Джон Пэрис - Кимоно

Так он сплетничал обо всех, как полагается слуге, пока Асако не узнала всех разветвлений своих родственников, законных и незаконных.

Она узнала, что все мужчины покинули Токио на жаркий сезон и что только женщины остались в доме. Это дало ей мужество выйти из своего убежища и попытаться занять отведенное ей место в семье, которая начинала ей казаться все менее привлекательной по мере того, как она узнавала всю ее историю.

Жизнь японской высокопоставленной леди очень скучна. Она избавлена от забот по домашнему хозяйству, которое доставляет хлопоты ее сестрам в более низком положении. Но на нее не смотрят как на равную, как на товарища мужчины, которые приучены думать, что брак — сделка, а не наслаждение, и что, следовательно, семейная жизнь скучна. Предполагается, что у нее есть свои собственные развлечения, как разведение цветов, чайные церемонии, музыка, нарядные кимоно и сочинения стихов. Но этот утонченный и невинный идеал часто вырождается в нищенски скучное существование, оживляемое чтением журналов, сплетнями служанок, пустой болтовней о платьях, соседях и детях, клеветой, завистью и интригой.

Однажды Садако повела свою кузину на благотворительный вечер в пользу Красного Креста, устраиваемый в доме богатого вельможи. Присутствовало больше сотни леди, но всех подавлял строжайший этикет. Казалось, никто из гостей не знал других. Не было дружеской беседы. Не было мужчин-гостей. Три часа продолжалась агония сидения на корточках, заботливой выставки дорогих кимоно, слабого чая с безвкусным печеньем, тупого смотрения пустой сказочной пьесы и мертвой тишины.

— Бывают у вас когда-нибудь танцы? — спросила Асако кузину.

— Танцуют гейши, потому что им за это платят, — сурово сказала Садако. Ее обращение не было больше сердечным и заискивающим. Она держала себя как наставник с юным дикарем, не знающим обычаев цивилизованного общества.

— Нет, не так, — сказала девушка из Англии, — но танцы между собой, со знакомыми мужчинами.

— О нет! Это совсем неприлично. Только пьяные могут танцевать так.

Асако пыталась, с очень небольшим успехом, болтать по-японски с кузиной, но она избегала бесконечных бесед своих родных, в которых не понимала ни одного слова, кроме разве бесчисленных восклицаний — «наруходо» (в самом деле!) и «со дес’ка» (не так ли?), которыми пестрела речь. Так как сознание одиночества сделало ее нервы чувствительнее, она начинала воображать, что женщины вечно говорят о ней, неблагосклонно критикуют ее и распоряжаются ее будущей жизнью.

Единственным мужчиной, которого она видела в эти жаркие летние месяцы, был, кроме неизбежного Танаки, мистер Ито, адвокат. Он хорошо говорил по-английски и не казался таким самоуверенным и язвительным, как Садако. Он ездил в Америку и в Европу. Он, казалось, понимал смятение и печаль Асако и охотно давал сочувственные советы.

— Трудно ходить в школу, когда мы уже не дети, — говорил он наставительно. — Асако-сан надо много терпения. Асако-сан должна забывать. Асако-сан надо взять японского мужа. Я думаю, это единственное средство.

— О, нет, — бедная девушка задрожала. — Я ни за что не выйду замуж опять.

— Но, — продолжал настойчиво Ито, — это вредно для организма, если кто уже привык к брачной жизни. Я думаю, что по этой причине многие вдовы так несчастны и даже сходят с ума.

Каждый день он час или два проводил в разговорах с Асако. Она считала это признанием дружеских чувств и симпатии. В действительности его целью было прежде всего усовершенствоваться в английском языке. Позже и более честолюбивые проекты зародились в его плодовитом мозгу.

Он рассказывал о Нью-Йорке и Лондоне в своей смешной, напыщенной манере. Он был кочегаром на борту парохода, учителем джиу-джитсу, фокусником, ярмарочным дантистом, Бог знает кем еще. Движимый сознательным любопытством своей расы, он выносил неприятности, презрение и грубое обращение с улыбкой и терпением, которое укореняется в японцах воспитанием. «Надо зализывать свои раны и выжидать», — говорят они, когда слишком могущественный иностранец оскорбляет или обманывает их.

Он видел великолепие наших городов, громадные размеры наших предприятий и, вернувшись в Японию, почувствовал облегчение, найдя жизнь собственного народа менее напряженной и бурной, увидя, что она направляется обстоятельствами и семейными связями, что здесь гораздо меньшую роль играют личная смелость и предприимчивость, что события чаще случаются, чем создаются. На него безличность японца действовала так же успокоительно, как подавляюще действует она на европейца.

Но не следует думать, что Ито был пассивным, ленивым человеком. Наоборот, он был поразительно трудолюбив и честолюбив. Он грезил о том, чтобы стать государственным человеком, наслаждаться неограниченной властью, возвышать людей и низвергать их и умереть пэром. Такова была его программа, когда он вернулся в Японию из своих странствований ровно с двумя шиллингами в кармане. Подобно Сесилю Родсу, его любимому герою из числа белых людей, он в уме своем распределял миллионы. Затем он уцепился за своих богатых родственников Фудзинами и очень скоро стал им необходим. Фудзинами Гентаро, человек неэнергичный, предоставлял ему все больше самостоятельности в управлении имуществом семьи. Это было очень грязное дело — покупка девушек и наем сводней, но зато необычайно выгодное, и все большие и большие суммы из прибылей перечислялись на личный счет Ито. Фудзинами Гентаро, казалось, не обращал на это внимания. Такеши, его сын и наследник, был ничто. Ито был намерен продолжать свою службу у родных до тех пор, пока не соберет оборотного капитала в сотню тысяч фунтов. Потом он хотел ринуться в политику.

Но прибытие Асако манило его быстрым исполнением надежд. Женившись на ней, он приобретет право непосредственного распоряжения значительной частью имущества Фудзинами. Кроме того, она обладала всеми качествами, нужными жене министра, члена кабинета: знанием иностранных языков, умением держаться в иностранном обществе, умением одеваться и знанием иностранных обычаев. Кроме того, и страсть проникла в его сердце, стремительная, бурная страсть японского мужчины, которая, развившись, способна толкнуть его на убийство и самоубийство.

Как и большинство японцев, он, странствуя за границей, чувствовал привлекательность иностранных женщин. Его возбуждала их независимость, их «дикость» и их искусные уловки. Ито находил в Асако физическую красоту в духе его собственной расы в соединении с характером и энергией, восхищавшими его в белых женщинах. Все, казалось, благоприятствовало его намерениям. Асако, ясно было видно, предпочитала его компанию общению со всеми другими членами семьи. Он пользовался таким влиянием на Фудзинами, что мог заставить их согласиться на все, что он потребует. Правда, у него уже была жена, но с ней легко было развестись.

Асако терпела его за неимением лучшего. Кузине Садако уже надоела их система взаимного обучения — раньше или позже ей надоедало что бы то ни было.

У ней развился романтический интерес к одному из бедных студентов, которых Фудзинами держал как телохранителей и как вывеску своей щедрости. Это был бледный юноша с длинными сальными волосами, в очках; в его зубах было столько золота, сколько никогда не бывало в его кармане. Приличие запрещало им с Садако какие бы то ни было разговоры, но существовал обмен письмами почти каждый день, длинными интимными письмами, описывающими состояние души и высокие идеалы, прерываемые тонкими японскими стихотворениями и цитатами из Библии, Толстого, Ницше, Бергсона, Эйкена, Оскара Уайльда и Сэмюэля Смайлса.

Садако рассказывала кузине, что этот молодой человек был гением и должен сделаться когда-нибудь профессором литературы в Императорском университете.

Когда наступила осень и кленовые деревья стали ярко-красными, мужчины вернулись со своих долгих летних каникул. После этого судьба Асако стала еще тяжелее, чем прежде.

— Что тут толковать о высоких кроватях и специальной кухне, — сказал мистер Фудзинами Гентаро. — Эта девушка — японка. Она должна жить, как японка, и гордиться этим.

Итак, Асако должна была спать на полу рядом с кузиной Садако в одной из нижних комнат. Ее последнее имущество, последняя частная собственность, была взята у нее. Мягкие матрасы, из которых состоит туземная постель, не были неудобны, но Асако сразу же отвергла деревянную подушку, которую всякая японская женщина подставляет себе под шею, чтобы не пришла в беспорядок во время сна ее хитрая прическа. В результате ее волосы постоянно были в беспорядке, обстоятельство, которое без конца комментировали ее родные.

— Она совсем не выглядит теперь важной иностранной леди, — говорила миссис Шидзуйе, хозяйка дома. — Она походит теперь на посудомойку из деревенской гостиницы.

Другие женщины хихикали. Однажды явилась старуха из Акабо. Ее волосы были совершенно белы, а восковое лицо покрыто морщинами, как рельефная карта. Ее тело было перегнуто вдвое, как у рака, а глаза слезились целыми водопадами. Кузина Садако со страхом сообщила, что ей больше ста лет.

Асако должна была подвергнуться унижению позволить этой высохшей ведьме пройтись своими трясущимися руками по всему ее телу, щекоча и ощупывая его. От старухи страшно несло соленой редькой. Затем перепуганная девушка должна была отвечать на целую батарею вопросов о ее личных привычках и прежних брачных отношениях. Взамен она получила массу курьезных сведений о себе самой, знания, о которых до тех пор и не подозревала. То счастливое совпадение, что она родилась в час Птицы и в день Птицы, возвышало ее над остальными женщинами как исключительно одаренную личность. Но, к несчастью, злое влияние года Собаки было против нее. Если бы только это зловредное животное было побеждено и прогнано, Асако ожидало бы блестящее будущее. Фамильная колдунья согласилась с мнением Фудзинами, что, по всей вероятности, Собака удалилась вместе с иностранным мужем. Потом беззубая ведьма дунула трижды на рот, грудь, живот и ляжки Асако; и когда эта операция закончилась, она высказала мнение, что нет никаких причин гинекологического или таинственного характера, в силу которых искупленная дочь Фудзинами не могла бы стать матерью многочисленных детей.

Но о психологическом положении семьи в целом она сообщила далеко не утешительные новости. Решительно все в доме — рост деревьев в саду, полет птиц, шумы в ночное время — предсказывали крупное несчастье в ближайшем будущем. Фудзинами попали в «инге» (цепь причин и следствий), внушающую наибольшую тревогу. Несколько «гневных духов» скитались вокруг, и почти наверное они успеют навредить, прежде чем удастся смирить их ярость. Каковы же были средства исцеления? Трудно было предписать что-нибудь для такого сложного случая. Храмовые чары, во всяком случае, бывали действенны. Старуха назвала имена нескольких святилищ, специализировавшихся на экзорцизме — изгнании духов.

Через несколько дней были добыты талисманы — полоски рисовой бумаги со священными надписями и символами на них и развешаны на подставках и притолоках по всему дому. Это было сделано в отсутствие мистера Фудзинами. Когда он вернулся, то отнесся очень неблагосклонно к этому акту веры. Молитвенные ярлыки безобразят его дом. Они похожи на наклейки на багаже. Они разрушают его репутацию сильной личности. Он приказал студентам убрать их.

После такого кощунственного деяния старуха, прожившая в доме уже несколько недель, вернулась опять в Акабо, тряся седыми локонами и пророчествуя, что наступят ужасные дни.

По тем или другим причинам визит колдуньи не улучшил положения Асако. Ожидали, что она будет оказывать некоторые мелкие услуги, приносить пищу во время обеда и подавать мужчинам, склонив колени, хлопать руками, чтобы позвать служанку, массировать миссис Фудзинами, которая страдала от ревматических болей в плече, и тереть ей спину в бане.

Ее желания обычно игнорировались, а она все не осмеливалась оставить дом. Садако больше не брала свою кузину с собой в театр или в магазин Мицукоши, выбирать там кимоно. Она была раздражена неудачей Асако в изучении японского языка. Ей было скучно все постоянно объяснять. Она находила, что эта девушка из Европы глупа и не знает своих обязанностей.

Только ночью они болтали, как делают это девушки, даже враждебно настроенные, и именно в это время Садако рассказала ей историю своего романа с молодым студентом.

Однажды ночью Асако проснулась и нашла, что постель рядом с нею пуста и что бумажные шодзи отодвинуты. Волнуясь и беспокоясь, она встала и вышла на темную веранду снаружи комнаты. Холодный ветер дул через отверстие в амадо. Это было совершенно необычно, потому что японский дом в ночное время закупорен герметически.