Доктора просили ее снимать, если сомневались в диагнозе, и Жанна никогда не отказывала, даже если это не входило в круг ее обязанностей. Благодарные врачи направляли к ней платных пациентов, а когда освободилась вакансия старшего рентген-лаборанта, никто не сомневался, что займет ее именно Жанна. «Молодая, но ответственная», — говорили про нее, и сердце Жанны преисполнялось гордостью, когда она слышала такие слова.

Молодая… На самом деле она чувствовала себя старой, ей странно было думать, что многие ее ровесницы еще мирно живут под родительским крылом и только собираются войти в жизнь. Иногда она мечтала о таком безмятежном существовании, но тут же обрывала себя: «Зато у тебя есть то, чего нет у них: свобода, самостоятельность и стойкость духа. И ребенок, которого ты полностью обеспечиваешь сама».

«Неужели я когда-то сомневалась, оставлять ли мне Верочку, — думала она. — Я же всего несколько шагов не дошла до консультации… Думала, не смогу! Но смогла. Человек вообще все может, особенно если у него нет выбора. Говорит: «Ах, я не выживу на хлебе и воде», — а посади его в тюрьму, и прекрасно выживает. Все может человек, только не всегда делает правильный выбор, если стремление к телесному комфорту оказывается сильнее желания сохранить свою душу. Я смогла. Я удержалась. И хорошо, что Тамара тогда накапала на меня заведующей. Иначе я бы точно женила на себе Линцова, а это был бы не очень хороший поступок, и сейчас я бы мучилась совестью. Ну и жизнью с этим придурком, конечно».

Она имела право собой гордиться, но это была гордость очень одинокого человека. Тяжелый быт и безденежье не пугали ее, она по натуре была трудолюбивой, легкой и веселой. Житейские неприятности, которые многих обескуражили бы, Жанна переносила с юмором. Когда отвалилась подметка ее единственных сапог, она расхохоталась: «Как в деревне — валенок нет, в школу не идем», — одолжила у соседки садовые галоши, надела их поверх сапог и в таком диком виде отправилась в мастерскую, где шутками и неприкрытой лестью заставила сапожника починить обувь в два раза дешевле. Борьба за выживание скорее забавляла, чем выматывала ее, но… Как хорошо было бы переносить те же самые трудности рядом с Ильей! Пусть он не купил бы ей новые сапоги, но пусть бы смеялся вместе с ней! Одиночество было единственным испытанием, которое она не могла переносить легко и над которым не могла смеяться…

Она осторожно повезла аппарат в операционную, зорко следя, как бы чего-нибудь не задеть. Хирург стоял, готовый вводить контрастное вещество в желчные протоки.

— Сейчас, одну секунду. — Подложив кассету под больного, Жанна надела тяжелый свинцовый фартук, якобы защищающий от рентгеновского излучения. — Вводите — и бегом в коридор.

— Все, кто хочет иметь детей, на выход! — прокричал хирург дежурную шутку, и бригада выскочила за дверь.

Жанна сделала снимок.

— Заходите!

Врачи тут же заняли места у операционного стола, а Жанна с ужасом поняла, что забыла вынуть кассету. Что же делать? Она подлезла под стерильное белье, надеясь незаметно вытащить пленку из-под больного.

— Так, это что за эротические действия? — грозно спросил хирург.

— Простите, мне нужно кассету вынуть.

— Ладно, а мне что делать? Ничего себе, средь бела дня за ноги хватают!

— Сейчас-сейчас, секундочку, — лепетала багровая от смущения Жанна.

Хирург недовольно отступил.

— У вас халат порвался, — заметила сестра.

— А как ты хотела, когда так страстно прижимаются? У меня даже часы встали, а ты — халат! — Хирург весело подмигнул Жанне, но та, добыв кассету, стремительно выбежала из операционной.

Следовало немедленно проявить снимок и принести обратно, чтобы хирурги определились с дальнейшим планом операции. Но Жанна плохо представляла себе, как снова войдет к ним после такого позора.


Все еще ежась от смущения, она разбирала снимки в своем кабинете. Так, этот нужно отдать рентгенологу на описание, эти — передать в отделения лечащим врачам, а эту внушительную стопку можно сдавать в архив. Она пролистнула рентгенограммы — как обычно, пульмонологи опять ничего не сдали. «Больше всего делают снимков и никогда не сдают — то им для учебного процесса надо, то динамику смотреть, а на самом деле просто лень! Опять нужно скандалить. Очень хорошо, сейчас и пойду, пока я еще злюсь на этого беспардонного хирурга. О, я им покажу!»

Она решительно одернула халат, бросила боевой взгляд в зеркало, но тут ее окликнули:

— Жанна Игоревна!

— А? — Она сначала не поняла, откуда идет звук, испугалась от неожиданности и только потом сообразила посмотреть в сторону окна.

Рентгеновское отделение находилось в цокольном этаже, поэтому в любое время года там было сыро и холодно. Зимой ходили в кофтах и шерстяных носках, а летом всегда держали окна распахнутыми. Сейчас в окне маячили веселая незнакомая физиономия и верхняя часть торса, облаченная в застиранную хирургическую рубашку.

— Ой, вы меня напугали. — Жанна подошла ближе.

На окне была прикручена железная решетка, поэтому диалог напоминал свидание в тюрьме. Через ячейку решетки неизвестный собеседник просунул букетик только что сорванных диких цветочков, Жанна приняла и невольно рассмеялась.

— Это я тот бесстыдник, что сегодня оскорбил вас, — заявил он, ухмыляясь. — Вы меня без маски-то, наверное, не узнали.

Она покачала головой:

— Но я тоже в маске была. Вы-то как меня узнали?

— Поверьте, узнал! — Хирург окатил ее таким нескромным взглядом, что сразу стало понятно — как.

Он просунул руку через решетку.

— Моисеевич. Альберт Моисеевич, — представился он на манер английского суперагента. — Можно просто Альбертик.

Жанна осторожно пожала крупную узловатую кисть. Внезапно развеселая ухмылка исчезла с физиономии Альбертика.

— Хочу извиниться перед вами, Жанна Игоревна, — сказал он серьезно, — в операционной я позволил себе лишнее. Просто мне вас так разрекламировали: «Ах, Жанна Игоревна, Жанна Игоревна! Сейчас придет, сделает такие снимки, каких вы в своей тундре отродясь не видели!» Вот я и решил, вам лет пятьдесят, не меньше, и подумал, что нескромные шутки будут вам только приятны. А сейчас вижу, вы совсем молоденькая… Простите меня, ладно?

— Проехали, — грубовато усмехнулась Жанна, — но больше я прошу вас не подкалывать меня. За кассетой я на автопилоте полезла, мы всегда так делаем, чтобы время сэкономить. Я не думала, что вы отреагируете так… остро.

Альберт Моисеевич улыбнулся, а Жанна наконец-то собралась с духом и посмотрела ему в лицо. Это был мужчина лет тридцати с худощавым нескладным телом и длинным узким лицом. Его никак нельзя было назвать красивым: глаза неопределенного цвета, длинный, по-еврейски унылый нос и тяжеловатый подбородок. Масти Альберт был неопределенной, то ли рыжий, то ли блондин, а светлые ресницы делали его взгляд каким-то растерянным. Но Жанна никогда не уделяла большого внимания внешней мужской красоте. Она умела чувствовать внутреннюю силу, так называемый животный магнетизм, исходивший от некоторых представителей мужского пола. Следовало признать, у Альберта Моисеевича того магнетизма было хоть отбавляй.

— Холангиограммы у вас получились — просто блеск! Действительно, нечасто встретишь такую работу, вы просто художник своего дела, Жанна Игоревна! Я уж думаю, не заказать ли мне вам собственное изображение? А? Возьметесь? Бюст или конный портрет?

— Если вам потребуется снимок, можете на меня рассчитывать, — церемонно кивнула она.

— Знаете, я тут подумал… Давайте я вас с работы провожу? Погуляем заодно, погоды-то стоят… Царские!

Жанна мечтательно взглянула поверх его головы. За окном бушевало удивительно теплое, какое-то дачное лето, победившее унылое асфальтовое наступление мегаполиса. Из каждой щели буйно поднималась трава, пышные зеленые кусты росли даже на козырьке над приемным покоем, а в воздухе, забивая бензиновую вонь, явственно витал аромат сирени.

— Не получится, — сказала она со вздохом, — по трудовому законодательству мой рабочий день заканчивается на час раньше вашего.

— А вы меня подождете?

— К сожалению, не могу. Нужно спешить за ребенком в садик.

— У вас есть ребенок? А муж?

— Мужа нет, — вздохнула она.

— Тогда в чем дело?

От требовательного звонка в дверь Жанна насторожилась. Она никого не ждала. Соседки, чопорные бабульки, тоже не склонны были принимать гостей в девятом часу. Она побежала открывать. На пороге стоял Альберт Моисеевич с букетом сирени и бутылкой вишневого ликера. В то лето все ларьки города были полны вишневым ликером.

— Я тут подумал, не нужно ли вас срочно куда-нибудь проводить.

— Но как вы узнали, где я живу?

— Я очень настойчивый. А если серьезно, посмотрел в документах о гражданской обороне. Там на первой странице указан ваш адрес и телефон. Чтобы оповестить вас о ядерном взрыве, на тот случай если вы вдруг сами не заметите.

— А… — протянула Жанна. — Но я никак не могу вас принять сейчас. Укладываю дочку спать.

— Я зайду позже.

Жанна оглянулась. Соседки стояли в дверях своих комнат, глядя на нее осуждающе. Их хорошо взбитые седые прически сурово покачивались. Она почти наяву видела, как стремительно падает ее рейтинг. Бабульки всегда вполне терпимо относились к Жанне, позволяли Верочке гонять по коридору и вертеться в кухне, а иногда не прочь были занять ребенка — почитать сказку или привить какой-нибудь полезный навык. Но Жанна понимала: вся эта доброжелательность сохранится лишь до тех пор, пока она несчастная одинокая женщина. Стоит ей обзавестись любовником, сразу начнутся враждебные действия. То, что она одна убирает места общего пользования, носит старушкам картошку и периодически моет окна у них в комнатах, не будет иметь никакого значения. Женщину можно уважать, только если она замужем или совершенно одинока — так считали соседки. Во всех остальных случаях женщина — презренное существо.

— Я к вам выйду, — зашептала она. — Только позже, когда ребенок уснет. В десять часов. И не звоните, я сама выйду.


Вера, как обычно, уснула быстро, и Жанна стала собираться на первое за пять лет свидание. Поразить сердце доктора ей было решительно нечем, денег на хорошую одежду не хватало никогда. Эти туфли она носила, еще будучи беременной, универсальные черные брючки сохранились со времен училища, оставалось уповать только на пиджак, подаренный женой бизнесмена, дочь которой Жанна обеспечивала молоком. Косметикой Жанна не пользовалась опять-таки из соображений экономии, спасибо, природа снабдила ее яркими красками лица.

Посмотревшись в большое зеркало в коридоре, Жанна осталась разочарована — унылые, потрепанные тряпки. А сумочка такая страшненькая, что Жанна решила вовсе не брать ее с собой, распихав нехитрое содержимое по карманам.

Ладно, не будем унывать. Что делает женщину? Обувь и прическа. Обувь, старые, абсолютно немодные лодочки, нам не поможет, зато прическа очень даже ничего. Волосы у нее густые, блестящие, пышные. Пряди волнистые, хорошо ложатся и скрадывают дефекты стрижки, которую ей по дружбе делает медсестра неврологического отделения. Жанна энергично начесала челку. Альберт Моисеевич, судя по всему, опытный ловелас и не страдает от дефицита женского внимания, разве может ему понравиться такая замарашка?

Ей всегда хотелось стильно и шикарно выглядеть, она была неравнодушна к модным журналам, безошибочно определяя, какая вещь ей пойдет, а какая — нет. Больше того, она умела угадать, какой фасон, какой цвет будет особенно моден в следующем сезоне. Чего стоил хотя бы предсказанный ею в последний год учебы бум на брюки-юбки! Никто еще не верил, что этот страхолюдный вид одежды займет почетное место в гардеробах всех передовых женщин, а Жанна уже бестрепетно раскраивала старое покрывало.

Увы, чем больше ей хотелось быть законодательницей мод, тем меньше жизнь оставляла для этого возможностей. Особенно теперь, когда дочка немного подросла, посещала детский сад, и Жанна скорее повесилась бы, чем позволила ей выглядеть хуже других девочек. Верочку она одевала как куколку, удовлетворяя таким образом собственные эстетические потребности, а сама довольствовалась старыми вещами, тем более одежда нужна была ей только добежать от дома до работы. Она мышкой проскакивала в кабинет, переодевалась в халат, надеясь, что окружающие не смотрят на нее слишком внимательно, и сама старалась лишний раз не глядеться в зеркало. Неожиданный интерес Альберта Моисеевича заставил ее взглянуть на себя со стороны. Тяжело вздохнув, она распахнула дверцы шкафа, лишний раз убедилась, что ей нечем украсить свою персону, и отправилась на свидание.


Они степенно гуляли по улице. Стоял прекрасный летний вечер, теплый и свежий, как парное молоко, и совсем не хотелось проводить его в душной темноте кафе. Хлопотливый город ложился спать, дневная суета затихала, уступая место женскому смеху и стуку каблучков по асфальту, и даже машины, казалось, проезжают крадучись, осторожно. Было совсем светло, одиннадцатый час вечера растворил только капельку лиловых чернил в прозрачной акварели неба, и Жанна знала, что так будет до утра. Альберт Моисеевич купил ей мороженое, и Жанна весело его ела, слизывая капли со дна вафельного стаканчика.