Прошло немного времени, и Бен стал сам заговаривать с ней. Рассказал о своем участии во второй мировой войне. Показал фотографию, на которой он был в военной форме, с широко расставленными ногами и в фуражке цвета хаки, щегольски сдвинутой набекрень. Она с трудом узнала его. А сравнив прежнего Бена с настоящим, решила, что настоящий нравится ей куда больше. Он признался, что в молодости «заставил немало баб попрыгать на сковородке». Шейла не поняла смысл этого выражения, но немного испугалась.

Однажды после обеда Бен занимался обычным делом: подхватывал вилами охапки сена и сваливал в кузов подогнанного к сеновалу грузовика. Шейла сидела тут же, теребя соломинку. На нее снизошел абсолютный покой. Бен, обливаясь потом (было очень жарко), время от времени останавливался взглянуть на нее. Она улыбалась; он возвращался к своей работе. Паузы становились все длиннее, и наконец наступил момент, когда он не улыбнулся в ответ. Пожалуй, она что-то заподозрила (все юные девушки в душе на тысячу лет старше). Бен шагнул к ней и, схватив за руку, рывком заставил встать. Потом он грубо привлек ее к себе. К запаху пота примешался другой — густой специфический мужской запах.

— Маленькая сучка, — беззлобно произнес он. — Знаю, что тебе нужно!

Шейла так удивилась, что не успела и пикнуть, как его алчные губы смяли ее нежный рот. Все, что за этим последовало, она восприняла как что-то нереальное, виденное в кошмарном сне — хотя в памяти и запечатлелись вид сеновала, послеобеденное марево, устланный соломой пол и то, как соломинки впились ей в спину, когда Бен навалился на нее всей своей громадной тушей. Она задыхалась под тяжестью прокаленного солнцем волосатого мужского тела. Шершавая ладонь надежно заткнула ей рот. Она отчаянно сопротивлялась, но это все-таки случилось: в нее вторглось что-то постороннее. Шейла знала, что происходит: читала в тех книгах, о которых отец говорил, что их нужно утопить в навозной яме, а мать шутила, что их пишут специально для сексуально озабоченных старых дев. Но реальность оказалась страшнее любых фантазий. После того как неравный бой был окончен, она осталась лежать на соломе безвольным окровавленным комочком.

Бен пригрозил:

— Держи язык за зубами, ясно? Проболтаешься — пожалеешь. Более чем пожалеешь.

Вскоре после каникул она обнаружила, что беременна. Мать сводила ее к врачу, а когда результаты анализов оказались положительными, сказала, что не может скрывать это от отца.

Шейла ничего не имела против того, чтобы мать была посвящена в ее тайну. Мама все понимает: не из-за своей доброты, а потому, что в молодости сама прошла через огонь, воду и медные трубы. Она была актрисой, трижды выходила замуж и до сих пор славилась острым язычком. Шейла не раз слышала шум из открытой двери спальни, где мама иногда играла в карты с приятельницами. Мамин голос звучал громче всех. От ее шуточек прочие дамы хватались за животики. Например: «Ну, Тесси, нет на тебя затычки!» Это случалось в те вечера, когда отец задерживался на работе, ужинал в ресторане или отправлялся играть в кегли с товарищами.

Шейла стояла перед ним, побагровев, точно свекла, от стыда и унижения. Мама обнимала ее за талию. Отец стал бледнее смерти.

— Ты хочешь сказать, что она ему позволила?.. Что это правда?

— Она сама призналась. И врач подтвердил — час тому назад. У нее будет ребенок.

— Кого ты вырастила? Чему научила дочь?

— Рой, — умоляющим тоном произнесла мама.

Шейла плакала. Отец с силой оторвал ее руки от лица.

— Сколько раз?

Шейла в растерянности уставилась на мать. Та продолжала заступаться за нее.

— О чем ты говоришь, Рой? Я не понимаю.

— Зато она понимает! Я просто задал вопрос. Сколько раз?

— Ничего себе вопрос! Об этом не спрашивают. Ты все-таки ее отец.

— Знаю, — сквозь зубы процедил отец. — Ты меня слышишь, дитятко? Это было не один раз?

Она нашла в себе мужество подтвердить.

— А что я говорил? — торжествующе заорал отец. Он ничего подобного не говорил, но это не имело значения. — Вот доказательство — это не было изнасилованием! Девушка, которую изнасиловали, не проделывает это снова с тем же мужчиной. Это был тот же мужчина, да?

Шейла снова кивнула. Отец продолжал кричать на мать:

— Ну так я тебе скажу! Эта дрянь не заслуживает жалости — ни вот столечко! Это твое воспитание! Она не могла научиться этому от меня или от моих родных.

— Подожди, Рой. Это наша проблема, мы должны ее решить. Что толку обвинять друг друга? Что с ней будет? Вот о чем нужно думать.

— Сама заварила — пусть расхлебывает.

— Рой, ей всего тринадцать лет!

В конце концов было решено отвезти Шейлу к врачу, их земляку и другу семьи, который несколько лет назад переехал в Уэстчестер, штат Нью-Йорк. Шейла поняла: ее ждет что-то ужасное, но не представляла, что именно. Все оказалось не так страшно, как она боялась. Врач устроил ее в больницу, а когда она проснулась на койке со свеженакрахмаленными простынями, рядом сидела мама. И доктор. Они улыбались. Все было кончено. Доктор Левин был моложе ее отца. У него были взъерошенные темно-каштановые волосы; его тихий голос действовал на Шейлу успокаивающе. Он хорошо одевался и был похож на джентльмена. Мать всегда ладила с мужчинами. Она называла доктора Ирвингом.

Они провели в Уэстчестере несколько дней, чтобы, по маминому выражению, дать Шейле «оправиться». Девушка «оправлялась» в гостиничном номере, большей частью в одиночестве. Читала комиксы и смотрела телевизор. Однажды вечером мама вернулась поздно, слегка навеселе, с растрепавшимися волосами. Некоторое время она сидела перед трюмо, поправляя прическу и посмеиваясь. Заметив, что Шейла наблюдает за ее отражением в зеркале, она спросила:

— Почему ты так смотришь, дочка?

— У тебя счастливый вид.

— Что же здесь плохого? Каждый имеет право повеселиться. Ты ведь не завидуешь?

— Нет, конечно.

Мать скривила губы.

— Знаешь что, давай повременим с возвращением домой. Задержимся еще на недельку?

— Правда? И можно будет куда-нибудь пойти? Мне очень хочется. Я уже выздоровела. Не хочу оставаться одна.

Мать медленно провела щеткой по блестящим каштановым волосам.

— Что-нибудь придумаем… Как насчет того, чтобы сходить в кино с доктором Левиным?

— Лучше вдвоем с тобой.

— Это от нас не уйдет. Но один раз сходим вместе с доктором Левиным. Он тебе очень помог. Ты должна быть благодарна.

— О, я благодарна. Он мне очень нравится!

Они посмотрели «Беглецов» с Марлоном Брандо, Анной Маньяни и Джоанной Вудворд. Доктор Левин купил Шейле пакетик воздушной кукурузы и кулек леденцов. Он сидел между ней и матерью. Фильм был «не ахти», а конец так и вовсе отвратительный. Шейла ненавидела плохие концы.

Доктору Левину и матери фильм понравился гораздо больше, особенно игра Анны Маньяни.

— Ты так же прелестна, как твоя мать, — сказал доктор Левин, выходя вместе с ними из кинотеатра. — Через пару-тройку лет станешь настоящей красавицей. Ты хотела бы стать актрисой, как мама?

— Мама не актриса.

— Была. Она и сейчас еще может вернуться на сцену, если пожелает. Ты хоть знаешь, что твоя мама — очень красивая женщина?

Шейла никогда об этом не задумывалась.

— Д-да, сэр. — И добавила из чувства лояльности: — Папа всегда это говорил.

Взрослые переглянулись.

— Конечно, — сказал доктор Левин. — У нее редкий дар очаровывать мужчин. Всех без исключения.

Он принял доброе участие в жизни всей семьи. Наезжая в город своего детства — это происходило раза два в год, — он непременно ужинал с ними. Отец дивился: что значит старая дружба! Ирвинг Левин был единственным в городе евреем, получившим высшее образование, и не пользовался особой популярностью, поэтому никто не ожидал, что он будет являться сюда с визитами. Его мать умерла, еще когда он проходил практику, и, поскольку у него больше не было родни, все думали, что после похорон они его больше не увидят. Однако он приезжал раз в полгода, останавливался в люксе местного отеля и водил молодых незамужних женщин (их было пруд пруди) в кино или на дискотеку.

Не кто иной как доктор Левин, надоумил их сделать Шейле операцию, чтобы устранить физический недостаток.

— Сейчас применяется новая технология. Операция не такая уж и сложная, успех наступает в девяносто восьми процентах. Потом даже шрамов не останется.

— У нас нет таких денег, — буркнул отец. — Мне через несколько месяцев вносить огромную сумму по закладной.

— Я мог бы одолжить. Шейла — красавица, нужно дать ей шанс.

Благодаря маминой настойчивости это удалось уладить. Шейлу оперировали в Уэстчестере; после ее выздоровления они с матерью задержались там на пару недель. За все заплатил доктор Левин. И ни разу не обратился к отцу.

— Он либо круглый идиот, — заявил как-то отец, — либо положил на девчонку глаз.

— Рой, у тебя нет никаких оснований для подобных предположений.

— Тогда какого черта он это делает?

— Он наш друг. А для Шейлы так и вообще второй отец.

— Моя дочь не нуждается во втором отце. А если бы и нуждалась, так не в жиденке из Уэстчестера.

— Как ты можешь так говорить?

— А в чем дело?

— Сам прекрасно знаешь.

— Я назвал его жидом, то есть евреем. Что, он не еврей? Спроси и узнаешь.

— Кем бы он ни был, он многого добился.

— Нечего тыкать мне в глаза твоим пархатым хахалем!

Они часто ссорились из-за денег. Рой Томкинс владел бензоколонкой, но одна из крупнейших нефтяных компаний выстроила на шоссе новую автозаправочную станцию. Позднее при ней открыли станцию техобслуживания с современным оборудованием и магазин запчастей. Дело Роя Томкинса полетело ко всем чертям. Он утратил способность разговаривать о чем-либо другом и даже пожалел Шейле денег на новую пару туфель на высоченных каблуках, выгодно подчеркивавших красоту и стройность ее исцеленных ног. Когда мать заговорила о поступлении Шейлы в университет, Рой вспылил:

— Ты хоть знаешь, сколько это стоит? Три тысячи долларов в год! И за что? Чтобы из нее вышла законченная проститутка?

— Ты всегда хотел, чтобы она получила образование.

— Но не университетское. Я хоть раз произнес «университет»?

— Это подразумевалось.

— Ни черта подобного! Хватит с нее средней школы. Окончит — пусть устраивается на работу и платит за проживание и кормежку.

Когда Шейла отправилась спать, родители еще ругались. Она зажала уши уголками подушки и лежала так до тех пор, пока ее не сморил сон. А утром, когда она сошла к завтраку, отец в одиночестве допивал кофе.

— Твоя мать все еще в постели. Ей нездоровится. Возьми себе поесть.

После его ухода Шейла поднялась к матери и нашла ее стоящей у окна спальни. Она так и не ложилась. Дорогой ковер был усыпан пеплом от сигарет. Лицо матери распухло и было сплошь в кровоподтеках.

— С меня довольно, милая, — сказала она. — Я не намерена больше терпеть. Выхожу из игры. К сожалению, не могу взять тебя с собой: у меня нет денег даже на трамвайный билет. Как только смогу, я тебя вызову. Конечно, если ты захочешь приехать.

— Мамочка, я хочу с тобой!

— Да благословит тебя Бог. Но сейчас я должна позаботиться о себе.

— Куда ты поедешь?

— Скорее всего в Уэстчестер. Не говори отцу.

— Ты будешь мне писать?

— Конечно, солнышко… но не сюда. Это рискованно. Знаешь миссис Саутби в конце улицы? Она добрая женщина. Буду писать тебе на ее имя.

Вечером Шейла читала книгу у себя в спальне. Она услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Послышались тяжелые мужские шаги. Отец громко позвал мать. Не дождавшись ответа, загромыхал по лестнице. Распахнул дверь в спальню матери. И потопал к Шейле. Дернул за дверную ручку. Она с притворным удивлением подняла глаза.

— Где она? Что тут у вас творится?

Закрыв книгу, Шейла осторожно ответила, стараясь не показать своего страха:

— Кажется, мама ушла, папа. Не знаю куда. Она взяла чемодан.

— Врешь! Она на такое не способна. Ты знаешь, куда она отправилась!

У нее дрогнул голос.

— Ты не должен был с ней так обращаться.

— Я ее пальцем не тронул. Просто… защищался. Ты с ней заодно. Отвечай, когда спрашивают!

— Мне нечего сказать.

— Куда она намылилась?

— Я правда не знаю.

— Будь ты проклята!

Он замахнулся на нее кулаком; проступили литые бицепсы. Однако сдержался. Вышел из спальни и хлопнул дверью.

Воцарилась тишина. Шейла знала, куда пошел отец: в бар «Колокольчик». Она спустилась в кухню, открыла банку супа, сделала себе сэндвич с болонской копченой колбасой, швейцарским сыром и черным хлебом с горчицей. Отнесла это в свою комнату. Снова открыла книгу и дочитала до конца историю Фабрицио и Клелии. Книга произвела на нее сильное впечатление. Никогда прежде она так отчетливо не сознавала свое «я»: как будто наблюдала со стороны за шестнадцатилетней девушкой, которая сидит, поджав под себя ноги, в кресле у окна и общается со Стендалем. Часы пробили одиннадцать, двенадцать часов ночи. Шейла погасила свет, разделась впотьмах и юркнула в постель.