Мария Воронова - Клиника любви

«Уже забыл», — написал он текст телеграммы и подал в окошко.

Когда Саня узнала, что Миллер бросил Наташу, она сразу подумала, что он сделал это из-за Вероники Смысловской. «Старая любовь не ржавеет», «от ненависти до любви один шаг» — все эти банальности приходили ей в голову, когда она, уложив Петьку, смотрела в телевизор, не осознавая, что происходит на экране.

«Вот сучка, — думала Саня злобно, — явилась ни раньше ни позже, а прямо накануне свадьбы! Где она, интересно, раньше болталась, и вообще, не она ли виновата в том, что Миллер стал замороженным эсэсовцем? Наверное, все нервы мужику измотала, кровь выпила и бросила его ради своего старикашки. А теперь заявилась: здрасте, вот и я, прошу любить и жаловать!

Стоп, Саня, а тебе это ничего не напоминает? Не помнишь ли ты, случайно, такого Ванечку Семенова, который каждый вечер встречал тебя из института и писал за тебя дурацкие рефераты по общественным наукам? Ты тоже послала его подальше, решив почему-то, что достойна большего, хотя у тебя не было для этого ни малейших оснований. А сейчас тебе вдруг захотелось его отыскать и свалиться ему на голову со своей любовью, опоздавшей Бог знает на сколько лет! И после этого ты будешь осуждать Смысловскую?! И вообще: не лезь, без тебя разберутся».

С этими мыслями она выключила телевизор, поставила будильник и легла спать.

Но разбудил ее не будильник, а Наташа.

— Ты что, не доверяешь мне отвести сына в школу? — Зевая, Саня вышла в прихожую и смотрела, как подозрительно спокойная Наташа снимает куртку и сапоги. — Спала бы себе…

— Не хочу, чтобы Петька знал, что мать не ночует дома. Ты еще чайник не включала? Холодная вода есть кипяченая?

— «В пьянстве не замечен, но по утрам жадно пьет холодную воду», — процитировала Саня. — Между прочим, из-за тебя я недоспала свои законные полчаса.

— Не ворчи. Хочешь, я за это пожарю блинчиков?

— Тебе сейчас только блинчиков не хватает. Прими душ и ложись спать.

Зевая во весь рот, Наташа прошла на кухню и стала жадно пить прямо из чайника. Струйка воды стекала по ее подбородку на свитер, но она ничего не замечала. Саня наблюдала за ней с удивлением.

— Все-таки блинчики я сейчас сделаю, — объявила Наташа, напившись. — А что ты на меня так смотришь?

— Ничего.

— Ты удивлена, что я не задыхаюсь в слезах и не падаю тебе на грудь?.. Саня, во всем виновата только я.

Размешивая тесто, она поведала подруге историю своего разрыва с Миллером.

— Ну вот, — закончила Наташа. — Теперь уже ничего не изменить. Он вообще-то сильно переживает, поэтому ты его как-нибудь утешь, ты это умеешь.

Саня сказала, что не видит причин утешать Миллера, и поэтому никаких утешений он от нее не дождется. И вообще ей не платят за сеансы психоанализа, которые приходится проводить с этим сдвинутым уродом.

Время бежало, и все потихоньку возвращалось на круги своя. Миллер снова стал замкнутым и неприятным, да еще и отдалился от Сани — единственного человека, с которым раньше он бывал более или менее откровенен. Полагая, что ее общество будит в нем воспоминания о Наташе, сама Саня старалась лишний раз не попадаться ему на глаза.

Она сочувствовала Миллеру, но чем она могла ему помочь? Уговорить его сменить гнев на милость и простить Наташу? Но, во-первых, Наташа просила ее не делать этого, а во-вторых, Саня знала: на месте Миллера она тоже бы не простила, и поэтому его чувства были ей понятны.

Конечно, она не могла осуждать и Наташу, ведь ей-то самой ни при каких обстоятельствах не предложили бы сниматься для глянцевого журнала в нижнем белье. Как знать, будь она красивой женщиной, не поддалась ли бы она соблазну? Легко осуждать других за поступки, от которых ты сам гарантирован.

А Наташа вела себя необычно для брошенной женщины. Она не плакала, не пила водку и не валялась целыми днями на диване, уставившись в телевизор. Когда Саня предлагала ей для успокоения нервов попить травки, Наташа шутила: «Лучше уж покурить». Без всякой травки она имела неправдоподобно умиротворенный вид. А иногда Саня, неожиданно обернувшись, ловила на лице подруги мечтательную улыбку.

Это было необъяснимо.

В который раз Наташа вертела в руках телеграмму, словно надеясь обнаружить в ней еще один, тайный, смысл. «Уже забыл». Как правильно она сделала, что ушла, не дожидаясь, пока он проснется!

Лежа тогда рядом с ним, слушая его ровное дыхание, Наташа вспоминала, как он говорил Петьке: «Похоть — это очень грустно». Ей не хотелось причинять ему лишней боли, заставлять его прятать глаза и подбирать необидные слова, чтобы сказать ей: это была случайность. Его оправдания были не нужны ей. Она знала: он и так будет терзаться, что не сумел устоять… Но разве можно было устоять перед тем, что накатило на них, когда их губы случайно соприкоснулись?..

Ей очень хотелось избавить его от угрызений совести и сказать, что она чувствовала себя счастливой, лежа в его объятиях. Миллер уже казался ей призраком, мороком, но она была благодарна и ему: ведь если бы он ее не бросил, она бы не узнала, что такое счастье.

Да, оставшись одна и не питая надежд соединиться с любимым человеком, Наташа чувствовала себя счастливой. Оказывается, чем больше любишь человека, тем больше сил смириться, что никогда не будешь с ним вместе.

Но у нее было чем заняться и помимо любовных переживаний. Следовало срочно найти какой-нибудь приемлемый источник средств к существованию. В юности она уже побывала в подобной ситуации, но когда вся жизнь еще впереди, все и воспринимается иначе: можно пробовать что угодно и совершать сколько угодно ошибок…

Первым делом Наташа обзвонила несколько салонов красоты, но администраторы без навыков работы на компьютере нигде не требовались. Как жаль, что она так и не собралась раньше пойти на какие-нибудь курсы!.. А теперь, когда ее накопления таяли с поразительной быстротой, она просто боялась себе это позволить. Тем не менее она не унывала и продолжала читать объявления.

А в одно из воскресений позвонил Анатолий Васильевич и спокойно поинтересовался, не хочет ли Петька с ним погулять. Сын хотел.

В ближайшие сорок минут, которые оставались до приезда Елошевича, Наташа металась по квартире, безуспешно пытаясь трясущимися руками навести красоту. Волосы никак не складывались в прическу, стрелки выходили кривыми, и даже помадой она попадала мимо губ.

Чтобы прийти в себя, Наташа, при Петьке не курившая, вышла на лестницу. Она крутила и крутила колесико зажигалки, но пламени не было. Тогда она схватила лежавший на подоконнике соседский коробок спичек и тут же его рассыпала.

А она-то думала, что будет счастлива наконец его увидеть! Да у нее сердце разорвется! Или она кинется ему на шею… И неизвестно еще, что хуже.

— Оденься и спустись во двор, — сказала она сыну. — Зачем Анатолию Васильевичу лишний раз подниматься по лестнице?

Вечером выяснилось, что Елошевич принял предложенные правила игры. После прогулки он довел Петьку до парадного, позвонил в домофон, но конвоировать ребенка до квартиры не стал.

Так у них и повелось. Елошевич продолжал возиться с Петькой, но по молчаливому соглашению избегал встречи с Наташей.

А когда у нее в очередной раз сломалась машина, он проявил чудеса изобретательности, чтобы починить ее, не входя в личный контакт с хозяйкой.

Наташа и вовсе не собиралась чинить свой джип, который не завелся после нескольких дней простоя. Теперь у нее не было необходимости колесить по городу: до Петькиной гимназии можно было добраться и пешком. Кроме того, следовало максимально сократить расходы, а бензин опять подорожал, и Наташа начала уже прикидывать, как бы ей продать джип.

Но тут позвонил Анатолий Васильевич, узнавший от дочери о Наташиной проблеме.

— Наташа, твой джип продавать бессмысленно, — сказал он. — Много за него не дадут, а кто знает, как жизнь повернется. Сможешь ли ты потом позволить себе машину такого класса. Если ты нуждаешься…

— Я не нуждаюсь, — быстро перебила Наташа. Еще не хватало, чтобы он стал предлагать ей деньги!

— Тем более. У тебя же есть я! И пока я жив, твоя машина будет на ходу.

— Спасибо, Анатолий Васильевич.

Он хмыкнул в трубку. Раньше она никогда не называла его по имени-отчеству. Но назвать его сейчас «дядя Толя» она тоже не могла: после того, что произошло между ними, в этом было бы что-то… кровосмесительное.

— Петька дома? Дай ему ключи и техталон, пусть спускается через двадцать минут. Думаю, мы с ним разберемся, в чем проблема.

Проблема, как доложил вечером Петька, заключалась в аккумуляторе. Елошевич снял его и повез к себе домой заряжать.

Возвращение аккумулятора на место произошло тем же порядком.

Сане позвонил Миллер и попросил зайти к нему в кабинет. Интересно, что у него случилось, думала она, передавая больных дежурной смене. Неужели опять хочет использовать ее в качестве жилетки?

Но в кабинете обнаружился Ян Колдунов. Они с Миллером пили чай, доброжелательно глядя друг на друга.

— Как я рад тебя видеть! — Колдунов поднялся, чтобы расцеловать ее, и усадил за стол. — Чаю или кофе?

— Чаю, пожалуйста. — Она устроилась рядом и по старой привычке положила голову на колдуновское плечо.

— Вот мне просто интересно, почему господин Колдунов устраивает с вами свидания именно в моем кабинете? — желчно спросил Миллер. — Вместо того чтобы пригласить вас в ресторан, например, или хотя бы в парк, он является ко мне и требует вызвать вас сюда.

— Ты, Дима, совсем заработался, — засмеялся Колдунов. — Сам же меня пригласил на консультацию.

— И как? — лениво поинтересовалась Саня.

— Такая тетенька, что ой-е-ей! С крышей совсем беда. Там диагноз негде ставить, а этот утопист, — он кивнул на Миллера, — чего-то еще от меня хочет.

— Недотрах — страшная болезнь, — подтвердил «утопист».

— Я становлюсь человеконенавистником, — сказал Колдунов и тяжело вздохнул. — Не выношу людей, подобных этой бабе, которые считают, что мир крутится вокруг их болячек. И мне даже не всегда удается скрывать свои чувства.

— А чего еще можно ожидать от нас с нашей работой? — пожал плечами Миллер. — Лев Толстой говорил: если хотите ненавидеть людей, заставляйте себя их любить. Так что я тоже становлюсь мизантропом.

«Это он только еще становится! — ужаснулась Саня. — Что же будет, когда процесс завершится?»

— Тебе нельзя, — сказал Колдунов. — Ненавидеть человечество можно только в том случае, если на свете есть люди, которых ты любишь больше себя самого. Хотя бы один такой человек. Иначе просто свихнешься.

Тут за дверью послышались чьи-то быстрые шаги, дверь стала открываться, и Миллер уже набрал полную грудь воздуха, чтобы объявить наглецам, что рабочий день окончен…

Но тут на пороге возникла Вероника Смысловская.

Та же безупречная стрижка, классический костюм…

«Версаче, — подумала Саня, — или Армани?» Отличить одного от другого она не смогла бы ни при какой погоде.

— Добрый вечер. — Войдя в кабинет, Смысловская по очереди протянула всем ладонь для рукопожатия. — Я приехала к Валериану Павловичу, привезла копию отчета и постановление о присуждении вашей клинике высшей категории, а он уже ушел. Дмитрий Дмитриевич, я у вас бумаги оставлю. — Она положила на стол папку из дорогой кожи.

Миллер посмотрел на папку и молча кивнул.

«А они похожи, — внезапно подумала Саня, — наверное, именно поэтому и ненавидят друг друга. Смысловской вовсе не обязательно было лично везти эти бумаги, достаточно было простого звонка. Но нет, она решила стопроцентно исполнить свой долг. Миллер тоже всегда так делает. Они оба считают, что это дает им право презирать других людей».

— Вероника, дорогая! — подал голос дамский угодник Колдунов. — За те годы, что мы не виделись, вы изменились только к лучшему.

«Сколько вокруг случайных встреч! Люди сталкиваются после долгой разлуки, находят друг друга… Почему же мне-то никак не встретиться с Ваней?..»

Колдунов, продолжая ворковать над Вероникой, усадил ее к столу, налил чаю. После чего рухнул на свое место, протянул в сторону Миллера руку и общепринятым движением потер большим пальцем об указательный.

— Так будет мне гонорар сегодня или нет?

— Или нет.

— А ради чего тогда я целый час ублажал эту истеричку?

— Ян, ну что я могу поделать? Она твердо убеждена, что имеет право на бесплатную медицинскую помощь высшего качества. Если бы я тебя не пригласил, она бы жалобу написала.

— Жалоб бояться — денег не видать, — с усмешкой прокомментировала этот диалог Вероника Смысловская.