Глаза Магдален открылись, и Гай с радостным изумлением увидел, что взгляд ее ясен, несмотря на осевшую в глубине их муку.

— Все! — это было единственное слово, которое она сумела произнести.

— Девочка, милорд, — Эрин подошла к нему, что-то держа в руках. — Такая крошка, а кричит. Это после таких-то родов!

Гай встал и посмотрел на свою дочь, поднесенную Эрин. «И этот крохотный, сморщенный, испачканный кровью комочек плоти едва не стал причиной гибели своей матери?» — подумал он, забирая ребенка у Эрин.

— Магдален, твоя дочь, — снова опустившись на колени, он положил сверточек с младенцем у ее щеки.

— Здоровая? — глаза Магдален снова открылись, а руки слабо потянулись, чтобы прикоснуться к ребенку. — Все-таки восьмимесячный ребенок.

— Такой была и ты когда-то, — сказал он, осторожно пододвигая младенца к ее груди. — Я помню, как твой отец сказал мне…

Он остановился, испугавшись своих слов, но неожиданно увидел в глазах Магдален блеск удовлетворения, как будто эти слова еще ближе связали ее с ребенком. Затем нежные, с голубыми прожилками веки сомкнулись, руки обмякли и упали вдоль тела, а на бледных как мел щеках выступил первый, еще очень слабый румянец. Магдален лежала, ровно дыша, погрузившись в глубокий, целительный сон, дарованный ей в награду за день, исполненный невероятной муки.

— Бог милостив, — прошептала Эрин. — Раз нет горячки, милорд, то госпожа наверняка будет жить… и ребенок тоже.

— Мы о ней теперь позаботимся, милорд, — сказала Марджери, беря младенца на руки.

Гай посмотрел на служанок: их лица казались серыми после восемнадцатичасового бдения у постели роженицы.

— За вашу преданность и самоотверженность каждая из вас получит от меня приданое, — пообещал он. — За вашу заботу о миледи и за вашу верность.

Последние слова Гай произнес подчеркнуто выразительно, чтобы им сразу стал понятен их смысл.

— Наша верность не требует платы, милорд, — ответила Эрин.

— Но она стоит того, чтобы вы были за нее вознаграждены, — он прошел к двери. — Пошлите за мной, как только леди придет в себя.

Магдален спала долго, не замечая, как ее умывают, как меняют белье на кровати, как наступает новый благоухающий ароматами цветущих трав и деревьев день, а по комнате гуляет свежий ветер. Она спала и не слышала писка ребенка, только смутно почувствовала, когда его поднесли к ее груди и младенец отчаянно и жадно сосал живительную влагу.

Она проснулась на рассвете следующего дня. В комнате стояла тишина, от которой веяло миром и спокойствием. Магдален повернула голову на подушке и увидела Эрин и Марджери: они как убитые спали на соломенных тюфяках возле кровати. Рука Эрин лежала на качалке, на которую была водружена колыбелька; очевидно, она уснула, раскачивая ее. В саму колыбель Магдален не могла заглянуть, ей видна была лишь утренняя звезда в окне, за которым начинало светать. С усилием приподнявшись на локте, Магдален разглядела белый кокон под одеялом, а пододвинувшись к краю кровати, увидела крохотный затылок.

В изнеможении упав на кровать, Магдален лежала, улыбаясь сама себе. Задержав дыхание, она могла слышать, как дышит и сопит во сне ее младенец: ровно, иногда сбиваясь, посапывая, эти сбои поначалу встревожили Магдален, пока она не уловила в них свой заданный свыше ритм. Ей страстно хотелось встать и подойти к ребенку, но она понимала, что пока это невозможно. Любопытно и странно было то, что ужас воспоминаний о самих родах куда-то отступил, она помнила отчаяние от бесконечных схваток, ужас беспомощности, но все это было памятью сознания, а не тела.

Сопение в кроватке сменилось бормотанием, послышались посасывающие звуки, и звонкий крик огласил комнату. Магдален охватило волнение, ею никогда ранее не испытываемое, и чем больше ребенок кричал, тем больше она волновалась. Плохо чувствуя тело, Магдален шевельнулась, пытаясь встать и во что бы то ни стало остановить этот крик, накормить изголодавшееся дитя, но Эрин уже была на ногах, и пошатываясь стояла у колыбели.

— Тише, тише, сокровище мое, — бормотала сонная женщина, качая колыбель.

— Дай мне ее, Эрин.

— А, вы проснулись! Миледи, она требует грудь, — Эрин вынула ребенка из колыбели. — Совсем мокрая. С вашего разрешения, я раньше сменю пеленки.

— Потом, Эрин, — сказала Магдален, протягивая руки. — Не могу вынести такого жалобного крика.

Эрин наскоро завернула мокрого ребенка в чистое полотенце и поднесла к матери. Магдален вложила сосок ребенку в открытый ротик, с удивлением глядя на крохотное существо, которому жизнь дала она. Сжатый кулачок начинал пихать грудь, стоило ребенку потерять ее, а найдя, он мгновенно прекращал свои вопли, успокаивался и щечки его округлялись от удовольствия.

— А где милорд? — Магдален оторвала взгляд от необыкновенного и захватывающего зрелища, так умилившего ее. Она смутно помнила, что Гай был в этой комнате в тот самый момент, когда непостижимым усилием воли она вырвалась из когтей смерти. — Он видел своего ребенка?

— Да, миледи, — ответила Эрин, как будто не заметив слова «своего». — Послать за ним? Он велел позвать его, как только вы проснетесь.

— Пусть позовут, но не раньше, чем я и ребенок будем приведены в порядок, — Магдален засмеялась, преодолевая слабость. — Я еще не совсем оправилась от сна, Эрин, наверное, выгляжу ужасно и волосы у меня в беспорядке? И о малышке надо позаботиться. Нельзя же ей идти на свидание со своим родителем в мокрых одеждах.

Эрин пихнула спящую Марджери носком башмака, но та, охнув, лишь перевалилась на другой бок.

— Живо просыпайся, лежебока. Миледи нужна горячая вода и кашка, чтобы утолить голод. Кроме того, нужно выкупать ребенка перед приходом милорда.

Марджери, очнувшись наконец, вытаращила глаза на мать и ребенка, и несмотря на усталость, удовлетворенно ухмыльнулась.

— Я отправляюсь на кухню. Милорд приказал не звонить в колокола по случаю благополучного разрешения миледи от бремени, опасаясь, что это потревожит сон госпожи, но сейчас не грех им и зазвенеть.

Она поспешила прочь, и через полчаса со всех четырех башен затрезвонили колокола, оповещая округу о рождении наследницы поместья Бресс. Конечно, наследник мужского пола был бы предпочтительнее, но в любом случае род де Брессов нашел продолжение, и его права, как и права герцога Ланкастера, сюзерена и тестя Эдмунда де Бресса, оставались непоколебимыми.

Гай услышал звон, находясь во дворе гарнизона. Он до самого рассвета пытался заниматься какими-нибудь делами, чтобы как-то отвлечься от вчерашнего потрясения. Гай старался держаться как покровитель отсутствующего владельца замка, для которого вопросы рождения ребенка, смерти или жизни матери были лишь приложением к проблеме сохранения прав Эдмунда де Бресса, и не более того.

На самом же деле его переполняла несказанная радость обретенного отцовства, которая была еще сильнее оттого, что это — ребенок Магдален, любимой им женщины, едва не лишившейся собственной жизни, чтобы он, Гай де Жерве, смог стать отцом.

Боясь выдать свои чувства, он торопливо прошел в сад, и там, в тени деревьев, вдохнув всей грудью опьяняющий весенний аромат нарциссов и колокольчиков, нарвал охапку цветов и трав и прижал их к лицу.

Через несколько минут с букетом в руках он выбежал из сада, быстро поднялся по наружной лестнице и широким шагом направился в комнату Магдален. Дверь была полуоткрыта, и Гай слегка толкнул ее. Эрин и Марджери не было видно; на кровати, все еще бледная, сидела, улыбаясь ему, Магдален.

Он тихо закрыл за собой дверь и подошел к кровати.

— Тебе лучше, любовь моя?

— Немного лучше, — ответила она. — Какие красивые цветы!

Она приподняла ребенка, спавшего в кольце ее рук.

— Ваша дочь, милорд.

Гай бросил букет на кровать, усыпав одеяло желтым, белым, голубым разноцветьем. Пока Магдален собирала их заново в букет, каждый цветок прикладывая к губам, он взял ребенка на руки. Улыбаясь одними глазами, Магдален смотрела, как нежно и осторожно его привыкшие к мечу и копью руки касаются младенца.

— Аврора, — сказала она. — Я окрещу ее Авророй, милорд.

— Аврора, — он дотронулся кончиком пальца до крохотного курносого носика. — Душа моя, но это совершенно неподходящее имя для отпрыска королевского рода Плантагенетов.

Лицо Магдален застыло.

— При чем тут Плантагенеты? Она наш ребенок, Гай, и будет носить имя, которое ей выберем мы, выберем по любви, а не из династических соображений.

Взяв у него ребенка, она легко поцеловала его в сморщенный лобик.

— Аврора, — проговорила она мечтательно. — Утренняя звезда, знаменующая собой начало большого и прекрасного дня нашей жизни.

11

Эдмунд де Бресс стоял на баке «Святой Анны» и, ежась от предрассветной свежести короткой весенней ночи, наблюдал, как в тающем тумане возникают очертания крепостных валов Кале. С развевавшимися на верхушке мачты штандартами Ланкастеров и де Бресс, рядом с которыми реял королевский штандарт Англии с изображением лилий и леопарда, они проплыли в гавань.

Хозяин замка де Бресс пребывал в приподнятом настроении, тело его, столько сил потратившее на борьбу со смертью, заново наполнялось энергией по мере того, как они приближались к знакомому причалу — воротам края, являвшегося предметом спора английского и французского королей, края, через который пролегала дорога к его собственным землям. Там, в фамильном замке — его жена и ребенок. Ребенок должен был родиться несколько недель назад. Быть может, жена родила ему наследника-мальчика? Да, выжил ли он вообще? Вот о чем стоило по-настоящему беспокоиться. Мальчик или девочка, все равно ребенок станет наследником. А мать его ребенка? Он так много слышат о несчастьях, которые подстерегают женщину во время и после родов: даже оставшись в живых, она может заболеть лихорадкой, молочницей и вообще чем угодно.

«Спаси и сохрани ее, Господи!» — зашептал он, дрожа от нетерпения. Ему казалось, что судьба их разлучила именно в тот момент, когда он открыл для себя мир любви к женщине, к женщине по имени Магдален Ланкастерская, когда ее образ заполнил все часы его бодрствования, служившего лишь преддверием долгой сказочной ночи, дававшей ему возможность стать хозяином этого мягкого, податливого, гибкого тела. Он знал, что она не разделяет его страсти, хотя хорошо к нему относится и именно поэтому дала согласие на их брак. Магдален дарила ему только дружбу и просто принимала его таким, каким он был. Сначала это открытие разочаровало его, но с самоуверенностью молодого человека, много имевшего и уже многого добившегося, он надеялся, что со временем добьется и ее любви, и она наконец ответит на его пылкий восторг.

Чайки кружили над водой, то резко устремляясь вниз, к палубе, в поисках разбросанных там объедков, то взмывая вверх, к начинавшему розоветь небу. Моряки заняли свои места, чтобы сразу же, как судно причалит, опустить большой квадратный парус. На причале ждали портовые матросы, готовые в любой момент принять канат и пришвартовать судно, встающее на якорь.

Эдмунд стоял на палубе, наслаждаясь зрелищем портовой суматохи. Забота о перевозимом имуществе была возложена на оруженосца и пажей, и ему не о чем было беспокоиться. Его занимала только одна мысль — как побыстрее добраться до своих владений и поскорее увидеть Магдален. Прибывали они ранним утром, а значит, как только три судна будут поставлены в док, люди и лошади сойдут на берег, выгрузив оружие и провизию. А дальше… Если не возникнет непредвиденной задержки, то через пять суток их отряд будет на месте; чуть раньше в замок де Бресс прибудет герольд в сопровождении копейщиков.

Поднявшееся солнце разогнало туман; майское утро было в разгаре, но дали по-прежнему оставались окутаны тончайшей дымкой, как в тот майский день в Хэмптоне, когда он до рассвета по росе убежал к речке, чтобы нарвать букет ноготков невесте — проворному танцующему эльфу в образе девочки с длинной косой и сверкающими серыми глазами. Тогда она не поняла смысла его подарка и наивно раздала ноготки подружкам на венки, а он огорчился, но взял реванш у майского дерева, когда, догнав ее во время игры в горелки, поцеловал на глазах у всех.

Он поцеловал ее тогда от досады, демонстрируя всем свою решимость и заявляя права на ее внимание. Не то ли самое он делал и в последующие годы? Нет, Эдмунд не имел к ней формальных претензий, Магдален честно исполняла все обязанности жены, но в те мгновения, когда они оставались одни, он ждал от нее большего, чем просто приветливая улыбка, участие в отдыхе, готовность близости с ним, он жаждал, чтобы она любила его так же, как он ее.

Эдмунд подставил лицо солнцу. В этой стране начнется его новая жизнь… Их новая жизнь. Память о тех неделях и месяцах, когда он балансировал между жизнью и смертью, заставляла его еще более жадно ловить каждое мгновение и от души благодарить Бога за то, что он оказался милостив к нему.