— Можно ли сделать такое заключение за столь короткое знакомство? — парировала я, так как решила, что она должна обходиться со мной как с равной. Я не собиралась выказывать ей почтительность, чего она, по всей видимости, ожидала.

— Мои глаза остались такими же зоркими, как в двадцать лет. А сейчас им помогает еще и богатый опыт, которого не было в молодости. Кроме того, Саймон рассказывал мне, как удивительно стойко вы вели себя, когда случилась трагедия. Убеждена, вы не принадлежите к тем глупцам, которые вечно твердят: «Не надо говорить об этом, не надо говорить о том». Что случилось, то случилось, никуда не денешься. Зачем же делать вид, будто ничего не было? Наоборот, если все скрывать да замалчивать, прошлые беды будут напоминать о себе еще дольше. Вы согласны?

— По-моему, при определенных обстоятельствах это может быть и так.

— Я обрадовалась, когда узнала, что вы вышли за Габриэля. Он всегда был не слишком стойким. Боюсь, это можно сказать о многих в нашей семье.

Я посмотрела на ее прямую спину и позволила себе пошутить:

— Но вы явно не страдаете таким недостатком.

Похоже, ей это понравилось.

— Что вы скажете об «Усладах»? — поинтересовалась она.

— Дом, по-моему, великолепный.

— Ага! Это замечательный дом. В Англии таких осталось немного. Поэтому важно, чтобы он оказался в хороших руках. Мой отец справлялся с ним прекрасно. А ведь были и такие Рокуэллы, что чуть не превратили «Услады» в руины. Такой дом! Это поместье нуждается в постоянной заботе и внимании, иначе его не сохранить в подобающем виде. Мэтью следовало больше им интересоваться. Человек его положения должен иметь твердый характер. А с ним рядом всегда была какая-нибудь женщина. Это плохо. Что касается Габриэля… он был очень мил, но слабоволен. Вот я и порадовалась, когда узнала, что он женился па решительной молодой женщине.

Принесли чай, и горничная заколебалась.

— Налить вам? — спросила она.

— Нет-нет, Доусон. Оставьте нас.

Доусон удалилась, а старая леди обратилась ко мне:

— Не возьмете ли на себя труд заняться чаем? Я страдаю ревматизмом, и сегодня мои суставы дают себя знать.

Я встала и подошла к столу, на котором стоял поднос. На нем на спиртовке подогревался серебряный чайник, здесь же были приготовлены заварочный чайник, молочник со сливками и сахарница, все из серебра и начищено до блеска. Рядом лежали сандвичи с огурцом, топкие ломтики хлеба с маслом, кекс с тмином и всевозможные маленькие печенья.

У меня возникло ощущение, что мне уготовано еще одно испытание — способна ли я достойно выполнить такую важную светскую обязанность, как разливание чая. Да уж, подумала я, ну и несносная старуха! И все же, несмотря ни на что, она мне нравилась.

Я чувствовала, что лицо у меня слегка раскраснелось, но не позволила себе выказать признаки смятения. Спросив, какой чай любит хозяйка дома, я добавила в чашку нужное количество сливок и сахара, принесла ей чашку и поставила па позолоченный мраморный столик возле ее кресла.

— Благодарю вас, — любезно сказала она.

Потом я предложила ей сандвичи, хлеб с маслом, и она положила себе на тарелку довольно большую порцию.

Я заняла свое место за чайным столом.

— Надеюсь, вы придете ко мне еще, — промолвила Хейгар.

И я поняла, что она испытывает ко мне те же чувства, что и я к ней. Она была готова отнестись ко мне критически, но обнаружила в наших характерах сходство. А мне подумалось, что через семьдесят лет и я могу стать такой же.

Она изящно и с аппетитом расправлялась с сандвичами и без умолку говорила, как будто ей нужно было так много сказать мне, что она боялась не успеть. Она и меня вызвала на откровенность, и я рассказала, как мы с Габриэлем встретились, выручая Пятницу.

— А потом вы узнали, кто он такой, и это вас обрадовало?

— Узнала, кто он такой?

— Ну да, что он весьма подходящий жених, наследник баронетства и что в свое время «Услады» перейдут к нему.

Ну вот! Снова эти подозрения, что я вышла за Габриэля из-за его денег и положения! Я не смогла сдержать гнев.

— Ничего подобного! — резко ответила я. — Мы с Габриэлем решили пожениться до того, как что-то узнали друг о друге.

— Тогда вы меня удивляете, — сказала она. — Я думала, вы разумная молодая женщина.

— Надеюсь, что я не дура, но выходить замуж из-за денег? Никогда не считала это разумным. Брак с неподходящим человеком может быть весьма неприятным… даже если этот человек богат.

Хейгар рассмеялась, и я поняла, что наш спор доставляет ей удовольствие. Видимо, она пришла к выводу, что я ей нравлюсь. Но при этом меня несколько смущало подозрение, что, будь я на самом деле охотницей за богатыми наследниками, она благоволила бы мне не меньше. Ей нравилось, что я обладаю, как она выразилась, твердым характером. До чего же в семье Рокуэлл ценили это качество! И Габриэля привлекла моя сила воли, эта черта его всегда влекла. А Саймон, вообразивший, что я вышла за Габриэля из-за денег? Ведь будь это на самом деле, он стал бы, пожалуй, думать обо мне еще лучше. Рокуэллы считают, что человек должен быть хитер и расчетлив. У них это называется «здравым смыслом». Не важно, если такой человек оказывается закоренелым циником — только бы не был наивен, им все равно восхищаются.

— Значит, вы вышли замуж по любви, — заключила она.

— Да, — с вызовом ответила я. — По любви.

— Тогда почему Габриэль покончил с собой?

— Это загадка, которая еще не разгадана.

— И может быть, вы ее разгадаете?

— Надеюсь, — сама удивилась я своему ответу.

— Разгадаете, если решительно возьметесь за дело.

— Вы так думаете? Но ведь остаются же неразгаданные тайны, хотя многие отдавали время и силы, чтобы докопаться до истины.

— Может, они мало старались. А вы теперь носите под сердцем наследника. Если родится мальчик, надежды Руфи на то, что Люк станет хозяином «Услад», рухнут. — В голосе Хейгар прозвучало торжество. — Люк, — добавила она, — будет вторым Мэтью. Он очень похож на своего деда.

Наступило молчание, длившееся несколько минут. Затем я поймала себя на том, что рассказываю ей, как побывала в классной комнате в «Усладах» и видела ее инициалы в шкафу и на столе и как водившая меня туда тетя Сара поведала мне кое-что об их детстве и юности. Хейгар заинтересовалась. Она тоже была не прочь поговорить о прошлом.

— Я уже много лет не бывала в детской части дома. Хотя ежегодно приезжаю в «Услады» на Рождество. Но весь дом обхожу редко. Теперь мне все дается с трудом. Знаете, я ведь старшая из нас троих. На два года старше Мэтью. А в детстве я их всех заставляла плясать под мою дудку.

— Да, тетя Сара на это намекала!

— Сара! Она всегда была без царя в голове. Могла часами, сидя за столом, накручивать на палец одну прядь за другой, пока все волосы не станут дыбом, будто ее протащили за ноги через живую изгородь… И все-то она мечтала, все мечтала! По-моему, теперь она многих вещей вовсе не понимает.

— Зато другие понимает даже слишком хорошо.

— Знаю. Всегда такой была. В первые годы замужества я наведывалась в «Услады» каждый день. Муж никогда не ладил с моей семьей. Думаю, он немного ревновал меня к ним.

Хейгар улыбалась, вспоминая, а я представляла, как она смотрит в прошлое, сквозь годы, и видит себя своенравной девочкой, всегда поступавшей по-своему.

— Мы встречались тогда с немногими, — продолжала она. — В те дни мы здесь жили очень уединенно. Еще не было железных дорог, мы виделись только с местными жителями, и в округе не было другой семьи, кроме Редверзов, с которой мы могли бы породниться. А Сара и вообще не вышла замуж… Кто знает, вышла бы она, даже если было за кого? Видно, такой уж у нее удел — прожить всю жизнь в мечтах.

— Наверное, вы очень тосковали по «Усладам», когда вышли замуж, — заметила я, наливая ей вторую чашку чая и передавая печенье.

Хейгар печально кивнула:

— Наверное, мне вообще не следовало оттуда уезжать.

— Я вижу, «Услады» очень много значат для всех, кто в них живет.

— Придет время, они и для вас будут значить не меньше. Если родится мальчик, ему предстоит расти в «Усладах», и, как все Рокуэллы, он научится любить и почитать дом. Такова традиция.

— Это я понимаю.

— А я уверена, что родится мальчик. И буду молиться об этом. — Хейгар говорила так, будто и Бог должен подчиняться ее распоряжениям, и я улыбнулась.

Заметив это, она улыбнулась тоже:

— Если же родится девочка, а Люк вдруг умрет…

Я испуганно перебила ее:

— С чего ему умирать?

— Некоторым членам пашей семьи даровано долголетие, другие умирают молодыми. Оба сына моего брата имели несчастье родиться очень слабыми. Не вздумай Габриэль покончить с собой, он все равно прожил бы недолго. Его брат умер очень рано. Мне кажется, и в Люке я вижу признаки такой же хилости.

Эти слова меня поразили. Взглянув на Хейгар, я, как мне показалось, заметила в ее глазах проблеск надежды. Впрочем, наверное, я это вообразила. Ведь она сидела спиной к свету, вот мне и почудилось.

Люк и мой еще не родившийся ребенок, если это будет мальчик, встанут между Саймоном и «Усладами». По тому, как Хейгар говорила об «Усладах» и о Саймоне, видно было, как они для нее важны. Возможно, это главное в ее жизни. Если Саймон станет хозяином «Услад», она сможет провести там остаток своих дней. И, словно боясь, что она прочтет мои мысли, я быстро спросила:

— А отец вашего внука… ваш сын… он тоже был слаб здоровьем?

— Нет, конечно. Питер — отец Саймона — погиб на Крымской войне, сражаясь за королеву и отечество. Саймон его и не видел, а потрясение убило мать Саймона, которая не оправилась после родов. Она была очень хрупким созданием. — В голосе старой леди послышалось легкое презрение. — Мне этот брак был не по душе. Но мой сын отличался своеволием. Да я и не хотела, чтобы он был другим, хоть это и привело к несчастливому браку. Зато они оставили мне внука.

— Наверное, это было для вас большим утешением.

— Да, очень большим, — подтвердила она, и ее голос прозвучал совсем иначе — гораздо мягче.

Я спросила, не хочет ли миссис Редверз еще чаю. Она отказалась и, так как мы обе допили свой чай, сказала:

— Пожалуйста, позвоните Доусон. Терпеть не могу грязные чашки и тарелки.

Когда поднос с чайными принадлежностями унесли, Хейгар заговорила о Люке. Ей хотелось узнать, какое он произвел на меня впечатление. Показался ли он мне привлекательным, забавным?

Меня смутили эти вопросы. Я и сама не знала, что о нем думать.

— Он очень молод, — ответила я. — А о молодых людях трудно составить определенное мнение. Они так быстро меняются. Со мной Люк очень мил.

— А красивая дочка доктора, наверное, часто у вас бывает?

— После моего возвращения я ее ни разу не видела. Сейчас к нам мало кто заглядывает, пока у нас траур.

— Ну конечно. Вас, скорее всего, удивляет, откуда я так хорошо знаю, что происходит в «Усладах». Но от слуг всегда можно узнать самые последние новости. У жены нашего привратника сестра служит в «Усладах».

— Да, — подтвердила я. — Она моя горничная. Очень хорошая девушка.

— Рада, что вы довольны ею. А я довольна Этти. Я часто с ней вижусь. Она ждет первенца, а меня жизнь наших слуг всегда интересует. Вот я и намереваюсь проследить, чтобы к родам Этти запаслась всем необходимым. Когда у нас в «Келли Грейндж» рождаются дети, мы всегда дарим новорожденным серебряные ложки.

— Хороший обычай.

— Наши люди преданы нам. Они знают, что могут нам доверять.

Мы обе очень удивились, когда пришел Саймон, чтобы отвезти меня в «Услады». Я и не заметила, как пролетели два с лишним часа. Наш разговор был живым и увлекательным. По-моему, он и ей доставил удовольствие, так как, прощаясь со мной, она даже позволила себе быть приветливой.

— Приходите ко мне еще, — сказала она и тут же, блеснув глазами, добавила. — Буду рада.

Эти последние слова прозвучали как признание. Она поняла, что я не дам собой помыкать, и моя твердость пришлась ей по душе. Я ответила, что приду с удовольствием и буду ждать следующего визита. По дороге домой Саймон был не слишком разговорчив, но я видела, что он доволен тем, как прошло знакомство.


В течение следующих недель я немного гуляла, а больше лежала у себя в комнате, читая романы Диккенса, миссис Генри Вуд и сестер Бронте. Я все больше погружалась в мысли о своем ребенке и находила в этом утешение. Временами я заново остро переживала смерть Габриэля, и сознание того, что он никогда не увидит свое дитя, усугубляло трагедию. И каждый день что-нибудь непременно наводило меня на грустные воспоминания о Пятнице. Мы ведь с ним много гуляли, и теперь, когда я слышала отдаленный лай, мое сердце начинало учащенно биться. Я тешила себя надеждой, что когда-нибудь пес вернется. Видимо, мысль, что Пятница потерян навсегда, была мне так же невыносима, как боль от того, что я никогда больше не увижу Габриэля.