Считая, что имеет полное право знать, Надежда завела об этом разговор, как только представилась возможность.

– Если вы все трое художники, то почему не рису… не пишете портреты, пейзажи, натюрморты? – спросила она.

– Пишем, пишем, – заверил ее Владимир. – Но всему свое время. Здесь мы как бы в творческом отпуске – набираемся впечатлений, обдумываем замыслы…

– Это когда двое твоих приятелей отправляются спозаранок куда-то на машине?

Надежда уже на следующее утро после сбора в доме всей троицы увидела стоящую сбоку от палисадника бордовую «Ниву».

– Можно сказать и так.

– А затем вы на пристани самоварами торгуете и прочим старьем?

Ее собеседник не спеша отхлебнул чаю из чашки с веткой сирени на боку и принял глубокомысленный вид.

– Мы не торгуем, мы спасаем, – наконец изрек он. – Видела тот поднос, что Богдаша на дворе уже вторые сутки отдраивает?

– Это ту закопченную прямоугольную штуковину с ручками? Я бы к ней даже пальцем не притронулась ни за какие коврижки!

– И многие поступили бы точно так же, – заметил Владимир. – Хозяйка этой, как ты выразилась, закопченной штуковины действительно выгребала на нее золу из печки. А до нее наверняка так поступали ее мать, ее бабушка, ну и так далее.

Надежда усмехнулась:

– И откуда тебе известно про бабушку? Она что, на том подносе расписалась и дату поставила?

– Не расписалась и дату не поставила. Зато там стоит клеймо известной ювелирной фирмы, и сделана эта штуковина из серебра лет сто назад. Антикварная вещица, одним словом.

– Что, правда? – удивилась девушка.

– Чистая правда. Не сойти мне с этого места. – И Владимир, чтобы подтвердить свои слова, поплотнее уселся на стуле и с видимым удовольствием отправил в рот очередную ложку смородинового варенья.

– И вы этот поднос тоже продадите?

– Вряд ли. А если и продадим, то только в хорошие руки, понимающему в таких вещах толк человеку, а не какому-нибудь там барыге, который его немедленно перепродаст абы кому, лишь бы побольше заплатили.

Надежда задумалась, а потом все-таки спросила:

– Но, выходит, вы тоже барыги? Вряд ли вы всем этим собирательством и куплей-продажей в ущерб себе занимаетесь.

Вопрос явно пришелся Владимиру не по нутру. Он недовольно поморщился.

– Это смотря как на это взглянуть, – наконец произнес он. – Вон у той бабки поднос наверняка сгинул бы в скором времени, а так она деньги за него получила, по ее меркам, немалые.

– А по твоим?

Он посмотрел ей в глаза и спросил:

– Хочешь начистоту?

Надежда кивнула.

– Вот ответь, как экономист, соразмерны ли деньги, которые получают наши, прости господи, звезды эстрады и ведущие сотрудники, к примеру, твоего института, с пользой, что те и другие приносят государству и людям?

– Ну, польза – это понятие растяжимое… – протянула Надежда, понимая, что не готова вести аргументированный спор на подобную тему. – Удовольствие, которое получают зрители в зале, тоже чего-то да стоит.

– А всем ли по карману это удовольствие?.. Вот то-то же. Раньше на всех заметных культурных мероприятиях лучшие места занимали так называемые блатные, теперь – богатые. И зачастую это совсем не те люди, которые понимают то, что они смотрят или слушают. Согласись…

Надежда покивала.

– Раз так, давай оставим тему купли-продажи в покое. Одно могу сказать: мы стараемся никого не обидеть и особо ценные вещи неизвестно кому не предлагать.

– Значит, вы ездите по городам и весям, ищете, что может представлять для вас интерес…

Владимир продолжил:

– Зачастую приводим в порядок, реставрируем. Этим, кстати, Богдаша занимается. У него золотые руки, из ничего конфетку может сотворить.

– А еще он что-нибудь делать умеет, этот ваш золоторукий Богдаша?

– Наш Богдаша? – удивленно переспросил ее собеседник. – Да он считается одним из самых талантливых монументалистов. Его работы отмечены многими премиями, в том числе международными. Особенно почему-то его любят японцы. Возможно, их потрясает размах Богдашиных работ.

– Никогда бы не подумала. Он всегда такой взлохмаченный, нечесаный, а его свитеру, наверное, лет десять.

– Точно подмечено. Но в этом вся суть его художественной натуры. Богдаше плевать, во что он одет и как выглядит. Когда его обуревает вдохновение, он вообще может о свитер кисти вытирать, а потом в нем же отправиться на свидание.

– А Филипп?

– Филипп у нас эстет и книжный график. Его любит творческая интеллигенция. Из тех, для кого важнее внутреннее содержание, а не внешний антураж. Он парень мастеровитый.

– «Парень» – ему как-то не идет. Ваш Филипп весь как из прошлого века.

– У тебя просто глаз алмаз, – усмехнулся Владимир. – Коржик очень старается соответствовать предкам. У него ведь в роду тот самый предприниматель Корш, что основал театр. Слышала о таком?

Надежда помялась:

– Наверняка слышала, только подзабыла подробности. Расскажешь как-нибудь?

Владимир, честно говоря, помнил только, что друг точно рассказывал о своем предке. Но было это еще в начале их знакомства, поэтому многое выветрилось из памяти. Однако марку держать следовало.

– Конечно, – заверил он Надежду. – Только не сию минуту, естественно. Сейчас лучше скажи, что это за карточку ты вертишь в руках?

Девушка удивленно посмотрела на свои пальцы. Оказывается, она прихватила с собой картонный прямоугольничек с ажурным уголком.

– А-а, это. Это, я так понимаю, визитная карточка тети Поли.

– Ты ее знала?

– Нет, конечно. Она умерла задолго до моего рождения. Но много о ней слышала от тети Нилы, да такого, что не забудешь. Прямо как роман. Прочтешь нечто подобное в книжке – решишь, сплошные выдумки.

Владимир усмехнулся:

– Неужто?

– А вот послушай, – предложила Надежда. – Эта тетя Поля приходилась двоюродной бабушкой моей тете Ниле. В пятнадцать лет ее выдали замуж за человека, который был вдвое старше ее. По преданию, он был грубым, к тому же имел любовницу, которая заправляла всем у него как у себя дома. Поначалу тетя Поля мало что понимала в происходящем. Но потом сообразила что к чему, а когда родила дочку, то взяла да и ушла с ней куда глаза глядят. И это безо всяких там документов, потому что вроде бы раньше, до революции, жену вписывали в паспорт мужа. По дороге обе они заболели тифом и девочка умерла, а тетю Полю выходили добрые люди.

Сейчас я уже не помню как, но оказалась она в Баку. Как-то шла она по улице и остановилась у витрины модной лавки. Хозяйка ателье ее заприметила и предложила работу, как говорила тетя Нила, модистки. Тетя Поля, к слову, очень хорошо шила. Прошло какое-то время, и хозяйка, которую все называли «мадам», сказала работающим у нее девушкам, как на подбор молоденьким и хорошеньким, что собирается устроить для них морскую прогулку. Те, естественно, обрадовались. Однако мадам их предупредила, что на палубу они поднимутся, только когда отплывут от берега на порядочное расстояние. Вроде бы объявлен какой-то там карантин.

Сидят, значит, девушки внизу и вдруг слышат, что двигатель судна перестал работать, а сверху доносятся громкие голоса.

– И что это оказалось? – спросил Владимир.

– Оказалось, что это члены местного общества блюстителей нравственности или чего-то вроде него. Им стало известно, что мадам собирает в своем ателье симпатичных девушек, а потом переправляет их в турецкие гаремы. Представляешь? И вот вместе с полицией они остановили судно. Там тетя Поля познакомилась с молодым человеком по имени Исаак Тараев, который стал ее гражданским мужем. Это была обоюдная любовь с первого взгляда…

– Почему гражданским, а не законным мужем? – полюбопытствовал Владимир.

– Подробностей не знаю, – ответила Надежда. – Но вроде бы родственники этого молодого человека были категорически против. Родители у него к тому времени уже умерли, и всеми делами заправлял дядя, которому пополам с племянником принадлежал нефтяной прииск.

– Ничего себе! – присвистнул ее собеседник. – Мне бы сейчас такого дядю!

– Подожди, не перебивай, сказала Надежда. – Так вот, в один прекрасный день этот дядя взял и проиграл все, чем они сообща владели, в карты. Чтобы спасти положение, Исааку пришлось жениться на богатой наследнице, а тете Поле он дал денег и отправил домой.

– Вот тебе и любовь с первого взгляда! – фыркнул Владимир. – Настоящий мужчина так бы никогда не поступил.

– Не нам судить, – резко возразила девушка. – Знаю только, что об Исааке известно лишь по рассказам тети Поли. А она до конца своих дней продолжала его любить и слова дурного про него не сказала, хотя и выходила после замуж два раза. Отсюда и двойная фамилия на визитной карточке. – Надежда грустно вздохнула. – Эх, не везет женщинам в нашем роду с лицами кавказской национальности…

Владимир удивленно посмотрел на нее:

– С чего бы вдруг такое обобщение? У тебя что, тоже был неудачный роман с армянином?

– С каким еще армянином?

– Тебе лучше знать.

– Не было у меня никакого армянина!

– Тогда с грузином?

Надежда вспыхнула:

– Не желаю говорить на эту тему! И вообще, то, что было у тети Поли с Исааком, неудачным романом не назовешь. Это была самая настоящая любовь. Они прожили пятнадцать лет в мире и согласии. Целых пятнадцать лет! По современным меркам – невообразимо много.

Владимир подумал, что нет смысла возражать и тем самым лишать девушку дорогих ее сердцу семейных преданий. А вот чем лично ей насолил некий представитель солнечного Кавказа, выяснить не мешало бы. Только как? Пока их отношения были не настолько близкими, чтобы делиться сокровенным.

Он знал, что по вечерам Надежда созванивается с подругами, даже порой слышал отдельные фразы, но догадаться по ним, о чем идет разговор, и тем более делать выводы о прошлой жизни девушки не представлялось возможным. Было лишь ясно, что за нее тревожились, иначе Надежда по нескольку раз не повторяла бы, что у нее все прекрасно. И источник волнений был каким-то образом связан с Москвой. Об этом можно было судить по тому, как она обычно с придыханием спрашивала: «А как там у вас?» – и замирала, слушая ответ.

Надежда ждала звонков подруг и одновременно боялась их. Они выбивали ее из колеи, волей-неволей заставляли мыслями возвращаться к тому недавнему периоду жизни, который хотелось навсегда вычеркнуть из памяти. А как это сделать, если рано или поздно придется вернуться в институт, где она непременно встретится с ним, с Ладошей? Век бы его не видать, проклятого! Поэтому Надежда тянула с оформлением наследства, ведь где-то в глубине сознания постоянно возникала мысль, что, если надо, ее отпуск могут и продлить, а раз так, то и спешить вроде бы незачем.


Вечером того же дня девушка лежала в постели и никак не могла уснуть. Покоя не давала взявшаяся неизвестно откуда мысль: неужели ей так упорно снился сундук из-за всех тех старых вещей, что она там обнаружила? Надежда не считала себя особо суеверной, но было во сне что-то, что не позволяло от него отмахнуться.

– Эх, посоветоваться бы с кем-нибудь, – вздохнула она и невольно посмотрела на портрет.

И изображенная на нем дама, и сундук были если не по времени, то по какой-то потаенной сути словно бы из одного мира. Вот только не ясно, реального или вымышленного.

Вздохнув еще раз, девушка спустила ноги с высокой кровати, нашарила тапочки и накинула на плечи огромную вязаную шаль с кистями. Уснуть ей определенно не удастся, если она не отделается от докучливой мысли, а сделать это можно было только одним способом: удостоверившись, что сон о сундуке не более чем безделица, которому она придала непомерно большое значение. Владимир спит в задней комнате и вряд ли ее услышит. А два его приятеля вроде бы не вернулись еще из очередной поездки.

Проходя коридором и на цыпочках поднимаясь на чердак, Надежда вдруг поймала себя на мысли, что совсем не боится, хотя именно этого и опасалась, отправляясь в ночную вылазку. Это лунный свет преображает знакомые помещения и предметы, делая их фантастическими, догадалась Надежда. Четкие дневные очертания размывались, углы зияли черными провалами, восприятие расстояния искажалось.

«Место солнца заняла луна со звездами, и я словно оказалась в другом мире, – подумала Надежда. – Сколь важно освещение, и как оно способно неузнаваемо преобразить прежде знакомый мир. Только благодаря Володе я поняла это. Зря, получается, я раскритиковала его пейзаж. Какой же примитивной особой я себя выставила перед ним, даже вспомнить неловко. Может, поэтому он и стал распинаться передо мной об искусстве и книжки с иллюстрациями показывать. Пожалел бедолагу убогую, которая, весьма гордая собой, за пару часов обегала всю Третьяковку и даже не понимала, что ничего-то толком не увидела, кроме надписей, поясняющих, что изображено на картинах и кем. А ведь всего-то и нужно, что встать перед каким-нибудь пейзажем или портретом, прислушаться к себе и спросить: а что он вызывает в твоей душе?..»