И она подробно стала делиться школьными проблемами своего сына. Ника — «сова» страшная. Спать ложится в три-четыре часа утра. А до этого времени и еду на завтрашний день приготовит, и фильмы посмотрит, и у компьютера посидит-поработает. Я же, наоборот, «жаворонок». И лучше всего мне работается с утра. Но в последние годы я обнаружила, что коварное вдохновение может посетить меня и ночью. Может, я не настоящий «жаворонок», а вынужденный? Привыкла вставать в семь утра, завтрак подавать. Стремилась быть хорошей женой. Ну и чего достигла? Муж Ники утром ее не будит, считается со слабостями жены. Я же говорила, он у нее терпимый. Лучшее качество для мужчины! Когда я выбирала себе мужа, главным считала умеренность. Чтобы меру знал во всем. За такого и вышла: не слишком умный, но и не глупый, не красив, но и не урод. Так, серединка на половинку, усредненность выбирала. Не очень пьющего, не очень строгого, не слишком простого, не сильно умного — умеренного. Выбрала. Серость с амбициями пополам. Самое дурное сочетание. Вот так. В двадцать лет ценила умеренность, в сорок — терпимость. Что в шестьдесят-то будет?

Ника тем временем заканчивала свой рассказ о школьных перипетиях:

— В общем, я там у них навела шороху! Они теперь меня как огня бояться будут.

Я улыбнулась. Как часто мнение окружающих о нас не совпадает с нашим собственным, а наше представление о себе — с реальным положением вещей. Вот хоть бы Ника. Она — милейшее создание, немного наивное, немного доверчивое и совершенно безобидное. Но ее резкая манера общения, привычка говорить без обиняков и строгое выражение лица часто заставляют людей считать ее грозной, даже опасной. А сама Ника мнит себя трусихой и комплексует, что у нее все не как у людей. Она — самоедка, вечно собой недовольна. Меня же в коллективе считают спокойной и уравновешенной, а я нервная и нетерпимая. Я могу не отреагировать явно, но всегда замечаю несправедливость и не прощаю обид. Мой муж этого не знал, считал меня рохлей. Когда теперь, после развода, он со мной разговаривает, у него становится такое лицо, словно он не может понять, как мне удавалось двадцать лет водить его за нос. А я ведь не специально скрывала свою сущность. Просто он по душам со мной никогда не говорил и стихов моих не читал…

— Соня, слушай, помоги мне с сюжетом. Вот если бы ты полюбила мужчину, у которого семья и маленькие дети. Ты бы пыталась увести его из семьи?

— Я? Не знаю.

— Ну, подумай.

— Ника, это не ко мне. Моя жизнь бедна такими событиями. Кроме мужа и первой любви, и вспомнить нечего.

— Но ведь ты же поэтесса! Поэты всю жизнь влюбляются.

— Я и влюбляюсь, но ни в кого конкретного. А тебе нужен конкретный образ.

— Ты же пишешь о любви!

— Кто тебе сказал? Я пишу о чувствах. А чувства бывают разные. От светлой грусти до черной тоски.

— Любое чувство — это всегда немножко любовь.

— Для тебя.

— А для тебя? Ну, представь: рядом он — молодой, красивый, но семья…

— Молодой? Рядом со мной? Что он забыл? Волком завыл!

— Соня! Перестань рифмовать! Представь, что это на самом деле. Увела бы?

— Увела!

— Из семьи?

— Ага!

— Но это же подло!

— Страшно!

— Ты шутишь?

— Ничуть. Я бы увела. Моя жизнь — это моя. А себе я хочу счастья.

— Но это же нехорошо.

— Конечно. А кто сказал, что все должны поступать хорошо? За чувства надо бороться.

— Не знаю, что и делать. Они у меня уже познакомились и влюбились. У него семья. Она мучается. Короче, я зашла в тупик.

— Ника! Ну, сколько здесь может быть вариантов? На пальцах пересчитать. Либо он с ней, либо с семьей. И в том, и в другом случае по жанру будет мучиться. Все!

— Так уж и все?

— Хорошо. Расширим до безобразия: случайная смерть, самоубийство или уходит от обеих сразу, так как не решается сделать выбор.

— Чушь! — воскликнула Ника.

— Полная! Вот почему я не люблю ваших жизненных историй. Все уже придумано Господом Богом задолго до нас. Ничего нового не изобретешь. А вы все мучаетесь! Пересказ событий — это неинтересно. Эмоции, предчувствия, переживания — вот что волнует. Я мыслю образами. Послушай:

Исписаны стены узорами солнца,

Что в окна вливается светлой рекой.

И пахнет прохладой и влагой колодца,

Прошедшим дождем и опавшей листвой…

— «Рекой» и «листвой» не очень-то складно, — заметила Ника.

— А ожидать, что сорокалетняя тетка уведет молодого мужчину от маленьких детей, не очень жизненно.

— Согласна. Перепишу. — Ника кротко вздохнула и, не простившись, повесила трубку.

Вот за что ее люблю! Человек со страстями.

Вечером выбралась погулять. Вокруг дома, конечно. Надвигались сумерки. Во дворах копошились дети. После долгой зимы первые теплые вечера в радость. На голых ветках набухли почки. В воздухе — запах весны. По спортивной площадке расположенной рядом школы бегает женщина в курточке и спортивных брюках. Я тоже занимаюсь спортом — хожу в находящийся по соседству с моим домом фитнес-клуб на пилатес. Это довольно утомительное часовое занятие, после которого у меня болят все мышцы, даже в таких местах, где, как мне раньше казалось, мышц и в помине нет. В моей группе только женщины. И на этой площадке я всегда вижу исключительно женщин разных возрастов. Почему-то нам и в пятьдесят хочется выглядеть прилично. Мужчины на такие занятия жалеют времени — футбол и пиво куда приятнее. Мой бывший муж в свои сорок пять носит живот и лысину, а я при весе шестьдесят килограммов сижу на вечной диете и три раза в неделю истязаю себя пилатесом.

Я обошла полукругом территорию школы, прогулялась по скверу и вышла к маленькому кафе возле станции метро. Оно выглядело мило и, судя по всему, было открыто совсем недавно. Раньше на этом месте располагался какой-то дрянной гастрономчик, из старых фондов, противное здание с облупившейся штукатуркой, засиженными мухами сырами и никогда не выветривающимся запахом мышей. Я однажды забежала сюда по незнанию — очень хотелось пить — и выскочила на той же скорости и без воды. Потом обходила его немытые витрины, не задерживаясь. Недавно его кто-то выкупил и стал отделывать заново. Теперь это было нарядное кафе со сверкающими чистыми окнами, завешенными изнутри вишневыми гардинами, и с небольшими желтыми фонариками при входе.

Внутри кафе выглядело еще лучше, чем снаружи. Не больше десятка маленьких столиков с уютными бордовыми настольными лампами, прохладный от кондиционеров воздух и симпатичные официантки. Меня усадили у окна, дали изучать меню. Я выбрала зеленый чай и десерт со взбитыми сливками. Обожаю взбитые сливки. Хоть с фруктами, хоть в другом сочетании. Правда, такое удовольствие позволяю себе нечасто, по-прежнему хочется влезать в любимые джинсы.

Чай был хорош, да и десерт не хуже, но вот мужчина за соседним столиком наводил на меня тоску. Он был уже изрядно пьян, глаза его стеклянно блестели. Он смотрел сквозь меня невидящим взглядом, уставившись в одну точку, и вертел в руке бокал с коньяком. Коньяк — это еще ничего. Все-таки когда мужчина сидит с бокалом коньяка, это совсем не то, если перед ним графинчик водки. Водку опрокидывают в один момент: раз, два, три — и клиент созрел. А коньяк греют в ладони, пьют долго и медленно. Интересно, сколько выпил этот, если глаза такие? Взгляд мужчины стал осознаннее, он, кажется, рассмотрел меня. Несколько мгновений мы внимательно смотрели друг на друга, и я первой отвела глаза.

— Думаете, я пьян? — спросил он.

— Ничего я не думаю, — по-детски ответила я, снова подняв на него глаза.

— Думаете, думаете, я вижу. Ну и пожалуйста, раз вам так хочется.

— Что значит «мне хочется»? Это вы пьете коньяк, а не я.

— Действительно, — согласился он. — А хотите выпить со мной?

— Не хочу, — сказала я, доскребая последнюю ложку десерта.

— А зря. Коньяк здесь приличный. — Он сделал глоток и кивнул официантке: — Еще один.

Я неодобрительно посмотрела на него и поискала глазами обслуживающую меня девушку, решив попросить счет.

Она появилась через минуту с бокалом в руке и направилась к моему соседу.

— Нет-нет, это даме. — Он указал на меня.

— Нет, спасибо. Счет, пожалуйста.

Девушка застыла в нерешительности, но под настойчивым взглядом посетителя поставила бокал на мой столик и отошла к бару.

— Давайте выпьем, — предложил мужчина и поднял бокал. — Просто так. Даже не за знакомство. На черта вам знакомство со мной! Просто поддержите человека в несчастье. Одному пить противно.

Его голос звучал так искренне, что я послушно подняла бокал и, ответно подняв его, выпила. Коньяк и правда был недурен.

— Ну, как? Ничего?

— Хороший.

— Спасибо.

— За что?

— За поддержку.

— Да ради бога. — Я посмотрела счет и достала кошелек. Положила на стол купюру и стала подниматься.

— А давайте еще по одной? — вдруг сказал он. — И можно я к вам пересяду? Уверяю вас, я совершенно безопасен.

Что-то было в его тоне такое, что я, чувствуя неловкость, не решилась ему отказать. И мелькнула мысль: «Может, поговорить с ним? Глядишь, будет сюжет для Ники…»

— Вас как зовут? — спросил он, глядя на бокал.

— Соня.

— София. Мудрая, значит. Пойдет. Женщины редко бывают мудрыми. А я — Богдан. Богом данный.

Я поморщилась. Снова мужской шовинизм. «Женщины редко бывают мудрыми».

— А вы — мудрый?

— Я? Нет. Я дурак. Причем круглый. — Он медленно выпил и поставил бокал на стол. Вопреки моему ожиданию, взгляд его прояснился. — Пейте, Соня. Коньяк хороший.

Я последовала его совету.

— Вы ничего такого не думайте. У меня просто пакостно на душе. Хочется поговорить с кем-то. А у вас такое располагающее лицо. Я в этом кафе впервые. Вот зашел из любопытства.

— Я тоже. Раньше здесь был старый гастроном.

— Вы чем занимаетесь?

— Стихи пишу.

— Да? И что, хорошие? Впрочем, глупый вопрос. Кто же скажет: я пишу плохие стихи.

— Ну, некоторые литературные герои сознавались, что сочиняли «чудовищные».

— На Булгакова намекаете. Иван Бездомный.

Я тихо удивилась. Надо же, знает…

— Поэты — люди проницательные. И не видят ничего зазорного в том, чтобы поговорить со случайным человеком. Я так понимаю, — улыбнулся он.

— Наверное. — Я пожала плечами.

— Тогда расскажите обо мне. Что привело меня в кафе?

— Наверное, ссора с женщиной. С женой.

Он напрягся.

— Так заметно?

— У вас маленькие дети, — продолжала я вести Никину линию. — А с женой отношения все хуже и хуже.

— У меня сын. И вы правы, еще маленький.

Я внимательнее всмотрелась в его лицо. Широкое, очень мужское, гладко выбритое, с остекленевшими грустными глазами. Он в ответ изучал мое.

— У вас странного цвета глаза, — сказал он вдруг. — Или здесь такое освещение?

— Что вы имеете в виду?

— Необычного, я бы сказал, оттенка. Цвета осенних листьев.

— О, да вы тоже поэт! По-моему, они желтые, как у кошки. Так, во всяком случае, утверждает моя подруга.

— Женщины, как я заметил, не скупятся говорить друг другу гадости, даже подруги. У вас золотые глаза.

— Вы мне льстите, — не поддавалась я, хотя первым побуждением было сказать «спасибо».

— Я не знаю, что мне делать, — пожаловался он. — Люблю сына, терплю жену. Я вообще человек семейный. Но последнее время понимаю: так больше нельзя.

— А в чем, собственно, проблема?

— Она дура. Понимаете, просто дура.

«Понимаю, — вздохнула я про себя. — Ничего нового. Если женщина, то непременно дура».

— И что ж такого дурацкого она делает?

— Она делает невозможной нашу совместную жизнь. Она пилит и пилит, придирается по пустякам, скандалы закатывает.

— А вы ведете себя безупречно!

— Не знаю. Как все.

— А что значит «как все»? Еще лет сто назад на Руси считалось хорошим тоном бить жену по любому поводу.

— Ну что вы! Я свою пальцем ни разу не тронул.

Я усмехнулась, решив смолчать, но моя пресловутая общительность и желание порассуждать повели меня в противоположную сторону.

— Может, вы мало уделяете ей внимания? — поинтересовалась я. — Не уважаете ее как личность?.. Что-то же вашу жену не устраивает? Смею вас заверить, нормальный человек не будет закатывать скандалы ни с того ни с сего.

— Так то нормальный…

— Не ищите клинику. Попытайтесь понять супругу. Возможно, все гораздо проще. Возможно, ей не хватает любви.

— Может быть… — Он вздохнул.

— Вы ей изменяете?