Барбара Вуд - Китайская шкатулка

— Нет, знаешь! И пришло время поговорить об этом.

— Отпусти меня!

Шарлотта вырвалась и побежала прочь, но Джонатан догнал ее, схватил за запястье, заставил посмотреть на него.

— Чарли, мы должны поговорить об этом. Должны обсудить то, что случилось.

— Ты заявил, что хочешь быть один!

— Только после того, как ты это сказала…

Джонатан вспомнил, как мучился, ожидая ее звонка, представляя, как Шарлотта прореагирует на стихотворение. Он надеялся, что она немедленно сядет в самолет, прилетит к нему, и они больше никогда не расстанутся.

— Неправда, это ты был первым! — запальчиво выкрикнула она. — И ты оказался настолько труслив, что прислал мне эту проклятую книжонку вместо того, чтобы сказать мне все в лицо!

— О чем, черт побери, ты толкуешь?!

— Позволь, я освежу твою память!

Шарлотта развернулась и побежала обратно в домик, Джонатан едва поспевал за ней. Там она схватила свою сумку, достала книгу в кожаном переплете и швырнула ее Джонатану. Он молча уставился на нее, книга лежала на плетеном ковре у его ног.

— Что ж, хорошо, — Шарлотта подняла томик с пола. — Если ты так боишься прочитать собственные трусливые слова… — Она торопливо перелистала страницы и прочла: — «Пространство и одиночество — вот хлеб мой и свет!» — Она с вызовом посмотрела на него. — Если это не слова прощания, тогда что же это?

Джонатан нахмурился.

— Но это не мое стихотворение! — Джонатан отобрал у нее книгу. — Это не то стихотворение, что я написал.

Шарлотта моргнула.

— Что ты имеешь в виду? Не то, что ты написал?..

— Ну, разумеется! Там же все сказано. — Он перевернул несколько страниц и вернул ей книгу. — Вот здесь.

Шарлотта взяла ее и уставилась на страницу. Ее глаза не могли оторваться от заглавия: «Шарлотте». Автор — Джонатан Сазерленд. Из всей книги она прочла когда-то только страничку — а потом спрятала эту книгу подальше.

— Я не понимаю… Ты никогда не говорил мне, что написал стихотворение!

— Я хотел сделать тебе сюрприз, — коротко ответил он.

— Джонни, я не знала! Я решила, что ты просто нашел стихотворение в сборнике.

— Но даже в этом случае, Чарли, ты прочла не то, что я просил.

— Нет, то! Смотри! — Шарлотта снова открыла титульный лист, где рукой Джонатана было написано: «Вот так я чувствую. Страница 97».

Увидев надпись, Джонатан воскликнул:

— Господи, Чарли! Не девяносто семь, а девяносто один!

— Что?! Ты хочешь сказать, что я прочитала не то стихотворение? Но почему же ты ничего не сказал мне? Ты просто прислал мне книгу без всяких объяснений…

— Что ж, может быть, ты права — у меня действительно был сценарий, только, судя по всему, я забыл прислать его тебе… Прочти его сейчас, Чарли. Прочти, что мое сердце говорило тебе.

И Шарлотта прочла гимн великой любви, которую, казалось, было невозможно передать словами. И все-таки Джонатану это удалось. Недаром же его стихотворение победило на конкурсе в том далеком 1981 году…

Шарлотта долго молчала, потом подняла на него полные слез глаза.

— О, Джонни, это прекрасно! Страшно подумать, сколь ко времени мы с тобой потратили впустую…

— Это моя вина. Мне надо было тебя предупредить. Но когда ты позвонила той ночью и заявила, что мы будем теперь только друзьями…

— Потому что прочла другое стихотворение, где говорилось только о дружбе. И мне стало очень больно.

— Но не так больно, как мне. Господи, Чарли, я люблю тебя! Ты ведь знаешь, что я всегда любил тебя.

Они рванулись навстречу друг другу, отбрасывая прочь прошлое, забыв о боли, которую причинили друг другу. Их тела соединились, словно всегда составляли единое целое. Страсть, которую они оба душили в себе шестнадцать лет, наконец вырвалась на свободу. Джонатан и Шарлотта целовались так, словно в этом поцелуе была сосредоточена вся их жизнь.

Шарлотта закрыла глаза и полностью подчинилась Джонатану, обняв его руками за шею, гладя его влажные полосы. Ее язык ласкал его рот, утоляя голод, который она испытывала так долго. Джонатан обнимал ее так крепко, что ей было трудно дышать; казалось, он стремится ощутить ее всю, жадно наслаждаясь этим поцелуем.

— Джонни, Джонни, я люблю тебя!..

— Шарлотта, боже мой…

Он расстегнул заколку, удерживавшую ее волосы, освободил черные блестящие пряди и зарылся в них пальцами, целуя ее шею, мокрую от дождя. Шарлотта чувствовала, как напряглась его плоть, упирающаяся ей в бедро.

И тут они услышали звук — тихий, едва слышный за рокотом пламени в камине, но настойчивый, повторяющийся с равными интервалами. Они оба повернулись к компьютеру.

— Мы вышли на след преступника! — воскликнул Джонатан. — Программа нашла его!

И тут раздался страшный раскат грома.

Земля содрогнулась, в домике погас свет. Во всем мотеле отключилось электричество.

1957–1958 годы, Сан-Франциско, Калифорния

Никогда еще я не видела миссис Катсюлис в таком смятении. Она работала у меня уже восемь лет, и все это время оставалась спокойной и здравомыслящей, за что, собственно, я и наняла ее.

Миссис Катсюлис, дипломированная медицинская сестра, обладала большим опытом работы с умственно отсталыми людьми и была компаньонкой Ирис. Именно так западные доктора называли мою дочь — «умственно отсталая». Китайские доктора говорили, что в ее теле блокированы пути между пятьюдесятью девятью меридианами.

Гидеон прислушивался к мнению западных врачей и хотел, чтобы Ирис пила лекарства с неблагозвучными названиями, приносящими неудачу. Но я успокаивала кровь моей дочери и смягчала ее ци лечебными отварами из цветов хризантемы, дамских башмачков и ископаемых костей дракона. В ее спальне я положила подушки с лепестками лаванды и расставила горшочки, наполненные цветами апельсинового дерева. Я убрала все зеркала, в которых отражалась ее постель, чтобы ее дух не ужаснулся, увидев себя в зеркале, пока Ирис спала. А на стенах я выложила из бирюзы восемь приносящих удачу символов. Со временем разум моей дочери обрел покой, так что если она не занималась одной из сложнейших головоломок, которые решала с поразительной быстротой, то могла сидеть спокойно довольно долго в беседке на крыше дома, в саду или около бассейна. В такое время Ирис казалась вполне нормальной, и новые гости моего дома считали ее просто застенчивой.

Но неожиданно Ирис начала убегать из дома. Я установила на всех дверях новые замки, но Ирис легко справилась с ними — как со своими головоломками. Тогда я попросила миссис Катсюлис спать в одной комнате с ней — ведь моя дочь превратилась в красивую молодую женщину, и незнакомые мужчины могли принять ее странное поведение за приглашение к знакомству.

Я не знаю, почему Ирис вдруг овладела страсть к бродяжничеству. Я не представляю, какое видение гнало ее прочь из дома, потому что она явно что-то искала. Однажды я пошла за ней следом, когда ею снова овладело это настроение. Я видела, как моя дочь шла по улице, всем своим видом напоминая заблудившегося человека, который ищет дорогу домой. Когда я остановила ее на углу, она улыбнулась и покорно пошла со мной. Но я задумалась над тем, как далеко она могла уйти и что ей требовалось увидеть, чтобы у нее появилась мысль: «Я пришла»…

Других детей у меня не было. Мистер Ли не смог дать мне ребенка, а после его смерти я относилась к мужчинам только как к друзьям. Мое сердце принадлежало Гидеону Барклею, он оставался единственной любовью в моей жизни, и Ирис была нашим созданием. Этого мне было достаточно. Но если я видела внуков у женщин моего возраста, я ощущала боль. Ведь Ирис никогда не выйдет замуж, а мне уже сорок девять, и я вдова. Род Ричарда Барклея умрет вместе с моей дочерью.

И вот, когда миссис Катсюлис пришла ко мне, ломая руки, побледневшая, как облака над заливом, и сказала кое-что по поводу Ирис, меня охватили противоречивые чувства. Сначала я рассердилась и пришла в ужас от того, что кто-то прикоснулся к моей драгоценной дочери. Мне было стыдно, что на нас свалилось такое бесчестье. Но потом я подумала: Ирис беременна, и неважно, кто отец ребенка, потому что род, начатый Ричардом Барклеем и Мей-лин, будет все-таки продолжен.

Разумеется, я обо всем рассказала Гидеону, и он был возмущен. Он хотел найти человека, надругавшегося над его дочерью, и наказать его. Но этого мужчину невозможно было найти, потому что Ирис просто ушла однажды ночью из спальни, даже не разбудив миссис Катсюлис, и никто не знал, где она бродила. Утром мы нашли ее спящей в беседке и решили, что она поднялась на крышу, чтобы посмотреть на звезды. Только потом стало ясно, что она выходила на улицу. Тогда я подумала, что моей дочери повезло: Гуань-инь приглядывала за ней и она не познала худшей участи.

Гидеон хотел обратиться в полицию. Это была его манера решать проблемы, по-американски, по официальным каналам. Но существовал семейный способ решения проблем, китайский. Я была обязана защитить честь моей дочери.

— Я отвезу ее на Гавайи, — сказала я Гидеону. — Там она родит ребенка, подальше от пристальных глаз. Когда мы вернемся, мы всем расскажем, что Ирис вышла замуж, но молодой человек утонул, когда нырял с аквалангом.

— Гармония, — Гидеон произнес это так мягко, что мне захотелось, чтобы его руки обняли меня, — никто в это не поверит.

— Конечно же, не поверит. Но мои знакомые достаточно вежливы и будут чувствовать себя обязанными сохранить честь моей дочери. Это станет «открытым секретом», который знают все, но никто не шепчется за спиной.

Мне пришлось очень о многом позаботиться, прежде чем я повезла Ирис в Гонолулу: ведь я контролировала деятельность большой компании, называвшейся теперь «Дом Гармонии». Фабрику в Дейли-Сити расширили и не один раз обновляли — следуя совету Гидеона, я все-таки доверила производство автоматике. Я поняла, что прислушиваться к советам полезно: когда по совету молодого мистера Сунга я стала продавать без наценки продукцию служащим, качество их работы сразу улучшилось, так что эта проблема у нас больше не возникала. Моя компания продолжала расти, а так как люди со временем осознали важность трав и витаминов, снадобья по рецептам моей матери стали появляться не только в Чайнатауне, но и за его пределами. Новые торговые точки называли «Магазинами здорового питания».

И вот, когда я составляла длинную и подробную инструкцию для моих инспекторов, поскольку собиралась отсутствовать почти год, ко мне пришла неожиданная посетительница.

Оливия Барклей не бывала в доме с тех пор, как переехала, и все эти годы мы мало виделись — однажды на свадьбе Марго и Адриана, куда Гидеон пригласил меня, и еще один раз в госпитале, где Гидеон выздоравливал после операции. Со слов Гидеона я знала, что Оливия несчастна, несмотря на огромное богатство и высокое положение в обществе. Этого ей было недостаточно: ведь дом по-прежнему оставался у меня.

Первое время Оливия писала мне письма, полные злобы и ядовитых слов, — угрожала оставить меня без крыши над головой, обещала сделать так, что я пожалею о своем приезде в Америку. Я никому не говорила об этих письмах, даже Гидеону, — тем более что они приходили все реже, а потом и совсем перестали появляться.

Пока мы шли с Оливией в гостиную, она придирчиво оглядывалась по сторонам, и мне стало ясно, что увиденное кажется ей оскорблением. Здесь больше не было никаких предметов викторианской эпохи, но и от ультрамодной мебели Оливии тоже не осталось и следа. В свой новый дом я привезла китайскую резную мебель из изысканного темного дерева, лакированные черные с золотом экраны, огромные, напоминающие дыню лампы, расписанные утками-мандаринками на красном фоне. Особенно должны были поразить Оливию три латунных журавля в натуральную величину, которые стояли в гостиной среди почти живых тростника и бамбука. Подавая чай в сервизе из перегородчатой эмали кобальтового цвета с бабочками и лепестками пионов, я заметила неприкрытое осуждение в глазах Оливии. Можно было подумать, что я заполнила дом старым хламом…

— Это не визит вежливости, — заявила Оливия, не притронувшись к жасминовому чаю и печенью с кунжутом и миндалем. — Я собираюсь перейти прямо к делу.

Ее голос звучал резко, словно удар кнута. Она открыла сумочку и достала два конверта — один запечатанный, другой нет. Протянув мне последний, миссис Барклей велела:

— Прочитайте сначала это.

«Снова письма, — подумала я. — И настолько важные, что она даже сочла нужным явиться сюда».