«Давненько от тебя не было известий, — ухмыльнулся он про себя и быстро устроился за соседним столом. — Голосуешь «за»? Так ведь и я не против!»

Он с нетерпением ждал, пока Алиса поставит последнюю роспись в журнале. Наконец она захлопнула тяжелую амбарную книгу и посмотрела на него.

— А я к тебе, Алиса. По важному делу.

— Слушаю вас.

— Пойдем-ка уединимся. На лестницу там или в садик выйдем. Не хочу, чтобы нас слышали.

Пожав плечами, Алиса отпросилась у напарницы, и, накинув куртки, они вышли в скверик. Вокруг страшного бетонного вазона сиротливо жались три ломаные скамейки. Уже совсем стемнело, на город упала буро-черная осенняя ночь с моросящим дождем, фонари не горели. Лицо Алисы, освещенное только тусклым светом окон, показалось вдруг загадочным и красивым… Они сели рядом на скамейку.

— Алиса, выходи за меня замуж, — сказал Иван решительно.

Она тихо засмеялась:

— Вы, Иван Сергеевич, от своих пациентов заразились?

— Я серьезно. Выходи.

— То есть, — осторожно переспросила она, — вы хотите, чтобы я стала вашей женой?

— Ну!

— Честно говоря, верится с трудом. Хотя какая разница, шутите вы или всерьез, это все равно невозможно.

— Почему?

— Я должна объяснять?

— Нет, конечно, но все-таки… Серьезно, ты мне нравишься, я скучаю, если долго тебя не вижу… Да что там говорить, ты сама знаешь, как я к тебе отношусь. — Он сам не знал, зачем уговаривает Алису так, словно понятия не имеет о ее беременности.

Но ведь Илья Алексеевич не посвящал ее в свои планы, не зная, согласится Иван или нет. Значит, если она сейчас поверит в искренность его чувств, то посчитает внезапно вспыхнувшую любовь доктора Анциферова решением всех своих проблем. Она скажет, что беременна их общим ребенком… Она станет считать, что он верит в это, а он — что она не знает о том, будто он женился из корыстных соображений…

— Иван Сергеевич, я не выйду за вас.

— Ну почему, Алиса? — проныл он. — Я буду тебе хорошим мужем. Поверь, я серьезно говорю.

— Вам вообще знакомо слово «нет»?

— Вообще знакомо. Но сейчас я не понимаю, почему ты отказываешься, да еще так категорически.

— Дело не в вас. Вас, Иван Сергеевич, я очень уважаю и даже, можно сказать, люблю. Но есть причина, по которой я не смогу никак стать вашей женой… Эта причина не имеет к вам никакого отношения, она целиком находится во мне. Мой отказ скорее в ваших интересах, чем в моих собственных. Надеюсь, это вас утешит.

Она хотела встать, но Иван удержал ее за руку. Такая честность была ему по душе.

— Подожди. Сядь. Разговор только начинается. Ты так хорошо загадываешь ребусы, что я догадался бы, в чем дело, даже если бы не знал. А я знаю.

Она как-то вдруг поникла и резко сбросила его руку.

— Не бойся, — сказал он ободряюще, — ты со мной по-честному, и я с тобой тоже. Твой отец все рассказал мне. Он хотел, чтобы я фиктивно на тебе женился, а я подумал: давай по-настоящему, а? Я целый день ходил, бродил… Алиса, ты же мне серьезно нравишься, на самом деле, просто я дурак, раньше не сообразил на тебе жениться, вот и дождался… — Он взял ее за плечи и легонько встряхнул, но девушка молчала и старательно отводила взгляд. — Я правду тебе говорю. Я же весь день думал, сомневался, не мог понять, хочу я быть с тобой или нет, а сейчас мне прямо плохо делается, как подумаю, что ты не согласишься.

— Так это папа придумал? — спросила она безжизненно. — Мог бы хоть посоветоваться со мной сначала… А то нашелся средневековый король, выдает дочь за первого встречного.

— Но он же хорошо придумал! Да и я не первый встречный. Кстати, должен тебе признаться, он, как настоящий король, кроме тебя, обещал мне еще полцарства. Другими словами, продвижение по службе и жизнь вместе с тобой в отдельной квартире. Это я к тому, чтобы ты не думала, будто я весь из себя прекрасный избавитель и действую из чистой жалости. Тоже имею свой интерес, но, вот тебе крест, я и без этого готов связать свою жизнь с тобой.

Она невесело улыбнулась:

— И вас не смущает, что я жду ребенка от другого мужчины?

— Нет. Если хочешь знать, я уважаю тебя за то, что ты не собираешься делать аборт. Да, обожглась ты, но такое бывает…

— А как вы будете воспитывать чужого ребенка?

— Как сумею. А раз я на тебе женюсь, он будет мне не чужой.

Она смотрела на него растерянно:

— Не знаю, Иван Сергеевич… Я чувствую, что ничем хорошим это кончиться не может. Если бы у меня было больше сил, я бы, конечно, отказалась от вашего предложения. Но раз вы тоже заинтересованы, я согласна. Я слишком слабая, чтобы отказаться от вашей помощи сейчас. Обещаю, что дам вам развод по первому требованию.

«Какой она все-таки еще ребенок! — подумал Иван с тоскливой жалостью. — Ребенок, которого грубо и насильно выпихнули во взрослую жизнь».

— Давай хоть поцелуемся, что ли, — нарочито небрежно сказал он, маскируя желание обнять ее.

Поцелуя не получилось. Алиса неловко ткнулась губами в его губы, но тут же смутилась, отпрянула. Он привлек ее к себе и осторожно, стараясь не испугать, провел ладонью по волосам, чувствуя, как она дышит ему в рубашку.

— Все, — сказал он, — не тревожься больше. Я с тобой. Вместе как-нибудь справимся.

…Он проводил ее до ординаторской, выпил еще один стакан чаю и собрался домой. Теперь уже Алиса пришла провожать его. В пустом гулком вестибюле, под равнодушными бронзовыми бюстами именитых медиков, они поцеловались уже по-настоящему. Прижимая к себе девушку, Иван чувствовал, как все его тело радостно отзывается на ее близость, даже ее скованность была ему приятна.

— Ваня, — сказала Алиса, осторожно пробуя новое обращение, раньше она всегда называла его по имени и отчеству, — а ты хочешь знать, кто отец ребенка?

— Пожалуй, нет. Должна быть в женщине какая-то загадка.

— Я серьезно. Мы с тобой решаемся на ответственный шаг, и лучше знать все исходные данные.

— Наверное, ты права. — Ему так приятно было целовать ее, что он почти не слушал.

— Только, прошу тебя, никому больше не рассказывай!

— Что я, идиот? Зачем мне распространять слухи о собственной жене?

— Это Васильев, — тихо сказала она.

— Васильев так Васильев, — ответил он равнодушно, а про себя подумал: «Какой я догадливый».

Алиса смотрела на него грустно и растерянно.

— Раз так, я просил бы тебя уволиться отсюда.

— Хорошо. Я и сама собиралась.

— Вот и умница. — Ваня снова приник к ее губам. — Все, побежал, — выдохнул он, разжав объятия. — Детали обсудим завтра. Надеюсь, ты до завтра не передумаешь?

Она покачала головой:

— Вряд ли. Но боюсь, настанет день, когда мы оба проклянем себя за то, что решились на эту авантюру.

1993 год

— Жанна Игоревна, вас в операционную! Холангиография [1]!

Жанна взяла под мышку кассету с пленкой и покатила перед собой мобильный, но очень неповоротливый рентгеновский аппарат. Лифтер помог закатить его и, разогнав сестер, желающих проехаться на попутном лифте, важно нажал кнопку пятого этажа.

Жанна Игоревна! Ей всего двадцать три года, а она уже Жанна Игоревна, старший рентген-лаборант стационара, мать четырехлетней девочки. Значит ли это, что она выбралась из ямы?

На стене лифта висело зеркальце, Жанна посмотрелась, делая вид, будто поправляет прическу. Что ж, годы почти не отразились на ее внешности, она такая же хорошенькая и свежая, как в восемнадцать лет, хотя ей пришлось хлебнуть горя…

Рождение дочери совпало с крушением экономики могучей страны. Страстные речи о свободе и демократии, призывы «перестраиваться» привели к власти воров, безнаказанно обирающих граждан и презирающих честный труд.

Сначала появились карточки, потом, стоило Жанне к ним привыкнуть, воцарилась свободная торговля, а зарплата стала такой, что на нее почти ничего невозможно было купить. Да и эту крошечную зарплату месяцами не выдавали. Деньги, отложенные Жанной на отпуск по уходу за ребенком, сгорели в инфляции, сидеть с дочкой она не могла. К счастью, нашлась бабка-пенсионерка, согласившаяся выступать в роли няни, но ей нужно было платить… Жанна работала на две ставки, носилась по домам ставить капельницы, выводила из запоев и почти не видела собственную дочь. При этом ухитрялась кормить грудью — молока было много, а покупать смеси просто не на что, не говоря уже о том, что естественное вскармливание гораздо полезнее. Забегая домой каждые четыре часа для кормления, Жанна с благодарностью вспоминала Екатерину Михайловну: та не только нашла ей хорошее место работы, но и посодействовала в получении комнаты на соседней с больницей улице. Это была неслыханная удача — еще полгода, и никакого жилья Жанне бы не досталось: цены на недвижимость росли на глазах. «Своя комната, крыша над головой, — думала Жанна благоговейно, — что еще надо для счастья? А на еду я уж, сподобит Бог, заработаю».

Даже из своей лактации она умудрилась извлечь выгоду — сцеживала молоко и продавала для дочери живущего неподалеку бизнесмена. Жена бизнесмена периодически подкидывала Жанне детские вещички, а узнав о ее одиноком положении, пыталась знакомить с друзьями мужа. Но Жанна, помня наставления Екатерины Михайловны, опасалась связываться с кем-то из этих напористых, холодноглазых мужчин. В искреннюю любовь она не верила, несчастная Золушка вряд ли тронет нового русского принца, а вот купить ее они захотят, тем более, пользуясь ее бедственным положением, можно будет назначить совсем небольшую цену. «Я должна сама выкарабкаться, сама подняться со дна, — твердила она, когда есть было совсем нечего и так соблазняла мысль хоть чуть-чуть пожить по-человечески, хоть ненадолго позволить кому-то другому избавить ее от забот о хлебе насущном. — Нет, так я утону еще глубже, — строго говорила себе Жанна и бежала на очередную халтуру».

Настоящему, хорошему мужчине не нужна гибнущая мать-одиночка легкого поведения! Это она знала как дважды два.

Впрочем, на новой работе никто не попрекал ее внебрачным ребенком — было не до того, да одиноких матерей и без нее хватало.

Сотрудники пачками увольнялись, уходили «в бизнес», кто-то преуспевал, кто-то — наоборот, а она работала на своем месте, хоть ее активно звали бросить эту чертову медицину, от которой никакого проку, и податься, например, в «челноки». Она отказывалась, хотя поездки в Турцию за шмотками сулили гораздо большую и легкую прибыль. Вопервых, ее держала служебная комната, а во-вторых, Жанна просто любила свою работу.

Именно тотальные увольнения позволили ей быстро преуспеть. Рук не хватало, и, как только Верочке исполнился годик, Жанну отправили на курсы рентген-лаборантов. Работа вредная, но оплачивается лучше, чем труд простой медсестры, рабочий день короче, пенсия раньше… Жанна с радостью отправилась учиться. Днем она слушала лекции, вечером неслась на смену, презрительно вспоминая об Илье, который испугался одновременно работать и учиться. Он не смог, а она — вот, пожалуйста! Впрочем, ничего он не боялся, просто это были отговорки, чтобы не жениться на ней.

Верочка пошла в ясли с круглосуточным режимом: все стремительно дорожало, услуги няни стали не по карману, и старушка перешла в семью, готовую платить больше.

Бешеный ритм жизни не утомлял Жанну, единственное, о чем она жалела, что мало времени проводит с дочерью. Но если выпадала свободная минутка, Жанна не спускала ее с рук. Как бы тяжело ни доставался каждый грош, для Верочки она ничего не жалела. Один раз Жанна ничего не ела три дня, чтобы купить ребенку понравившуюся игрушку, и это вынужденное голодание было ей в радость. Гоняясь за деньгами, она вообще отвыкла получать удовольствие от еды. «Как это так, — думала она, — я целый день пахала только ради того, чтобы сожрать эту колбасу?» И Жанна откладывала колбасу в сторону, еда для нее была тем вкуснее, чем дешевле. Но такое отношение не распространялось на Верочку: для нее покупались лучшие фрукты, отборный творог с рынка и свежее мясо.

Как только Жанна окончила курсы и приступила к работе, выяснилось, что у нее настоящий талант. Она интуитивно чувствовала, какой режим будет самым подходящим для пациента, и умела в нужный момент выдернуть пленку из проявителя. Кроме того, Жанна была очень аккуратной, всегда тщательно промывала снимки и сушила. После нее не приходилось переснимать, а это очень ценилось в те времена, когда рентгеновская пленка была на вес золота.

Особенно виртуозно получались у нее черепа. Профессор Криворучко, приезжая к ним в стационар на консультации, восхищенно цокал языком, заглядывался на ее снимки, как на произведения искусства, и говорил, что после ее работы ему не нужны никакие другие методы диагностики. Некоторое время он даже переманивал ее на кафедру, но изза служебного жилья она не пошла.