Фиона Макинтош - Клятва француза

Люк страдальчески посмотрел на Нелл и кивнул.

– Я сейчас приду. Где Дженни?

– Она в машине, ждет. Мы с Томом ее отвезем.

– Я пешком пойду.

– Священник уже там.

– Хорошо. Дай мне минутку побыть одному.

Нелл вышла, и дверь со скрипом захлопнулась, но не громыхнула: только Гарри ухитрялся закрывать ее с громким стуком, и Лизетта всегда просила его придерживать створку.

На столе лежал конверт, старательно надписанный Дженни: «Папе». В конверте оказались две фотографии, снятые перед несчастным случаем. Первый снимок изображал мать с детьми: Дженни хохотала, закинув голову, Гарри с любовью глядел на сестру, а Лизетта смотрела в объектив, обнимая дочь и сына. Прекрасное лицо жены светилось небывалым счастьем.

При виде этой фотографии Люк воспрянул духом, онемевшее от скорби сердце забилось быстрее. К сожалению, второй снимок поверг Люка в пучину отчаяния: Лизетта обнимала сына, присевшего на корточки. Они не смеялись, а задумчиво и проникновенно глядели в объектив. Дженни по праву гордилась фотографией и даже подписала ее на обороте. Две пары глаз с горьким укором смотрели на Люка, словно спрашивая: «Почему ты нас не спас?»

* * *

Лизетту и Гарри похоронили на высоком холме, посреди поля белой лаванды, наполнявшей округу тонким ароматом. Могилы окутывал серебристый саван призрачных белых цветов, привезенных Люком из Прованса и посаженных по настоянию Гарри. Впрочем, июльская поездка в Лондон уже не состоится. Внезапно Люк осознал, что его больше не волнуют ни великолепный урожай, ни высококачественный экстракт, ни виды на будущее. Люка не интересовало будущее, он страстно желал вернуть жену и сына.

Под пристальными, сочувствующими взглядами друзей и знакомых Люк поднялся на холм. Дженни высвободила ладошку из пальцев Нелл и сжала отцовскую руку. Люк рассеянно погладил дочь по щеке. Его мутило от горя и скорби, не оставалось сил утешить девочку. Нелл сейчас больше способна на материнскую ласку.

На похороны Лизетты и Гарри собралась целая толпа. Соседи и знакомые с окрестных ферм пришли выразить свое искреннее сочувствие. Гарри и Лизетту очень любили в округе. Приятели Гарри стояли, ошарашенно глядя на гроб с телом друга.

Когда гробы осторожно опустили в могилы, все присутствующие женщины разрыдались. У Люка слез не осталось. Он отрешенно смотрел на доски гробов, на гравий и слои красной глинистой почвы, чувствовал запах раздавленных соцветий лаванды. На похороны приехали и городские жители, даже паренек-серфингист с отцом из самого Хобарта. Все они скорбели о безвременной утрате, но вряд ли могли представить себе горе Люка.

Если бы не Дженни, Люк и сам последовал бы в могилу за женой и сыном. Жизнь внезапно утратила смысл. Когда-то бабушка сказала, что лаванда всегда будет оберегать Люка, но это не спасло его родных и близких: ни приемных родителей, ни сестер, ни друзей, ни красавицу, которая была его единственной любовью. Лизетта пережила войну, вырвалась из лап нацистов – и умерла на отдыхе, утонула в теплом море… Беспощадные океанские глубины поглотили Гарри, юношу с лучезарным характером и блестящим будущим… Как жить дальше?

Люк сжал руку дочери. Девочка молчала почти целую неделю, однако не плакала. В глубине души это тревожило Люка, он чувствовал, что не проявляет должной заботы о Дженни, которая все это время провела с Нелл. Люк, погруженный в скорбь, не мог найти в себе силы поддержать дочь ласковым словом, обнять и посочувствовать ее горю. Дженни была очень похожа на мать, и это сходство казалось Люку еще одним горьким укором. Девочка сгорбилась под гнетом отчаяния, в потухших, ввалившихся глазах стояли слезы, но бледное лицо выражало решимость.

Священник пробормотал молитву, присутствующие уныло произнесли «Аминь». Люк не мог понять, чем он заслужил такое наказание, почему небеса посылают ему утрату за утратой. Внутренний голос прошептал: «Исполни свой долг, сдержи обещания, – и тебе будет даровано успокоение».

– Уже девять месяцев прошло! – умоляюще воскликнула Нелл.

«Да, и у меня сейчас был бы еще один сын или дочь. У меня было бы трое детей!» – подумал Люк.

– Ради Дженни, вернись!

Люк вырвался из мрачных размышлений и невидящим взглядом посмотрел на Нелл. Последние месяцы он жил в какой-то странной пустоте. Неужели прошел почти год с гибели Гарри и Лизетты? Казалось, это случилось только вчера. Острая боль не отпускала ни на день. Люк понимал, что живет в забытьи. Забвение помогало переносить страдания. Он жил машинально, проводил в полях все время, чуть ли не падал от усталости, но сон не шел.

По ночам Люк лежал в постели, разглядывал занавески, сшитые Лизеттой, смотрел на шкаф, полный платьев жены, рассеянно касался ее расчески, разбрызгивал ее духи – их нежный аромат словно бы возрождал Лизетту к жизни. Иногда Люк уходил в комнату сына, зарывался в подушки, пытаясь воссоздать присутствие Гарри.

Нелл несколько раз порывалась разобрать вещи Лизетты и Гарри, но Люк отказывался.

– Пусть все остается по-прежнему, – настаивал он, хотя прекрасно понимал, что это бесполезно: воспоминания не вернут жену и сына.

– Не терзай себя, – заявила Нелл. – Тебе никто не запрещает помнить о них и страдать, но ты не виноват в их гибели. Жизнь продолжается.

– Я не знаю, как жить дальше, – неохотно признался он, мучительно скрывая гнев. В смерти близких Люк винил не только себя, но и Нелл – за то, что не сумела помочь Лизетте и Гарри. Он прекрасно понимал, что Нелл тоже мучают угрызения совести, однако его личные страдания не оставляли места для сочувствия.

– Не падай духом, – сказала Нелл. – Мы с Томом тебя поддержим. Вдобавок, подумай о дочери. Ей нужен отец. Да, мы ее очень любим и заботимся о ней, но она во всем винит себя, и мы не в силах ей помочь. Ей скоро исполнится четырнадцать, она еще совсем ребенок! Дженни взвалила на себя непомерный груз, а ее любимый отец и пальцем не шевельнет…

Люк обреченно вздохнул: вряд ли он способен ей помочь, он слишком глубоко погрузился в свое горе.

Нелл потянулась к нему, приподняла его подбородок.

– Посмотри на меня! – сердито воскликнула она. – Твоя малышка страдает, и твои муки не отменяют того, что ты – ее отец. У Дженни никого на свете не осталось, кроме тебя. Ты знаешь, как тяжело потерять семью. Неужели ты хочешь того же для дочери?

Люк отшатнулся, словно от удара.

– Вечером я привезу ее домой, – сказала Нелл. – Пора тебе вспомнить о своих отцовских обязанностях. Дженни отказывается жить с нами, грозиться сбежать в город. Бедняжка решила, что ты ее не любишь. Она хочет вернуться к тебе, тоскует, всех возненавидела и постоянно корит себя за гибель матери и брата, мол, если бы ей хватило сил доплыть до них… В общем, выкарабкивайся из своего горя и помоги дочери! – Нелл прижала руку к губам, словно боясь вымолвить лишнего, и продолжила более спокойным тоном: – Послушай, я вам на плите еду оставила, вы с Дженни поужинаете, поговорите обо всем. Знаю, поначалу странно будет, но иначе ты ее потеряешь. Так что обними дочь и не отпускай: вы – самые родные друг другу люди, у вас больше никого не осталось. В том, что произошло, вашей вины нет. Дженни винит себя и считает, что ты винишь ее. Если ты ее оттолкнешь… Понимаешь, я люблю Дженни, как родную дочь. Не справишься, отберу ее у тебя…

– Нелл! – воскликнул Том с порога. – Подожди меня в машине.

– Попомни мои слова, Люк Рэйвенс, – прошептала Нелл и вышла, грохнув дверью.

Люк поднял голову и посмотрел на Тома. Приятель был рядом в трудную минуту, поддержал друга, взял на себя все заботы о похоронах, бок о бок трудился на лавандовых полях, оберегал Люка от опрометчивых поступков, но, похоже, его терпение лопнуло.

– Возьми себя в руки, дружище, – сказал Том, уперев веснушчатые кулаки в столешницу. – Понимаю, тебе нелегко, однако надо держаться. Погибших не вернуть, а жизнь продолжается. Подумай о дочери. Она у тебя большая умница, но ты ее потеряешь, если сам за ум не возьмешься. Вы с ней друг другу поможете. Ты уж постарайся, обещаешь?

Люк осмыслил дружеский совет Тома и неохотно кивнул. В ушах звучали укоризненные слова Нелл.

– Обещаю, – произнес он.

– Вот и славно, – ответил Том. – Слушай, я вам продуктов из магазина привез и почту. К ночи похолодает, заморозки обещали, я дров наколол. Разведи огонь в камине, посидите, поговорите с Дженни. Ты, главное, не молчи. Мы Дженни привезем, но заходить не станем. Я завтра к вам загляну.

– Спасибо вам, Том. За все спасибо.

Дверь захлопнулась, заурчал мотор «ДеСото», на подъездной дорожке захрустел гравий под колесами.

В наступившей тишине негромко гудел пустой холодильник. Люк рассеянно посмотрел на хлеб, молоко, яблоки и бутылку лимонада, со вздохом уложил продукты в холодильник и вернулся к столу. Поверх стопки писем лежал голубой конверт авиапочты, адресованный Люку. Странно, обычно дедушка Лизетты присылал телеграммы, но после смерти бабушки они были редкими. У Люка не осталось знакомых в Европе. Кто мог ему написать? Люк повертел в руках конверт, надписанный четким почерком. Письмо из Страсбурга от некого М. Фогеля. Незнакомое имя, незнакомый адрес… Люк присел за стол, ножом вскрыл конверт, вытащил тонкие листы бумаги. На столешницу выпала фотография: зернистый, нечеткий снимок, чье-то лицо в толпе. Мужчина стоял за стойкой – похоже, обслуживал покупателя – и глядел прямо в объектив, не догадываясь, что его снимают. Непримечательные черты лица; небольшие, близко посаженные темные глаза; узкие губы, мелкие зубы; растрепанные волосы… Когда-то этот человек носил аккуратную стрижку с четким пробором, вспомнил Люк. Невыразительное, незапоминающееся лицо… Однако Люк четко помнил каждую черточку дьявольской физиономии Хорста фон Шлейгеля, начальника криминальной полиции. Люк вскочил со стула, наполнил стакан водой из-под крана и медленно выпил, но это не помогло сдержать тошноту. Он метнулся в туалет.

Наконец, умывшись и почистив зубы, Люк вернулся к столу и взял мелко исписанные листы. Фотографию с улыбающейся физиономией фон Шлейгеля он перевернул лицом вниз, не желая осквернять дом видом чудовища. Задержав дыхание, Люк начал читать письмо, потом, вне себя от потрясения, откинулся на спинку стула и ошеломленно уставился на циферблат стенных часов.

Письмо пришло от сына Килиана.

Сын Килиана переписывался с Лизеттой.

Сын Килиана выяснил, что Боне, Равенсбург и Рэйвенс – один и тот же человек.

Этот незнакомец двадцать лет спустя раздобыл сведения о последних днях жизни семьи Боне, узнал о судьбе Сары и Ракель.

Письмо содержало сухие, четкие факты, заполняло пробелы, мучившие Люка с того самого дня в 1942 году, когда семью Боне арестовали и вывезли из Сеньона. Однако в своих изысканиях Фогель пошел дальше и умудрился напасть на след проклятого гестаповца: приложенная фотография служила доказательством. Люк перечел последние абзацы письма.

«Ваша жена просила меня не вступать в переписку с вами, но я нарушаю ее просьбу по весьма уважительной причине: мне слишком хорошо известно, как мучительно не иметь сведений о родных и близких. Вы должны знать о трагической судьбе вашей семьи, о том, что произошло в Аушвице. Более того, вам известно то, чего не знаю я, и мне хотелось бы обменяться с вами информацией. Я живу во Франции и в Швейцарии и с радостью встречусь с вами в Европе. С удовольствием приглашу вас к себе в Лозанну, но готов приехать в любой европейский город по вашему выбору. Надеюсь, что вы ответите на мое письмо. Прилагаю заверенную копию свидетельских показаний, полученную в государственном архиве Германии. Фотография сделана за две недели до даты, указанной в письме. Вам решать, захотите ли вы встретиться с фон Шлейгелем».

Люк положил письмо на стол и уронил голову на руки, сокрушенный известиями о смерти родных и близких. К скорби примешивался восторженный трепет тайного, постыдного наслаждения: наконец-то появилась возможность отомстить фон Шлейгелю за гибель Сары и Ракель.

Письмо от Максимилиана Фогеля содержало ужасающие известия, но пришло в самый подходящий момент. Именно эти сведения помогли сокрушить стену отчаяния, окружавшую Люка. Трагическая смерть жены и сына едва не сломила его, ведь почти двадцать лет он таил в себе бессильный гнев; теперь в жизни появилась цель. Наконец-то он сможет избавиться от призраков прошлого, выплеснуть ярость, накопленную за долгие годы, расплатиться по счетам.