Магдален отрицательно покачала головой, все еще ошеломленная, но уже слегка успокоившаяся от безмятежного тона служанки.

— Только вода.

— Такое обязательно бывает, — пояснила Эрин. А иначе ребенок не смог бы родиться.

Эрин пожала плечами. Она не могла объяснить хозяйке, почему отходят воды, но твердо знала, что так должно быть, потому что так бывает всегда. Она не раз принимала роды и имела представление, в каких случаях они протекают удачно, а в каких нет. Но в замке имелись и более сведущие в этом деле женщины.

— Я пошлю за повитухой, миледи, — сказала она. — А вам пока что лучше лечь. Я принесу полотенца, чтобы вам было удобнее. Магдален осторожно прилегла на кровать, уступая уговорам служанки, которая лучше разбиралась в том, что происходит. Ее собственные познания в этой области не выходили за рамки нескольких прописных истин, с которыми ее ознакомила в порядке просвещения старая дева леди Элинор, сама представлявшая себе процесс родов сугубо умозрительно; других женщин, которые удосужились бы посвятить ее в тонкости этого важного дела, как-то не нашлось.

Ей пришло в голову, что сейчас самое время порасспрашивать Эрин и Марджери — в ее глазах они были авторитетами по части родов — и о том, чего ей ждать дальше.

— Ну-ка, расскажите-ка мне, что в таких случаях бывает, — потребовала она, присев на подушках, когда потребность лежать отпала.

Эрин почесала нос.

— Ну, миледи, будет немного больно, потом появится ребенок.

— Очень больно?

Эрин вовсе не горела желанием запугать хозяйку, но никакая добродетельная ложь ей в голову не приходила, и она сказала:

— Некоторым женщинам бывает больно, другим — нет.

— И этим некоторым очень больно? — упорствовала Магдален.

— Думаю, что да, миледи.

— Тогда желаю, чтобы здесь присутствовал милорд, — сказала Магдален.

— Роды — это работа для женщин, миледи. — Эрин пошла к двери. — Я за повитухой.

Дверь закрылась, а Магдален сидела, следя за солнечным зайчиком, пляшущим на стеганом одеяле. Дотронувшись до живота, она снова подивилась тому, что происходит у нее внутри. Может быть, роды работа и женская, но ей было бы легче, если бы рядом в замке присутствовал Гай. К сожалению, он с рыцарями выехал в Компьень на турнир, организованный герцогом Бургундским. В другое время она сопровождала бы его в течение всех трех дней состязаний и пиршеств, но в нынешнем ее состоянии это представлялось неразумным, и он уехал, потому что никому и в голову не могло прийти, что роды могут начаться так скоро.

Повитуха вошла в сопровождении Эрин и Марджери. Это была пожилая женщина с узловатыми руками и седеющими, но тщательно заколотыми волосами и с очень неприятным пискливым голоском. Магдален она сразу же не понравилась.

— Я желаю, чтобы меня обслуживали Эрин и Марджери, — заявила Магдален, отстраняясь от женщины. — Я не нуждаюсь в ваших услугах, сударыня.

— Не надо меня бояться, миледи, — пропищала женщина, откидывая одеяло. — Я видела на своем веку столько детей, входящих в этот мир… и покидающих его. Иногда вместе с матерями.

И она ткнула рукой в живот Магдален, прежде чем приступить к более тщательному обследованию.

Магдален смирно лежала, пока ее ощупывали жесткие старушечьи пальцы, и по мере того как в ней росли отвращение и страх, крепло и убеждение, что от этой женщины ничего хорошего ждать не приходится. Первая схватка началась так внезапно и была такой острой, что она закричала — в негодовании и удивлении.

— Если вы уже сейчас начинаете кричать, миледи, то что же с вами будет позже? — заявила повитуха, кладя руку на туго натянутый живот.

Магдален что есть силы отпихнула ее руку.

— Не желаю видеть здесь эту женщину! — закричала она. — Уходите, сударыня!

Эрин и Марджери, испугавшись, как бы их госпожа не взбушевалась, уговорили глухо ворчавшую старуху на время оставить комнату.

— Она лучше всех знает это дело, — уговаривала хозяйку Марджери, возвращаясь к кровати.

— У нее дурной глаз, — заявила Магдален. — Из-за нее у меня родится ребенок с косоглазием или кривыми ногами. Не хочу, чтобы она была рядом.

Служанки молча пожали плечами. Они знали, что при схватках у многих женщин возникают самые дикие подозрения, но они понимали также, что скоро леди Магдален будет настолько поглощена болью, что будет рада любой помощи.

Ближе к вечеру Магдален лежала, изнуренная и оцепенелая, и тело ее жадно пользовалось мгновением отдыха между схватками. Единственными ощущениями, появившимися у нее в минуты просветления рассудка, были негодование и замешательство, которые испытывала бы всякая на ее месте. В самом деле, почему ее не подготовили к этому? Почему с ней вообще такое происходит? За что ей такое мучение? Неужели это плата за грех, за смертный грех, и орудием возмездия избрана эта зародившаяся в ней жизнь? Может быть, так чувствует себя каждая женщина или все-таки это расплата за ее прегрешение? Эти и подобные мысли проносились в ее воспаленном мозгу. Слезы заблестели в уголках ее глаз, и отчаяние вновь охватило ее, ибо опять начались схватки, неумолимые, бесконечные, нестерпимые.

Эрин держала у губ хозяйки влажную тряпку, и Магдален жадно сосала ее, потому что слишком ослабела, чтобы пить из чашки. Свет дня сменился сумерками, и лица служанок были бледными и напряженными: боли у роженицы, кажется, начинали стихать, но ребенка все не было, а госпожа их впала в беспамятство.

— Придется вызвать старуху, — тихо сказала Эрин. — Она-то сумеет вытащить ребенка наружу.

Марджери вздрогнула. Обе они знали, чем чаще всего кончаются такие попытки: вместо ребенка вынимают окровавленный кусок мяса, а мать, истерзанная и искалеченная, умирает, истекая кровью, либо после родов заболевает смертельной родильной горячкой.

— Может быть, миледи стоит отдохнуть, тогда она сама без помощи повитухи сумеет помочь ребенку выбраться, — с трудом выговорила Марджери. — Милорд будет в гневе, если мы не сделаем все, чтобы предотвратить вмешательство бабки.

Обе служанки вдруг вспомнили страшную ночь в штормовом море, черное от муки лицо де Жерве, и ту неудержимую радость, которая охватила его, когда они сообщили, что миледи будет жить.

Эрин снова смочила тряпку и протерла лицо Магдален. Веки девушки приоткрылись, и глаза на мгновение ожили.

— Леди, нам придется вызвать повитуху, — настойчиво сказала Эрин, понижая голос. — Иначе ребенок погибнет.

Магдален, застонав, замотала головой.

— Не хочу, чтобы она… пока не хочу.

Казалось, она взглядом умоляла служанок собраться вместе возле нее для последнего усилия. Боль в очередной раз исказила ее лицо, и Магдален, задыхаясь, начала биться в конвульсиях.

В темном небе поднялась луна, зацепившись рогом за край окна. Служанки лихорадочно перебирали четки, страстно шепча молитвы.


Разоблачившись, Гай сложил доспехи в палатке, разбитой за оградой арены. Был ранний вечер, и на краю долины виднелся сквозь дымку замок Компьень.

— Вино, милорд, — Джеффри поднес кубок. — Ваша победа, милорд, была просто блистательна!

— А? — Гай даже не расслышал замечания оруженосца. Он двинулся к выходу из палатки, потягивая из кубка вино. Воздух приятно освежил лицо, еще недавно закрытое шлемом и забралом, а тело без громоздких доспехов двигалось широко и свободно. Впереди его ждал пир, который наверняка завершится грандиозной попойкой, а потом он сможет уснуть в мягкой и чистой постели — предвкушение всего этого наполнило его радостью.

На небе сверкнула вечерняя звезда, и Гай нахмурился. Ему вдруг пришло в голову, что каких-нибудь два часа дороги — и он снова в замке де Бресс. Мысль была совершенно несвоевременной: его спутники вполне заслужили хорошую пирушку в отменном обществе, удобную постель и неспешный путь домой при свете дня, когда им не грозит никакая опасность.

Гай резко повернулся.

— Мы возвращаемся в Бресс, Джеффри. Передай рыцарям и прислуге, что мы отправляемся немедленно.

Отряд выехал из Компьени, когда уже совсем стемнело. Никто не спрашивал лорда де Жерве о причинах его внезапного решения, хотя все устали после трех дней сражений, не ужинали и вынуждены были быть бдительными на случай возможного нападения. Все мечтали об одном: как можно скорее оказаться в замке. И ни единой жалобы или ропота недовольства не долетело до уха Гая, который ехал впереди, нахмурив брови и сжав губы.

Он и сам не знал, почему так поступил, но решение пришло внезапно и было необоримым.

Около десяти часов вечера они прибыли в замок Бресс.

Магдален, измученная родами, не слышала, как герольд де Жерве властно протрубил в рог, требуя опустить подъемный мост, зато этот звук сразу же услыхали через открытую створку окна ее служанки.

— Это милорд, — обрадовалась Эрин, наклонившись к Магдален, чтобы вытереть ей лоб. — Милорд приехал, леди.

Она не была уверена, слышала ли страдалица ее слова, и на всякий случай повторила их.

— Она чуть было не умерла, — проворчала старуха, осторожно приближаясь к кровати. Магдален все еще не разрешала ей прикасаться к себе, хотя сил на то, чтобы выдворить ее из комнаты, у нее уже не было. — Если я в течение часа не вытащу из нее ребенка, они оба умрут.

— Нет! — каким-то образом смысл слов проник в сознание роженицы. — Ты не прикоснешься ко мне!

Ворча и качая головой, старуха ретировалась в тень. Ее дело — предложить услуги, а на нет и суда нет: если женщина умрет, то она здесь ни при чем.

— Но, миледи… — начала было Эрин, и слова застряли у нее в горле.

Дверь распахнулась, и вошел Гай де Жерве, на ходу стягивая с рук латные рукавицы; его обветренное, загорелое лицо побледнело. Еще в воротах ему сообщили, что леди де Бресс весь день мучается в родах и никак не может родить ребенка, а по выражению лиц у попадавшихся ему навстречу обитателей замка он без всяких слов понял, что дело плохо.

— Как она?

— Плохо, милорд, — тупо сказала Эрин. — Ребенок никак не родится, а силы миледи на исходе.

Гай приблизился к постели и пристально, с отчаянием и недоверием взглянул на Магдален. Вместо глаз он увидел глубокие лиловые впадины, кожа на скулах и на лбу так натянулась, что, казалось, еще немного, и она прорвется, а рот, чудесный, страстный рот, сжался в тонкую страдальческую улыбку.

— Она не желает, чтобы я к ней подходила, милорд, — заскулила повитуха. — Я бы давно вытащила на свет Божий ее ребенка. Это единственный способ спасти ее, но она не позволяет прикасаться к себе!

— Гай! — выдохнула Магдален шепотом, и он наклонился ниже.

— Я здесь.

— Прогони ее. Не разрешай ей прикасаться ко мне.

Гай стоял в нерешительности: с одной стороны, у него не было оснований не доверять замковой повитухе, а с другой… если Магдален, находясь в таком состоянии, способна так упорно настаивать на своем, то, может быть, в этом что-то есть?

— Милорд, надо позвать священника, — тихо сказала Эрин. — Я пошлю за отцом Вивьеном, чтобы он исповедовал миледи.

— Я не умираю, — послышался с кровати протестующий шепот. — Я не умру.

— Пошлите за отцом Вивьеном. Он может подождать снаружи, пока в нем не возникнет нужда. А вы, сударыня, можете идти.

Гай принял решение, неуверенный в своей правоте, но чувствуя, что не может поступить по-иному. Между тем Магдален вновь отплывала в мир беспамятства и непереносимого страдания. Руки Гая задрожали от невозможности прийти ей на помощь, а сердце заледенело при взгляде на изможденное лицо, из которого, казалось, ушли последние остатки жизни.

— Я в часовне, — сказал он внезапно. Там, у алтарного ограждения, стоя на коленях и моля Господа о милости, он переждет эти ужасные часы. — Пришлите за мной, как только…

Он не закончил фразы, поскольку не мог сказать об этом в присутствии любимой женщины, душа которой готова была отлететь в мир иной. Казалось, он совсем обессилел перед лицом одиночества, перед горечью утраты, — как это уже было с ним однажды.

Он пошатываясь уже дошел до двери, когда вдруг сзади послышалась какая-то возня. Взявшись за дверную ручку, Гай машинально обернулся: Эрин и Марджери, стояли, согнувшись, у самой кровати.

— Что там? — голос его прозвенел в тишине ожидания, сменившей тупые причитания бездействия.

— Ребенок… он выходит, милорд, — испуганно заговорила Эрин. — Но миледи уже не может помочь ему. Она, кажется, отходит в мир иной.

— Нет! — он бросился к постели, упал на колени и дотронулся до холодного, отрешенного лица, утонувшего в подушках.

Положив пальцы ей на рот и нос, он кожей уловил слабое дыхание.

— Она не умерла, — сказал он с облегчением.

И тут комнату прорезал слабый, захлебывающийся крик.