Мэри Бэлоу - Классовый вопрос

Она подходила к реке, которая очерчивала восточную границу парка – ее самое любимое место, потому что там она могла лежать на животе на берегу, наблюдая как в воде снуют рыбки, – когда услышала очень громкий всплеск и помчалась вперед, надеясь хоть мельком увидеть гигантскую рыбу, выпрыгнувшую из воды.

Но это оказалась вовсе не рыба, а мальчик. И когда она прибежала к месту событий, он уже выбрался из воды. На нем были только панталоны. Он был бледным и тощим. Его голову и лоб облепила масса темных волос, а глаза казались черными, хотя, наверное, они были просто темно-коричневыми.

Она узнала его. Это был мальчик, на которого ей в церкви запретили даже смотреть. Потому, что он вульгарный. Но сейчас-то они не в церкви?

– О, Боже, – воскликнула она, подбежав и резко остановившись в нескольких футах от берега и от него. – Вы свалились в воду?

В первый момент она подумала, что он испугался звука ее голоса, но затем его глаза нашли ее и бесцеремонно оглядели. Он презрительно усмехнулся:

– Я нырял.

И действительно, когда она посмотрела вокруг, то увидела небрежную кучку одежды у корней старого дерева, несколько толстых ветвей которого заманчиво простирались над водой.

– О, какой вы молодец! А ваш papa знает, что вы находитесь в парке моего papa?

– Это вовсе не ваш парк, – грубо и каким-то незнакомым говором ответил он. Вероятно, это и было то, что ее отец называл вульгарным акцентом. – Это земля моего отца.

Это заявление заставило ее немного смутиться, потому что, если это так, то она, действительно, очень непослушная. Но она знала, что это неправда. Границей была река.

– Мой papa находится на этой стороне реки, – заявила она. – А ваш papa на той стороне.

– И это все, что ты знаешь? – он уперся руками в несуществующие бедра. – Река принадлежит моему отцу, а эти ветки находятся над рекой.

Этот аргумент почти убедил ее, пока она не вспомнила, что ветви не существуют независимо от деревьев.

– Но дерево-то находится на этой стороне, – указала она. – И вы тоже.

Бесспорно, он стоял на берегу, в их парке.

Он фыркнул.

– Ну и что ты теперь собираешься делать? Побежишь ябедничать своему papa?

– Мой papa в Лондоне. Но я и так ничего бы ему не сказала. А вы будете снова нырять? Или вы прыгнули в первый раз и испугались?

Он снова фыркнул.

– Вовсе и не в первый, и даже не в двадцать первый. И я ничего не боюсь.

Он повернулся, и, перебирая босыми ногами как невероятно ловкая обезьянка, взобрался на ствол дерева, сделал несколько шагов по ветке, раскинул руки в стороны, хотя все еще опасно пошатывался, а затем прыгнул, обхватив руками колени во время прыжка.

Снова последовал оглушительный всплеск. Одна холодная капля упала на руку маленькой девочки, хотя она стояла достаточно далеко, чтобы намокнуть.

К счастью.

– Это было просто великолепно, – восхитилась она после того, как он потряс головой, словно мокрый пес, а затем, подтянувшись на тощих руках, снова выбрался на берег.

– Спорим, ты так не можешь, – насмешливо бросил он.

– Спорю, что могу, – парировала она. – Но если я это сделаю, то намочу волосы, и моя няня захочет узнать, что случилось. И тогда она узнает, что днем, когда она спит, я ухожу гулять, и мне никогда больше не удастся это сделать.

Мальчик снова уперся руками в бедра.

– Так у тебя до сих пор няня, – презрительно процедил он.

– Да, – согласилась она. – А у вас?

Он закатил глаза.

– Мне уже восемь. Осенью меня отошлют в школу. Когда мне было пять, у меня был гувернер.

– А у меня будет гувернантка, когда мне исполнится шесть.

– Чтобы учить тебя рисованию и вышивке, – процедил он с явным презрением.

– Вы мальчик Мэйсонов. И вы странно говорите.

– А ты малявка Эштонов. И ты говоришь так, будто у тебя слива во рту.

– Вы грубый и противный, – заявила она. – Не думаю, что вы мне нравитесь.

– Мне заплакать? – и он скорчил глупую рожу.

Она показала ему язык и поболтала головой из стороны в сторону. Это было чудовищно неблаговоспитанно, но он вывел ее из себя.

– Спорим, – ехидничал он, – Что ты не сможешь даже залезть на дерево.

– Ну, тут вы не правы, – ответила она, с дурным предчувствием глянув на дерево. Но у нее была своя гордость, пусть ей всего лишь пять, и она не собиралась позволить, чтобы за этим противным, вульгарным мальчишкой осталось последнее слово.

Аннабель зашагала к дереву, размышляя о том, что нужно снять ботиночки и чулки, потому что кожа первых может поцарапаться, а шелк вторых порваться. И ей не понравилась мысль, что придется босыми ногами касаться грубой коры. Она сняла спенсер [6], потому что он мог помешать ей взбираться, и шляпу, которая могла помешать ей видеть. Затем аккуратно свернула спенсер, положила его на траву неподалеку от неопрятной кучки одежды мальчика и старательно расположила поверх него шляпу.

– Смотри, как бы не появилась складочка или пятнышко грязи, – насмехался мальчик.

Аннабель повернула к нему голову и строго смерила его взглядом:

– Ваша mama никогда не учила вас хорошим манерам? – спросила она и, не ожидая ответа, направилась к дереву.

Это и вправду оказалось не очень трудно. Кроме того мгновения, когда она глянула вниз, чтобы прикинуть, как высоко забралась. Она едва не замерла от ужаса, но взяла себя в руки, будучи уверена, что мальчик наблюдает за ней. Больше вниз она не глядела. Она смотрела только вверх. И те глоточки свободы, которые она позволяла себе, день за днем нарушая правила, должно быть, сделали ее смелой, потому что она не остановилась, когда добралась до ветки, с которой прыгал мальчик. Мало было просто доказать, что у нее хватит смелости взобраться так же высоко, как это делал он. Он выводил ее из себя. Она подозревала, что он издевался над ней по двум причинам: потому, что она девочка и потому, что ей всего пять. Так что она упорно продолжала карабкаться вверх, и, когда добралась до следующей толстой ветви, села на нее и стала продвигаться вперед, пока не почувствовала, раньше чем увидела, что находится прямо над водой.

Над водой, которая была далеко, далеко внизу.

Вероятно, за всю свою жизнь она никогда не боялась так, как сейчас. Нет, она точно была в этом уверена. Никогда и вполовину так не боялась.

А этот противный мальчишка стоял где-то там, внизу, готовый позлорадствовать, если она заплачет.

– Вы видите? – дрожащим голоском, но весело, окликнула она его. И едва не сорвалась с ветки, когда рискнула бросить взгляд вниз, чтобы убедиться, что он все еще там и наблюдает ее триумф. Он стоял там же, где она его и оставила, так же уперев руки в боки и закинув голову назад.

– Неплохо, – признал он. – Но, спорим, что спуститься ты не сможешь.

Внезапно она почувствовала уверенность, что он совершенно прав.

Она засмеялась и поболтала ногами. Их обдувал холодный воздух. Должно быть, платье задралось, когда она ползла по ветке.

– Ладно, ты храбрая, – сдался он. – Признаю.

Это была первая похвала, которую он неохотно высказал.

Возможно, он все же чуть-чуть ей нравился.

– Прыжок – самый быстрый путь вниз, – окликнул он ее.

Одна только мысль о прыжке заставила ее живот судорожно сжаться.

Она рассмеялась и снова поболтала ногами.

– Тогда няня узнает, что я была здесь, расскажет об этом mama и papa, и я никогда больше не смогу сюда придти. И я никогда больше вас не увижу.

– Какая жалость! – фыркнул он, но когда она рискнула снова взглянуть вниз, то увидела, что он усмехается, а не издевается. Он подошел к дереву, обхватил ствол ловкими руками и ногами и, перебирая босыми ступнями, стал на него карабкаться.

Он взобрался на прежнюю ветку, которая была пониже, и пошел по ней, как раньше, пока не оказался прямо под Аннабель. Он откинул голову назад и снова усмехнулся ей.

– Мы можем прыгнуть вместе, – предложил он.

Аннабель чувствовала ужасно неудобное и почти непреодолимое желание пописать.

– И вас не беспокоит, что мне больше никогда не позволят приходить сюда и видеться с вами, не так ли? – строго спросила она. – Потому что я девочка. Потому что мне только пять. И потому что я малявка Эштонов. Меня зовут Аннабель.

Он протянул свою тощую правую руку и представился:

– Реджи. А ты храбрая, Анна. Для девчонки и для того, кто чуть старше младенца. Давай я помогу тебе спуститься вниз.

Отклонить такое предложение было бы безрассудством. Но она обиделась на сравнение с младенцем, хотя он, со своим обычным презрением, не сказал об этом прямо. Кроме того, она не знала, удастся ли ей выпустить ветвь, за которую судорожно схватилась, чтобы принять его протянутую руку.

– Мне не нужна помощь, но все равно благодарю вас, – ответила она.

Он снова ухмыльнулся, пожал плечами, повернулся и прыгнул.

На сей раз Аннабель почувствовала на своих ногах настоящий дождь из холодных брызг. Она также чувствовала, что опозорит себя, если не доберется до горшка прямо сейчас или в самое ближайшее время. Если бы она опозорилась, то умерла бы. Она больше никогда не сможет даже тайком поглядеть на него в церкви.

Мальчик – Реджи – растянулся на берегу, чтобы обсохнуть. Он подсунул руки под голову и вполне преднамеренно игнорировал ее.

Позднее Аннабель не помнила, как долго она осторожно ползла назад по ветке и спускалась по стволу. Но это продолжалось достаточно долго, чтобы заставить ее запаниковать, как бы няня не проснулась и не узнала, что ее нет в ни доме, ни поблизости от него, где она имела право находиться.

Эта паника, вдобавок к ужасному страху перед падением и перед тем, иным позором, была не очень-то приятным ощущением. И прежде, чем ее ноги снова оказались на благословенной твердой земле, Аннабель безмолвно пообещала неведомой сущности, что, если только она благополучно доберется домой, больше никогда, никогда не покинет его без сопровождения.

Когда она поставила на землю одну, а затем вторую ногу, Реджи стоял, небрежно прислонившись к стволу дерева.

– Я открою тебе секрет, – сказал он. – Если ты пообещаешь никому о нем не рассказывать.

– Ей-богу! – ответила она, крестясь одним пальцем.

– Я всегда ныряю с дерева, потому что боюсь спускаться с него.

– Не может быть! – поразилась она.

– Ага, правда, – пожал он плечами.

– О да, я понимаю. Я тоже боялась. У меня до сих пор ноги дрожат.

Ей понравилась его усмешка. Она была чуть кривоватой. У него были крупные крепкие зубы, а два передних были слегка искривлены.

– Так ты придешь завтра? – спросил он.

– Может быть, – ответила она, когда он расправил и отдал ей спенсер. И он держал ее шляпку, пока она не была готова надеть ее.

– Хотя я точно знаю, что больше не приду, – добавил он.

– Да пожалуйста! – небрежно бросила она.

Но его глаза лукаво блестели, и Аннабель вслух рассмеялась.

И он засмеялся вместе с ней.

– Мы могли бы стать друзьями, – предложила она.

Он скорчил рожицу.

– Когда мы будем в церкви, об этом никто не должен догадаться.

– Я вообще не буду на вас смотреть, – ответила она, – потому что мне не разрешают. Но если взгляну, то буду выглядеть вот так.

И она изобразила одно из самых надменных выражений лица своей матери. Не то, чтобы ее матушка часто им пользовалась, но Аннабель оно всегда так восхищало, что она часто изображала его перед зеркалом в детской.

– А я буду смотреть на тебя вот так, – сказал Реджи и позволил своим полуприкрытым глазам медленно и нагло пройтись по ней с головы до пят.

Оба дружно фыркнули и расхохотались.

– Я должна идти. А то няня будет меня искать.

Но была другая, более серьезная причина, чем страх перед няней. Ей было трудно удержаться от того, чтобы не переминаться с ноги на ногу. Как только он скроется из виду, ей придется остановиться и присесть на корточки, хотя леди, конечно же, не подобает так делать.

– Так мне тебя ждать? – вскинув брови, спросил он с холодным безразличием.

Ничего не ответив, она помчалась домой.

Реджи. Реджи. Реджи.

Сын Мэйсонов.

Ее новый друг.

Которому уже восемь, и который считал, что она храбрая.

Его глаза были коричневыми, а не черными.

– Ну, парень, когда-нибудь ты меня поблагодаришь, – благодушно пробасил отец Реджи, когда его карета, точно, без минуты два пополудни, качнувшись, подкатила к особняку Хаверкрофтов на Беркли-сквер. – Одно дело – грехи молодости, и я заплатил предостаточно, чтобы дать тебе образование, с каким ты просто обязан был грешить, как любой другой молодой джентльмен. Но мотовством состояние не сделаешь и не сохранишь. Лучше всего для этого – хорошая и бережливая женщина, такая как твоя мать.