, оставаясь в Чузендзи, пережил самые сокрушительные волнения. Во время испытания он сохранил спокойствие и ясный взгляд. На минуту он испытал даже чувство облегчения, сбросив цепи, которые наложило на него очарование Яэ. Он столько раз был предупрежден о ее моральном ничтожестве. Теперь он даже обрадовался, что оно неоспоримо подтверждено. Но его рай, хоть и очень искусственный, все-таки был раем. Из него исходили поэтические видения и музыка. Теперь у него не было товарища, кроме неугомонного собственного духа, грызущего его сердце. И он пришел к печальному заключению, что должен взять Яэ обратно. Но, конечно, она уж не вернется к нему на прежних условиях. Он возьмет ее в качестве того, что она есть в действительности, единственной в своем роде и очаровательной fille de joie[37], и он знал, что она рада будет вернуться к нему. Без чего-нибудь, без кого-нибудь, без женщины, интересующей его, он боялся взглянуть в лицо предстоящему еще году жизни в этой скучной стране.

А как быть с Джеффри, его другом, который предал его? Нет, он не мог рассматривать его в таком трагическом освещении. Он рассердился на Джеффри, но не пришел в негодование. Он рассердился на него за то, что он слепец, слон, так легко дал увлечь себя в интриги леди Цинтии, был так добродушен, глуп и легковерен. Он утверждал, что, если бы Джеффри был коварным обольстителем, смелым донжуаном, он бы простил и чувствовал бы больше симпатии к нему. Он прямо наслаждался бы, сидя с ним и разбирая психологию Яэ. Но что мог понять такой болван, как Джеффри, в этой связке нервов и инстинктов, частью примитивных и частью очень искусственных, выросших от ненормального скрещения Востока и Запада и болезненно развившихся в рассеянной жизни на границе света и тьмы? Он разочаровался в своем старом друге и больше не хотел его видеть — никогда.

— И какой обман эти «благородные натуры», — говорил он самому себе, — эти порядочные люди на старый лад, эти высокопробные души! И он в качестве извинения говорит мне: «Ничего на самом деле не произошло!» Противно!

Играть в любовь с ней у портала, лобзать, ласкать и напевать! Добродетель наших дней — попросту импотентность! Желание, страсть, любовь, брак! Как могут наши темные островные умы смешивать эти четыре совершенно различные вещи? И как умеем перескакивать с такой козлиной легкостью из одного круга понятий в другой, даже не замечая перемены ландшафта?

Он бросился к роялю, чтобы выразить эти идеи музыкой. Леди Цинтия решила, что ему нехорошо оставаться в Чузендзи. Горная обстановка так деморализующе действует на натуры до такой степени байронические. Он был послан в Токио в качестве представителя посольства на заупокойной литургии по австрийскому эрцгерцогу и его супруге, только что убитым каким-то сербским фанатиком в Босни. Реджи пришел в ярость, получив эту миссию. Потому что горы успокаивали его и он не был подготовлен к встречам. Когда он прибыл в Токио, он был в очень плохом настроении.

Асако услышала от Танаки, что Реджи Форсита ожидают в посольстве. Этому опытному разведчику было поручено Фудзинами наблюдать за посольством и доносить о всех важных передвижениях; потому что заговорщики были не вполне уверены в легальности увода жены у британского подданного и держания ее у себя, несмотря на требования мужа.

Асако получила в этот день трогательное письмо от Джеффри, дающее во всех подробностях отчет о его поведении с Яэ Смит; он умолял понять и поверить ему и простить ему преступление, которого он не совершал.

Несмотря на недоверчивость кузины, решимость Асако была поколеблена этим призывом. Только теперь, покинув мужа, она начала сознавать, как сильно любила его. Реджи Форсит мог бы быть более или менее беспристрастным свидетелем.

Поздно вечером, в закрытой рикше, проехала она короткую улицу, которая вела к посольству. Мистер Форсит только что прибыл.

Мистер Форсит был очень недоволен, когда доложили о миссис Баррингтон. Это была как раз такая встреча, которая могла раздражить и расстроить ему нервы.

Уже ее вид говорил против нее. На ней было японское кимоно, неприятно напоминавшее о Яэ. Ее волосы были в беспорядке, непричесаны. Глаза красны от слез.

— Разрешите сказать вам сразу, — заметил Реджи, — что я ни в коем случае не отвечаю за проступки вашего мужа, у меня достаточно своих.

Асако никогда не могла понять Реджи, когда он начинал говорить таким саркастическим тоном.

— Я хотела бы точно узнать, что случилось, — умоляла она. — У меня нет никого, кто мог бы сказать мне.

— Ваш муж говорит, что, собственно, ничего не случилось, — сердито ответил Реджи.