Мария Воронова - Клиника верности

— Я закажу тебе капуччино и пирожных, — улыбнулся Васильев, — ты же любишь сладкое.

Она неопределенно кивнула, а он взял ее руки в свои и сильно сжал. Шершавые от постоянного мытья пальцы хирурга принялись нежно поглаживать ее запястья. Оба молчали, все было ясно без слов. Как в тумане Алиса заметила официанта: молодой человек в белой рубашке с бабочкой и красной жилетке деликатно ставил кофе и тарелку с пирожными на край стола. Виталий просунул ногу между ее коленками, и Алису окатила жаркая волна желания. Скрывая смущение, Алиса низко опустила голову.

— Зачем ты убежала? Солнце мое, зачем? Ты могла бы рассказать мне всю правду, я же тебе друг!

— Я тебе и рассказала… всю правду, — она удивилась, откуда берутся силы язвить, — а ты ничего не хотел знать, кроме аборта. Пришлось выкручиваться самой.

— Заинька моя, но ты могла бы хоть сказать, что выходишь замуж! Мы бы все обсудили, и не пришлось расставаться! А ты взяла и сбежала от меня.

Алиса решительно придвинула к себе чашку.

— Ты хотел меня отговорить?

— Нет, что ты. Просто мне очень плохо без тебя. Клянусь, если бы я мог, я бы на тебе женился! Но бросать жену, с которой прожил двадцать с лишним лет, подло. Я очень люблю тебя, моя девочка, поверь, раньше я никогда не чувствовал такого ни к одной женщине, и больше всего на свете мне хотелось бы провести остаток жизни вместе с тобой. Но у меня есть обязательства перед семьей, и я буду последним подонком, если их нарушу. А так мы с тобой любим друг друга, но ничего ни у кого не отнимаем!

«Ничего ни у кого! А как насчет меня? — хотелось ей крикнуть ему в лицо. — Разве мы не отнимаем у меня нормальную, достойную женскую судьбу, спокойствие и уверенность, в конце концов, возможность прожить с любимым человеком двадцать пять лет! Почему именно я должна отказаться от счастья, а не та, другая?»

Она вдруг почувствовала острую ненависть к жене Васильева. Как счастлива могла бы быть Алиса, если бы не она! Ну и что, что двадцать лет? Прожила, и хватит, дай другим пожить! Но нет, ее счастье надежно защищено его порядочностью. А то, что Виталий любит другую, ее, наверное, вовсе не беспокоит. У нее есть сам Виталий, статус его жены, общий дом, машина, дача… Это ведь не просто материальные ценности, это вещи, пропитанные общим трудом, общей радостью и общими воспоминаниями. А любовь? Что такое любовь без перспективы создать семью? Меньше чем ничего.

Алиса молча пила кофе маленькими глотками. Васильев хотел было закурить, но вспомнил о ее беременности и убрал сигареты. Вся обстановка кофейни, малиновые бархатные кресла и перегородки с гобеленовыми вставками вдруг показались Алисе невыносимо пошлыми. В маленьком зале тяжело висел кофейный запах, густо смешанный с ароматом корицы и каких-то других пряностей. Алису затошнило.

— Пойдем отсюда, — жалобно попросила она.

— Хорошо, как хочешь. — Он расплатился, помог ей надеть куртку и, аккуратно поддерживая под локоть, вывел на улицу. Они медленно пошли по Загородному, как супруги, прожившие вместе много-много лет.

— Алиса, не уходи от меня, — тихо попросил Васильев. — Я не смогу без тебя жить. Господи, я каждый вечер, засыпая, желаю тебе спокойной ночи, тебе и нашему малышу. А утром говорю вам: «Доброе утро». Ты не представляешь, как я счастлив, что ты оставила нашего ребенка.

— Да уж, после того как ты с пеной у рта агитировал меня за аборт, действительно трудно это представить.

— Я думал только о тебе! Это же очень тяжело — в двадцать лет стать матерью-одиночкой. Кто же знал, что тебе Анциферов так удачно подвернется…

— А ты не думаешь, что это его ребенок? — вдруг зло спросила Алиса.

Васильев рассмеялся и обнял ее за плечи:

— Что я, сумасшедший? Конечно, он мой.

Они дошли до метро. Здесь предстояло расстаться: Алиса ехала домой, а Васильев возвращался в академию, ему нужно было просто перейти дорогу. Они чинно остановились на приличном расстоянии друг от друга, чтобы у сотрудников академии не возникли разные предосудительные мысли.

— Мы же можем встречаться хоть раз в неделю? — Виталий Александрович грустно смотрел на нее. — В те дни, когда Анциферов дежурит в больнице?

Сейчас она скажет «нет», и Виталий уйдет из ее жизни навсегда. Больше они никогда не встретятся, ведь Алисе нечего делать в академии, а Виталию — в ее мединституте. Может быть, пройдет несколько лет, прежде чем они увидятся случайно на каком-нибудь научном сборище и холодно кивнут друг другу, ибо за эти годы станут совсем чужими людьми. Васильев не будет знать, как растет его ребенок, и для ребенка он тоже будет чужим. Время понесет их разными потоками, и Алиса превратится для него в далекое, размытое воспоминание… А в ее жизни больше не будет мужчины, который любил так, что без нее ему было плохо. Эти руки больше никогда не обнимут ее, никогда больше они с Виталием не прижмутся друг к другу крепко-крепко, сливаясь в единое существо…

И Алиса поняла, что не сможет отпустить его. Не сможет остаться наедине с равнодушным мужем, тоскующим по ночам о другой женщине. Не сможет жить, зная, что никто не скажет ей: «Я тебя люблю». Что ж, они действительно ни у кого ничего не отнимают.

— Хорошо, — сказала она. — Когда у мужа будет дежурство, я тебе позвоню.

1993 год

В дверь позвонили, и Жанна сломя голову побежала открывать.

— Альберт, наконец-то! — Она кинулась ему на шею. — Где ты пропадал целых три дня? Я извелась вся, уже хотела к тебе ехать! Ну что ты стоишь, входи скорее!

— Подожди, Жанна. — Он мягко высвободился из ее объятий. — Я не могу.

— Господи, да что с тобой?

Действительно, вид у Альберта был какой-то странный. Исчезла обычная хитроватая ухмылка, всегда сутулый, сегодня он сутулился особенно уныло и, что было уж совсем необъяснимо, не отвечал на ее ласки.

— Я не могу к тебе войти, — глухо сказал он. — Если войду, то останусь навсегда, а этого нельзя. Вот, возьми, — он подал ей пухлый конверт, — тут все написано.

— Какие сложности, Боже мой! Давай заходи, выпьем чаю, и ты все расскажешь безо всяких конспираций.

Он досадливо махнул рукой:

— Жанна, прошу тебя! Не искушай. Я хотел все объяснить… Блин, да, я должен был это сделать, но не могу! Не могу, потому что, если я сейчас начну с тобой разговаривать, вся моя решимость полетит к чертям! Умоляю тебя, возьми письмо, и все!

В его голосе было столько силы, что Жанна покорилась.

— Я ничего не понимаю, но хорошо, иди. Я тебя не держу.

Он качнулся к ней, будто хотел обнять, но сразу отшатнулся и побежал вниз по лестнице.

Жанна включила в кухне маленькую лампу и вынула из конверта несколько листов, исписанных безобразным докторским почерком.

«Жанна, прости меня, — писал он, — прости за то, что струсил и общаюсь с тобой через бумагу, но иначе я не выдержу. Как только я сяду рядом с тобой на подоконнике, то забуду обо всем, в том числе об отцовском долге. Жанна, милая, я люблю тебя и, наверное, буду любить всю жизнь и больше никогда не буду счастлив, потому что я тебя утратил. Ты можешь подумать, будто я просто проводил с тобой время, пока жил отдельно от жены. Поверь, это не так. Ты единственная женщина, с которой я хотел бы быть всегда, и мне больно думать, что ты запомнишь меня обычным бабником, который решил развлечься с тобой от нечего делать. Я все, что угодно, готов отдать, чтобы ты помнила меня мужчиной, который любил тебя больше жизни, и только не зависящие от него обстоятельства не позволили ему остаться с тобой. Жанна, ко мне вернулась жена. Я прекрасно понимаю цену этой женщине, один раз она уже предала меня и, наверное, предаст еще, поэтому я не хотел доверять ей свою жизнь и собирался разводиться еще до того, как познакомился с тобой. Но вот она вернулась как ни в чем не бывало и сказала, что хочет возродить нашу семью. Я предложил мирно разойтись, сказал, что люблю другую женщину и что от нашей семьи давно не осталось ничего, что можно было бы возродить. Она согласилась, но поставила условие — я никогда не смогу видеться с ребенком. Нашему сыну сейчас два года, он быстро меня забудет, а у нее есть на примете человек, за которого она может выйти замуж и который будет воспитывать нашего сына, будто родной отец. А мои визиты будут только травмировать мальчика. Если она пойдет за него, то сменит фамилию, и я никогда не найду своего сына. Жанна, я не могу навсегда отказаться от своего ребенка, не могу допустить, чтобы его воспитывала эта слабая женщина и какой-то посторонний мужик, а я не буду даже знать, что с ним происходит! Ты же сама мать, разве ты согласилась бы отказаться от Верочки навсегда, чтобы выйти за любимого человека? Прости меня, но даже ради тебя я не могу отказаться от сына. Ты очень хорошая женщина, верная, сильная и добрая, я знаю, ты не будешь меня проклинать, ты отпустишь мне все грехи, всю боль, что я причинил тебе, и от этого мне еще хуже. Наверное, я оскорбил тебя этим письмом, конечно, с моей стороны это подлость и трусость, но я не смогу сказать тебе в лицо, что никогда не буду с тобой. У меня нет человека дороже тебя, ты самое лучшее, самое светлое, что было в моей жизни, но ради сына я должен от тебя отказаться. Я понимаю, что после всего работать вместе будет слишком мучительно для нас обоих, поэтому уже перевелся на другую клиническую базу. Больше мы не увидимся. Я от всей души желаю, чтобы ты поскорее меня забыла, я очень надеюсь, что ты не успела полюбить меня так сильно, как я тебя. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты была счастлива, и ты обязательно будешь. А я так был счастлив с тобой, что больше мне счастья не надо. Буду жить, работать, воспитывать сына, а по ночам сидеть на подоконнике и выть на луну, вспоминая тебя».

Вот и все. Жанна аккуратно убрала письмо в конверт. Пошарила в шкафчике, где соседка хранила свои папиросы, достала одну и неумело затянулась. На язык попали горькие табачные крошки, Жанна сплюнула в раковину.

— Вот и все, — повторила она безжизненно.

Что ж, она ждала чего-то в этом роде. Счастье с Альбертом было слишком безоблачным, слишком зыбким, каким-то кинематографически нереальным, чтобы продолжаться вечно. Каждый раз, закрывая за ним дверь, Жанна говорила себе: «Ничего не выйдет, все это слишком хорошо, чтобы быть правдой». В то же время она истово надеялась, что страхи ее окажутся ложными, она выйдет за Альберта замуж и весело посмеется над своими опасениями.

«Дурочка, пора бы понять, что в твоей жизни не сбываются сказки! В чьей угодно, только не в твоей! У тебя суровая судьба, она не делает тебе подарков, больше того, отбирает то, чего ты добилась сама ей вопреки».

Надежды больше нет, и сделать что-то, чтобы переломить судьбе хребет, она не может. Альберт ушел с работы, они не встретятся завтра в ее рентгеновском кабинете, и она не сможет убедить его остаться с ней, даже если вдруг и найдет слова, которые бы его убедили отказаться от сына ради нее. Искать его? Идти к нему домой и умолять жену разрешить ему видеться с сыном? Один раз она уже умоляла соперницу, с нее хватит! Боже мой, какая злая ирония судьбы. Один ее мужчина отказался от ребенка ради женщины, другой — от женщины ради ребенка, и в обоих случаях страдающей стороной оказалась она, Жанна!

А может быть, так и надо? Может быть, это не удар, а спасение? Альберт отказался от счастья ради сына, ради своей кровиночки, значит, ему очень важно, что ребенок именно его. Он очень ценит кровное родство, а Вера ему никто, просто дочка любимой женщины. Разумеется, он хорошо бы к ней относился, но если бы Жанна родила ему ребенка, этот ребенок полностью бы завладел его вниманием, а Верочка бы стала второй сорт. А Жанна не хотела, чтобы ее любимая дочь считалась кем-то, пусть даже любимым мужем, за второй сорт.

Она сделала еще затяжку. От едкого дыма в горле запершило, непривычная к никотину голова стала кружиться, но Жанна мужественно решила докурить до конца. «Пусть делает, что хочет! — Она залихватски махнула рукой. — Тем более что я никогда его не любила. Он мне нравился, я хотела за него замуж, но мое сердце осталось там, в моих восемнадцати годах, на железной койке общежития. Там, на узких мрачных улицах Петроградской стороны, в руках у маленького коренастого юноши с веселыми глазами и смешной быстрой походкой».

Наконец-то! Рабочий день закончился четыре минуты назад, и доктора, переодетые в гражданское, нетерпеливо ждали его, чтобы передать больных и разойтись по домам.

Иван одним прыжком оказался за столом:

— Давайте, мужики! Помирать никто не собирается? А с остальным как-нибудь справлюсь.

Под нос ему сунули толстую пачку историй «под наблюдение» и журнал дежурного врача.

— Все, идите. Разберусь.