Она снова повернулась к рулонам ткани, словно я перестала существовать.

Я выбежала из комнаты и не останавливалась до самой двери моих покоев. Беатрис удивленно повернулась ко мне, оторвавшись от упаковывания нашей одежды в кожаный сундук с медными заклепками.

— Что случилось?

— Она сошла с ума, — ответила я, прислонившись к дверному косяку. — Считает, что может использовать Альфонсо против короля, но ей это не удастся. Я не позволю. Буду защищать брата до последнего дыхания.


Слуги в ливреях грузили во дворе багаж на повозки. Замковые собаки лаяли и прыгали вокруг Альфонсо, по-звериному чуя необратимые перемены. Брат всегда заботился о собаках — брал с собой на охоту и прогулки верхом, кормил, следил, чтобы псарня содержалась в порядке. Я смотрела, как он гладит своего любимца, крупного лохматого гончего по кличке Аларкон. Стоя у дверей замка, я вдруг подумала, насколько прискорбно мало у нас прислуги по сравнению с толпившейся во дворе внушительной свитой, которую прислал Энрике для сопровождения нас в Сеговию.

Архиепископ Каррильо не приехал, прислал вместо себя племянников — маркиза де Вильену и его брата, Педро де Хирона. Вильена был титулованным дворянином и любимцем короля, Хирон же владел Калатравой, одним из четырех монашеских военных орденов Кастилии, основанных много веков назад для отражения нападений мавров. Оба обладали немалой властью и богатством, но при этом выглядели полной противоположностью друг другу, и единственное, что связывало братьев, — их высокомерие.

Вильена был высок и худощав, с ровно подстриженными темными волосами, спадающими на лоб. В его внешности чувствовалось нечто зловеще-привлекательное — из-за вытянутого носа и странно холодных желто-зеленых глаз. Он въехал на наш двор с презрительной усмешкой на лице, с откровенным неудовольствием окинул взглядом бегающих повсюду кур и собак, свиней и овец в загонах, скирды сена у стен и компостную кучу, куда мы выбрасывали отходы, будущее удобрение для сада.

Рядом на черном коне — никогда еще не видела такую огромную лошадь — в сопровождении людей в красно-золотых мундирах ехал Хирон. Гигант с покрытым красными прожилками лицом, густой бородой и глубоко сидящими на мясистой физиономии глазами-бусинками неразличимого цвета; изо рта у него пахло хуже, чем от компостной кучи. Спрыгнув с коня — достаточно ловко для его размеров, — он громко выругался: «А ну, вперед, miserables hijos de puta!»[12] И начал отдавать приказы слугам, то и дело сопровождая слова яростными ударами огромных ручищ. Стоявшая рядом с нами донья Клара замерла от страха.

Вильена подошел к нам, и весь его вид тут же переменился. Он преувеличенно вежливо склонился к руке моей матери и заявил, что время не осмелилось тронуть ее красоту. Мать в ответ улыбнулась и затрепетала ресницами; мне же его слова, произнесенные неприятным, слегка гнусавым голосом, показались нелепыми и смешными. От его бархатной одежды исходил столь сильный запах серой амбры, что я едва не закашлялась. Судя по утонченным манерам, он много часов провел перед зеркалом, совершенствуясь в искусстве притворства. На меня же не обращал никакого внимания, лишь едва заметно кивнул, прежде чем повернуться к моему брату. Альфонсо он разглядывал столь пристально, что тот поежился в своем новом жестком камзоле.

Снова повернувшись к матери, Вильена пропел:

— Красота инфанта еще больше возвышает вас, сеньора. В нем невозможно признать кого-либо иного, нежели принца безупречной королевской крови.

Альфонсо озадаченно посмотрел на меня, и я едва не закатила глаза. Улыбка матери стала шире.

— Gracias, Excelencia,[13] — сказала она. — Не желаете ли вы и ваш брат немного вина? Я открыла особую, выдержанную бочку, специально для вас.

К нам, громко топоча, подошел Хирон, источая запах пота. Прежде чем его поросячьи глазки уставились на меня, он бросил алчный взгляд на Беатрис, затем ухмыльнулся, показав почерневшие зубы. Я затаила дыхание, почувствовав, как его лапа сжимает мою руку и подносит ее к губам.

— Инфанта, — прорычал он.

Гигант столь крепко сжимал мою ладонь, что я не могла высвободиться, и мне стало страшно, что он сломает мне пальцы, словно куриные косточки, но тут между нами возникла донья Клара с кувшином и кубками, и Хирон тотчас же с ворчанием отпустил меня, предпочтя вино.

После того как Хирон осушил кувшин, а Вильена прошелся по нашему залу, с трудом скрывая изумление от «старомодной», как он выразился, обстановки, братья вернулись во двор присматривать за прислугой.

Мать отвела меня в сторону:

— Вильена начинал как обычный паж, но стал влиятельным сеньором Кастилии. Он пользуется благосклонностью Энрике, хотя, похоже, его потеснили с места фаворита, а у Хирона, хозяина Калатравы, больше слуг, чем у самой короны. С этими людьми следует подружиться, Изабелла. Гранды, подобные им, позаботятся о наших интересах и сделают все, чтобы твой брат не лишился права на трон.

Я уставилась на нее. Нам с Альфонсо предстояло покинуть родной дом. Неужели она полагала, что в этот час я стану усваивать уроки интриг? Я уже была сыта по горло многочисленными советами матери и доньи Клары. У меня кружилась голова от постоянных предупреждений о царившем при дворе разврате, о безнравственной натуре фаворитов моего сводного брата и свободной морали его королевы, об интригах его придворных и опасных амбициях знати. Имена грандов Кастилии и их семейные связи вбивали мне в голову словно катехизис, пока однажды вечером, выйдя из покоев матери, я не бросила в гневе Беатрис, что никогда не снизойду до того, чтобы подслушивать у замочных скважин или прятаться за шпалерами. Беатрис лишь кивнула и сухо ответила:

— Конечно. Разве инфанта Кастилии может вести себя словно обычная шпионка? Предоставь это мне.

Глядя, как Беатрис передает наши саквояжи слуге, я не сомневалась — она справится с любой задачей. С тех пор как ей стало известно о нашем отъезде, она прямо-таки сгорала от предвкушения, словно мы готовились к некоему празднеству. Несколько раз в день практиковалась в хороших манерах, хотя реверансы ей никак не давались, и в конце концов заявила, к немалому возмущению доньи Клары, что скорее научится владеть мечом. Сожалела она лишь о том, что ей придется покинуть отца, — дону Бобадилье предстояло остаться с моей матерью. Я восхищалась отвагой Беатрис, хотя и понимала, что ее может ждать неприятный сюрприз. Одно дело — тосковать по приключениям, и совсем другое — самой в них ввязаться.

Мы стояли на пороге замка, ожидая Альфонсо, который сажал собак на цепь, чтобы они не последовали за нами. Он вел себя стоически, но уверенности в себе ему недоставало, хотя, вняв совету Беатрис, я предпочла не делиться с ним своими опасениями. Встреча с Вильеной стала для Альфонсо первым знакомством с придворным, и я подозревала, что ему несколько не по себе. Похоже, он начинал по-настоящему осознавать, чем может закончиться наш отъезд.

И все же изо всех сил старался оставаться прежним отважным Альфонсо.

— Маркиз говорит — нам нужно скоро ехать, если хотим добраться до Сеговии до захода солнца.

Кивнув, я повернулась к матери, которая ждала в кресле, закутавшись в шаль и прижав к горлу унизанную перстнями руку. Когда она встала, ветер пошевелил ее вуаль, приоткрыв серебристые пряди на висках. Альфонсо поднялся на цыпочки, поцеловал ее в щеку. Она привлекла его к себе, и на глазах ее выступили слезы.

— Ты — инфант де Трастамара, — услышала я ее голос. — Никогда об этом не забывай.

Альфонсо отошел в сторону, и я расцеловала мать в щеки:

— Adios,[14] мама. Да хранит тебя Бог. Напишу, как только смогу.

Она коротко кивнула:

— И тебя, hija mia. Пусть все у тебя будет хорошо. Ступай с Богом.

Я повернулась к няне. На моей памяти не было ни дня, когда донья Клара не делала бы мне замечаний, наставляя на истинный путь, не следила бы за мной, уберегая от возможной беды. Но открытого проявления чувств я от нее не ожидала, как, скорее всего, и она от меня. Однако, когда мы обнялись, я почувствовала, как дрогнуло ее крепкое тело и едва заметно сорвался голос:

— Помни все то, чему я тебя учила. Никогда не поддавайся страсти. Я оберегала тебя сколько могла, но теперь ты должна доказать миру, кто ты есть.

Едва она отпустила меня, волной нахлынула горечь расставания. Мне вдруг захотелось упасть на колени и умолять мать позволить мне остаться. Но выражение ее лица оставалось безжалостным, и я подошла к Альфонсо, страстно желая взять его за руку и никогда не отпускать.

Дон Чакон, которому, к моему немалому облегчению, предстояло сопровождать нас во дворец, повел нас к лошадям. Он помог мне сесть на Канелу и занял свое место в свите.

— Игрушечная лошадка, — проворчал со своего боевого коня Хирон. — Но путь до Сеговии долог, а времени для столь нежных копыт у нас мало. Может, поедешь со мной? У меня в седле полно места.

— Канела куда крепче, чем кажется, — возразила я, беря поводья. — К тому же это подарок короля.

По лицу Хирона промелькнула тень. Отъехав от меня, он крикнул слугам, чтобы те трогались с места. Вместе с Альфонсо мы выехали за ворота, и я устремила взгляд вперед, с трудом подавляя желание оглянуться. Внезапно пес Альфонсо, Аларкон, сорвался с привязи и с лаем помчался к нам.

Вильена замахнулся хлыстом.

— Не трогайте его! — крикнул Альфонсо.

Маркиз яростно взглянул на него и пришпорил коня, оставив Альфонсо позади.

— Нет, Аларкон. Назад! — Альфонсо показал рукой в сторону замка. — Домой!

Пес заскулил, присел на задние лапы. Альфонсо посмотрел на меня, на этот раз не в силах скрыть ошеломленный взгляд.

— Он не понимает. Думает, мы уезжаем навсегда. Но мы же не насовсем, да, Изабелла? Мы ведь вернемся, правда?

Я покачала головой. Щадить его дальше не было никакого смысла.

— Не знаю.

Хотя ни я, ни Альфонсо больше не оглядывались, мы оба знали: Аларкон продолжает сидеть у ворот замка, с несчастным видом глядя на пустынную равнину, нам вслед.

Глава 5

Прежде мы никогда не путешествовали дальше Авилы, и, когда высокая meseta[15] осталась позади, охватившее Альфонсо уныние сменилось естественным любопытством ко всему новому. Привычные нам просторы цвета охры уступили место зеленому ландшафту — сосновым рощам, величественным ущельям, долинам и лугам, где красновато-коричневыми молниями носились стада оленей. Брат даже приподнялся в седле:

— Видела того оленя? Просто огромный! Здесь наверняка отличная охота.

— Лучше не бывает, — протянул Вильена. — Король желает лично познакомить ваше высочество с разнообразием нашей дичи. Кабаны, лани, медведи — он охотится на всех. Его величество — мастер охоты.

Он бросил взгляд на своего брата, который что-то ел.

— Угу, — проворчал Хирон, — охотиться любит, это точно. Отменно владеет колчаном.

Вильена неприятно усмехнулся, и я почувствовала некую недосказанность, промелькнувшую между ним и его братом, но лишь улыбнулась в ответ на возглас Альфонсо:

— Медведь! Ни разу не охотился на медведя!

Вокруг нас разворачивался зеленый ковер, испещренный крепостями из серого и красновато-коричневого камня. Я знала, что многие замки принадлежат кастильским грандам и изначально возводились в качестве укреплений во время Реконкисты, длившейся века войны против мавров. Теперь же, когда неверные вновь отступили в горы Гранады, крепости эти остались могущественными символами безмерной власти знати, что затмевала богатством и численностью вассалов даже короля.

Но когда мы проезжали через приткнувшиеся в тени замков деревушки, где с виселиц свисали трупы бандитов с отрубленными руками и ступнями, меня охватила смутная тревога. В полях, потупив взгляд, трудились крестьяне с ввалившимися глазами. В колючей траве паслась худая скотина с проступающими под шкурой ребрами, покрытая грязью и мухами. Бок о бок с родителями работали дети с пожелтевшей кожей, и даже старики и старухи в лохмотьях сидели на крыльце, расчесывая шерсть, или таскали связки хвороста. Над ними словно нависла тень отчаяния, как будто каждый день для них был вечностью в жизни, лишенной радости, уюта и покоя.

Сперва я подумала, что эту часть Кастилии поразила чума. Услышав весть о страшной болезни, мы всегда запирали ворота Аревало и оставались внутри, пока опасность не минует, потому я не знала, как она выглядит на самом деле. Когда я решилась спросить, почему у этих людей столь несчастный вид, Вильена ответил:

— Они голодают, как и все им подобные. Лень — болезнь campesinos.[16] Но времена сейчас не изобильные, и нужно платить налоги. Те, кто этого не делает, знают цену ослушания.