«Вот пусть меня выберут, Регинке назло!» — шептала Наташа по дороге.

Увы… Хоть она и принарядилась и от обуревающего ее злого азарта выглядела очень сексапильно, выбрали другую девчонку.

«Никому я не нужна, — горестно размышляла Наташа. — Выросло новое поколение, которое, когда я начинала, еще ходило в памперсах. Чем я буду зарабатывать, интересно, когда это поколение совсем вытеснит меня с рынка? Как ни крути, а пора завязывать с модельным бизнесом, дальше будет только хуже. Вот сегодня целый день протусовалась, пришлось даже дядю Толю просить, чтобы Петьку из школы забрал, а толку? Ни копейки не заработано. Как жить дальше? Учиться? Но единственное, что я способна осилить, — это курсы косметологов».

В автомастерской было подозрительно тихо. Одной машиной занимался механик, еще две стояли с беспомощно разинутыми капотами.

— Здравствуйте, Наташа. — Механик подошел к ней, вытирая руки ветошью. — Вы за Петей?

Она кивнула и кокетливо улыбнулась. Наташа знала, что парня зовут Слава, раньше он служил под началом Анатолия Васильевича, а потом, комиссованный по ранению, поступил к нему в автосервис. Она чувствовала, что нравится Славе, и не упускала случая немного пофлиртовать с ним.

— Что это вы делаете? — пропела Наташа, заглядывая в мотор. — Ой, как все сложно! И как только вы в этом разбираетесь?

Она сделала несколько коротких вздохов, сложила губки бантиком и похлопала ресницами. Трюк примитивнейший, но Наташа не видела еще ни одного нормального мужика, который бы на него не повелся. Вот и Слава сразу же внутренне подобрался, приосанился и как бы нечаянно встал поближе к ней.

— А можно покурить? Ничего не взорвется? — закрепила успех Наташа. Известное дело, женщина, которая чего-то боится, возбуждает мужчину до обалдения.

Слава подвинулся еще ближе и жарко задышал ей в шею.

— Эй, ты что мне тут к девочке пристаешь? — раздался строгий голос Анатолия Васильевича.

Наташа быстро отпрянула от Славы и оглянулась. Дядя Толя стоял на лестнице, которая вела из рабочего зала в мансарду, служившую конторой.

Неожиданно для себя Наташа почувствовала, что краснеет.

Елошевич сбежал с лестницы, гулко стуча по ступеням своими тяжелыми ботинками.

— Наглость какая! — деланно-суровым тоном продолжал он. — Ты, Слава, оказывается, коварный соблазнитель! Но я тебе Наташку в обиду не дам. Сначала у меня разрешение спросишь по всей форме, чтобы в кино ее сводить, потом в ресторан, потом женишься, а уж потом… все остальное.

— Дядя Толя, а Петька где? — прервала его Наташа.

— Наверху. Ну и парень у тебя! Мы с двух часов по очереди с ним в шахматы режемся, и он все партии вчистую выиграл. Ни одной ничьей! Нужно сеанс одновременной игры организовать, чтобы у нас хоть какие-то шансы были.

— Оставьте всякую надежду, дядя Толя! Петька учится в физико-математическом классе, и у него первый юношеский разряд по шахматам.

— Серьезный товарищ. Только как бы он не зачах у тебя над шахматной доской. Знаешь, ему бы настоящим спортом заняться…

Елошевич деликатно взял ее за локоть и предложил подышать свежим воздухом. За те несколько минут, пока она кокетничала со Славиком, зимнее солнце успело закатиться за высокий, увенчанный колючей проволокой забор промзоны, и в сумерках пейзаж выглядел жутковато. Наташа поежилась, и рука Елошевича тут же легла на ее плечо.

— Если Петьку физически подтянуть, то он вполне сможет в Нахимовское поступить. По моей рекомендации возьмут без звука.

— Но я не хочу…

— А ты сразу не отказывайся. Там, во-первых, образование прекрасное, во-вторых, зеленая улица в любое высшее военное училище… Если сразу поступит, в армии служить не придется. Так что подумай.

Она промолчала.

— Я, Наташа, не хочу тебя обидеть или как-то намекнуть, что ты плохо смотришь за сыном. Ты хорошая мать. Просто парню нужно мужское воспитание. И вот еще что… Ты прости, что я лезу в твою личную жизнь, но я тебя всегда за дочь считал. Так вот, я не думаю, что Дмитрий Дмитриевич будет Петьке хорошим отчимом.

— Что? — Она удивленно уставилась на Елошевича.

— А то. Он, конечно, человек культурный и сдержанный, но, по-моему, абсолютно равнодушен к твоему сыну.

Наташа вздохнула. «Не только к моему сыну, но и ко мне самой», — хотелось ей сказать.

— Когда вы поженитесь, захотите общего ребенка, — продолжал дядя Толя.

— Я не хочу второго ребенка, — перебила она. — И Митя, кажется, тоже.

— Возможно. Но вообще-то чем эгоистичнее мужчина, тем в нем сильней инстинкт продолжения рода. К тому же вы с твоим Дмитрием Дмитриевичем оба такие красивые, что просто грех не соединить ваш генетический материал! У тебя начнется новая жизнь, ты уже не сможешь уделять Петьке столько внимания, и он начнет ревновать, чувствовать себя брошенным. Так зачем держать его возле себя? Ради того, чтобы доказывать себе самой и окружающим, что ты хорошая мать? Дай же и ему возможность жить интересно.

Острым носком своего модного сапога Наташа выводила узоры на грязном снегу и внимательно их разглядывала.

— В первую очередь, дядя Толя, я о том и думаю, чтобы Петьке было интересно жить…

— Вот и умница. — Почему-то расценив Наташины слова как согласие, Елошевич потрепал ее по плечу. — А если ему не понравится, всегда можно будет забрать его домой. Ладно, сейчас я приготовлю тебе кофе, приму душ, переоденусь и повезу вас с Петькой ужинать. Ты позвони Сане, пусть тоже собирается. Захватим ее по дороге.

— А куда поедем?

— Ну, я ваших новомодных заведений не знаю, поэтому по-стариковски. В ресторан гостиницы «Санкт-Петербург».


С того дня как Саня нахамила Миллеру, он стал с ней еще более вежлив: демонстративно пропускал ее в дверях, вставал и предлагал стул, когда она входила в комнату, и величал не иначе как «глубокоуважаемая Александра Анатольевна». Но, встречаясь за чаем, они по какой-то молчаливой договоренности не толь ко не вели бесед, но даже не смотрели друг на друга. За столом солировал Валериан Павлович Криворучко, который сладострастно нагнетал обстановку фантазиями о грядущем приезде комиссии.

— Давайте устроим небольшой пожарчик, — предлагала Саня. — И скажем, что все бумаги сгорели.

— Ага! А ЦРУ похитило наши методические разработки, — подхватывал Криворучко.

В свободное время Саня усаживала молодых врачей восстанавливать документацию, но пока не говорила об этом профессору, не желая его раньше времени обнадеживать. К тому же, как ни крути, то, что они делали, было явной липой и могло бы удовлетворить только самую невзыскательную комиссию.

Миролюбивая натура Сани восставала против недоговоренности в отношениях с Миллером, поэтому однажды, когда они остались в чайной комнате вдвоем, она набралась решимости и сказала:

— Дмитрий Дмитриевич, прошу вас, давайте помиримся. Простите меня за грубые и несправедливые слова.

— Я, во-первых, с вами не ссорился, — Миллер пожал плечами, — а во-вторых, давно вас простил. Тема исчерпана.

— Почему же вы не хотите разговаривать со мной? Или вы боитесь опять услышать от меня какую-нибудь… колкость?

Профессор скривился.

— Александра Анатольевна, я уважаю вас и ценю. Но давайте на этом закончим выяснение отношений.

— Охотно.

В этот момент в комнату заглянул один из клинических ординаторов:

— Дмитрий Дмитриевич, подпишите аттестационный лист, пожалуйста!

— Нет, Чесноков, даже не просите. Я вас еще в прошлом году предупреждал: вы у меня аттестацию не пройдете. Я не могу выпустить ординатора такого, извините, низкого уровня.

— Но, Дмитрий Дмитриевич, что ж мне делать? — спросил Чесноков трагическим голосом.

— Не знаю. Год назад я говорил вам, что нужно читать литературу, и даже называл монографии, которые следует изучить. Вы что-нибудь прочли? Еще я говорил, что нужно ходить на дежурства. Вот вы, Александра Анатольевна, часто дежурите, вы хоть раз видели это молодое дарование?

— Ну… — Сане стало жалко Чеснокова.

Он, конечно, был редким раздолбаем, но всегда охотно помогал сотрудникам кафедры в бытовом плане: безотказно подвозил чужих бабушек, двигал мебель и доставал автомобильную краску по оптовой цене. К тому же толстый, круглоголовый и краснощекий Чесноков, имевший кличку Помидор, всегда находился в превосходном настроении и подпитывал окружающих позитивной энергией, за что его любили больные.

Но Миллер, никогда к услугам Чеснокова не прибегавший, не собирался прощать ему некомпетентность за добрый и веселый нрав.

— Если я сейчас спрошу вас ход трепанации черепа или предложу перечислить двенадцать пар черепно-мозговых нервов, вы же не ответите? Я знаю, что вы торгуете красками и посвящаете этому основное время, а диплом об окончании ординатуры вам нужен из каких-то непонятных мне соображений. Однако это не повод, чтобы я подписал вам аттестационный лист.

— Но, Дмитрий Дмитриевич…

— Идите, Чесноков. Вы можете жаловаться на меня руководству, тем более что неаттестованный ординатор не украшает репутацию кафедры. Но у меня вы аттестацию не получите.

Чесноков еще немного потоптался в дверях, лучезарно улыбнулся и ушел.

— Уж подписали бы этот лист несчастный!.. — сказала Саня. — Ясно ведь, что он никогда не станет практическим врачом.

— Тогда он и без диплома проживет. Послушайте, вот если бы я был токарем на заводе и точил бы детали не того размера? — Саня засмеялась: профессор Миллер был совсем не похож на токаря. — Даже нет, не так. Мне бы поручили делать гайки, а я бы вместо них клепал какие-нибудь болты. Меня бы предупредили пару раз, а потом быстренько перевели в уборщики. А здесь — пожалуйста! Выпускайте, профессор, торговцев красками вместо нейрохирургов, никто вам слова поперек не скажет!

Миллер злился, но Сане все равно было приятно, что он снова с ней разговаривает. Она поднялась, чтобы налить воды в их древний электрочайник, и заодно вымыла профессорскую чашку.

— А вы знаете, что этот светоч научной мысли написал в истории болезни? Тупая травма головы с повреждением селезенки! Каково? Если у него самого в башке вместо мозгов селезенка, не обязательный, как известно, орган, то это не значит, что все так же плохо устроено и у других!

— Да ладно вам придираться к словам, Дмитрий Дмитриевич! Понятно же: он имел в виду, что у пациента черепно-мозговая травма плюс травма живота с повреждением селезенки. Мало ли что можно написать в три часа ночи!

Но профессору было никак не успокоиться.

— А еще я как-то раз говорю на обходе: запишите в истории, что операция откладывается, потому что у больного ОРВИ. Так он записал: больной готовится к операции по поводу ОРВИ. Представляете? Мы, оказывается, такие продвинутые, что хирургическим путем насморк лечим! Вот вы, Александра Анатольевна, назовите хоть одно положительное качество этого лентяя, ради которого стоило бы аттестовать его.

— Ну, он всегда приветлив с больными. Подбадривает их, внушает надежду на выздоровление. А ведь еще Гиппократ говорил, что тот врач хорош, в присутствии которого больному становится легче.

Миллер тяжело вздохнул и мрачно уставился на Саню.

— Понимаю, на что вы намекаете. Что я в отличие от этого вашего Чеснокова с пациентами не сюсюкаю. Но знаете, если бы мне, не дай Бог, проломили башку, я бы предпочел оказаться не в руках добродушного неуча, а в руках компетентного врача, пусть и с дурным характером. Когда сломано основание черепа и кровь хлещет из ушей, от врача требуются активные действия, а не ободряющие слова! — с пафосом добавил он.

— Вы все правильно говорите. Но как же милосердие?

— То, что я не утираю сопли всем подряд, еще не значит, что у меня нет милосердия! — Сказав это, Миллер обиженно надулся.

— И все-таки мне иногда кажется, что его у вас нет. — Саня немедленно выругала себя за эти слова, но было уже поздно.

Профессор пронзительно взглянул на нее и нервно раздавил сигарету в пепельнице.

— Можно подумать, вы много в этом понимаете! — Голос Миллера так звенел, что Саня поняла: новой ссоры не избежать. — Как вы вообще беретесь судить обо мне? Что вы обо мне знаете? Вы знаете, что такое остаться в шестнадцать лет с психически больной матерью и младшей сестрой на руках?

— Простите… — смущенно пробормотала она, ничего подобного не подозревавшая.

Но он, кажется, уже не мог остановиться:

— Мне тогда не помог ни один человек! Ни один! Сестру нельзя было оставлять с мамой, но никто из наших родственников не захотел взять ее к себе. Больше того, мама сошла с ума после тяжелой черепно-мозговой травмы, а родня распустила слух, что она спилась после смерти отца.

— Дмитрий Дмитриевич, прошу вас! Я верю, что вам пришлось тяжело, но избавьте меня от подробностей.