Колин Гувер - Ключи от твоего сердца

Он включает проектор, и я сразу же узнаю появляющиеся на экране слова: это стихотворение, которое он читал со сцены на слэме в вечер нашего свидания, то самое стихотворение о смерти.

– Видите? Я написал это стихотворение два года назад, после смерти родителей. Я злился. Мне было больно. Я описал все именно так, как чувствовал. Читая эти слова сейчас, я уже не ощущаю ни гнева, ни боли. Жалею ли я, что написал его? Нет, потому что, возможно, именно сейчас, в этой самой аудитории, есть кто-то, для кого эти слова могут оказаться важны.

Он передвигает мышь по столу, увеличивая текст и выделяя одну из строчек:

Люди не любят говорить о смерти, потому что им становится грустно.

– Никогда не знаешь – вдруг сейчас это важно для кого-то в нашей аудитории? Вам грустно говорить о смерти? Ну конечно грустно. Смерть – отстой. Говорить о смерти крайне неприятно. Но иногда вы вынуждены говорить о ней.

Я понимаю, что он делает. Скрестив руки на груди, я сердито смотрю на него. Он тоже не сводит с меня глаз. Потом снова обращает взгляд на монитор и выделяет другую строчку:

Если бы они только успели подготовиться, принять неизбежное, поменять свои планы…

– А как насчет этой фразы? Мои родители не были готовы умереть. За это я злился на них. Они оставили мне счета, долги и ребенка. А что, если бы их предупредили заранее? Дали им шанс все обсудить, поменять свои планы? Если бы мы не избегали с такой легкостью разговоров о смерти, пока они были живы, то, возможно, мне было бы не так тяжело разобраться со всеми проблемами после их смерти.

Уилл смотрит прямо на меня и увеличивает следующую строчку:

…понимая, что на кону не только их жизнь.

– Мы всегда думаем, что у нас есть как минимум еще один день. Если бы мои родители узнали, что с ними произойдет, они сделали бы все возможное, чтобы подготовить нас. Все возможное! Дело не в том, что они не думали о нас, – просто они не думали о смерти.

Он выделяет последнюю строчку стихотворения:

Смерть. Единственное, что неизбежно в этой жизни.

Я снова и снова перечитываю эти слова. Они звучат у меня в ушах до конца урока. Звенит звонок, все выходят, а я продолжаю сидеть и смотреть на экран. В классе остаемся только мы с Уиллом.

Он сидит за столом и смотрит на меня в надежде, что я пойму.

– Я поняла, Уилл, – шепчу я. – В первой строчке ты говоришь, что смерть – единственное, что неизбежно в этой жизни, и подчеркиваешь слово «смерть». А повторяя эту строчку в конце стихотворения, ты подчеркиваешь слово «жизнь». В конце ты хочешь обратить внимание слушателей на слово «жизнь»! Я поняла, Уилл! Ты прав. Она не пытается подготовить нас к ее смерти. Она пытается подготовить нас к жизни после ее смерти… К тому, что после нее останется…

Уилл выключает проектор. Я собираю вещи и иду домой.

* * *

Присев на край кровати, я разглядываю маму. Она лежит прямо посередине. Теперь, когда она спит одна, ей больше не надо выбирать какую-то одну сторону.

На маме по-прежнему медицинская форма. Она проснется и снимет ее. Последний раз в жизни… Интересно, она поэтому не стала снимать ее сразу?

Я наблюдаю, как ее тело ритмично движется в такт дыханию. Каждый вдох дается маме с трудом. Я слышу это. Легкие работают из последних сил. Легкие, которые все-таки подвели ее.

Наклонившись, я глажу ее по волосам. Несколько волосинок остается у меня в руках – я отдергиваю руку, медленно накручиваю волосинки на палец, иду в свою комнату и поднимаю с пола фиолетовую заколку. Открыв ее, я вкладываю туда тонкую прядку маминых волос и защелкиваю обратно. Кладу заколку под подушку, возвращаюсь в мамину спальню, залезаю к ней под одеяло и обнимаю ее. Она берет меня за руку, наши пальцы переплетаются, и мы начинаем разговор – молча, без единого слова.

Вскоре мама снова засыпает, а я иду в магазин. Больше всего на свете Кел обожает «базанью» – так он называл лазанью, когда был маленький, поэтому мы с мамой до сих пор говорим именно так. Я покупаю все ингредиенты, возвращаюсь домой и начинаю готовить.

– Дело пахнет базаньей, – восклицает мама, выходя из спальни.

Она уже переоделась в домашнюю одежду, в последний раз сняв медицинскую форму.

– Ага. Я подумала, что надо Кела порадовать. Сегодня вечером ему это понадобится.

– Значит, мы все-таки перестали вырезать тыквы? – спрашивает мама, подходит к раковине, моет руки и начинает помогать мне с тестом.

– Ага. Похоже, тыквы закончились, – отвечаю я, и мама смеется. – Мам, слушай, нам надо поговорить до того, как он вернется. Поговорить о том, что с ним будет.

– Я очень хочу поговорить об этом, Лейк. Правда хочу.

– Почему ты не хочешь, чтобы он остался со мной? Думаешь, я не справлюсь? Считаешь, что я не смогу стать ему хорошей мамой?

– Лейк, ну что ты! – протестует мама, выкладывая в форму последний слой теста и делая мне знак полить его соусом. – Я просто хочу, чтобы у тебя была своя жизнь. Восемнадцать лет я растила тебя, учила всему, что знаю сама. А теперь пришел твой черед отправиться в свободное плавание – начать учиться на собственных ошибках, а не воспитывать ребенка.

– Но иногда в жизни не все происходит в строго хронологическом порядке, – возражаю я. – Ты же прекрасный тому пример. Если бы все было так просто, ты не умирала бы сейчас… Ты умерла бы лет в семьдесят семь, не раньше. Кажется, у нас сейчас такая средняя продолжительность жизни, – шучу я, и она снова смеется. – Мам, я серьезно. Я хочу этого. Хочу вырастить его. Да и он наверняка захочет остаться со мной, ты же знаешь. Ты должна дать нам выбор. До сих пор такого выбора у нас не было, а теперь ты можешь дать нам такую возможность.

– Хорошо, – соглашается она.

– Хорошо? Хорошо, я над этим подумаю? Или хорошо-хорошо?

– Хорошо-хорошо!

Я обнимаю ее. Мне кажется, я никогда в жизни так крепко не обнимала ее, как сейчас.

– Лейк, ты решила и меня заодно полить соусом для базаньи?

Опомнившись, я понимаю, что держу в руках лопатку и соус стекает с нее прямо маме на спину.

* * *

– А почему он не может пойти к нам? – спрашивает Кел, после того как мы паркуемся перед домом и я отправляю Колдера домой.

– Я же тебе сказала: маме надо с нами поговорить, – отвечаю я и веду его в дом, где мама уже ставит базанью в духовку.

– Мам, угадай что! – кричит Кел, вбегая на кухню.

– Что, милый?

– У нас в школе на Хеллоуин будет соревнование на лучший костюм! Победитель получает пятьдесят баксов!

– Пятьдесят баксов?! Ничего себе! А ты уже решил, кем ты будешь?

– Пока нет, – признается он, подходит к стойке и кидает на пол рюкзак.

– Сестра тебе сказала, что нам сегодня надо поговорить?

– Да. Хотя это и так понятно, раз базанья на ужин, – заявляет Кел и, встретив наши с мамой удивленные взгляды, поясняет: – Вы всегда готовите базанью, перед тем как сообщить плохие новости. Так было, когда умер дедушка, когда вы сказали мне, что умер папа, когда решили, что мы переезжаем в Мичиган. Сегодня у нас опять на ужин базанья, значит либо кто-то умирает, либо мы переезжаем обратно в Техас.

Мама ошарашенно смотрит на меня, пытаясь понять, что делать. Вообще-то, мы не собирались сообщать ему вот так, с ходу. Она подходит к стойке и садится рядом с Келом. Я следую ее примеру.

– Какой ты наблюдательный! – говорит она.

– Ну так что? – спрашивает он, глядя ей в глаза.

– Кел, – нерешительно произносит мама, гладя его по щеке, – у меня рак легких.

Он тут же бросается ей на шею и крепко обнимает. Мама гладит его по голове, но он не плачет. Некоторое время они сидят молча, и мама терпеливо ждет его реакции. Наконец Кел шепчет, уткнувшись ей в плечо:

– Ты умрешь?

– Да, милый. Но я не знаю, когда именно. Поэтому теперь мы будем проводить очень много времени вместе. Сегодня я в последний раз ходила на работу, так что теперь буду больше времени проводить с вами обоими.

Я не была уверена, как он отреагирует. Ему же всего девять лет. Возможно, он и не поймет, что все это правда, пока она не умрет по-настоящему. Папа умер внезапно и скоропостижно, поэтому тогда он, естественно, отреагировал куда сильнее.

– А что будет, когда ты умрешь? С кем мы будем жить?

– Твоя сестра уже взрослая. Ты будешь жить вместе с ней.

– Но я хочу остаться здесь, поближе к Колдеру, – умоляюще произносит он и смотрит на меня. – Лейкен, ты заставишь меня переехать вместе с тобой в Техас?

– Нет, Кел, мы останемся здесь, – отвечаю я, хотя еще пару минут назад была уверена в обратном.

– Мам, – вздыхает Кел, пытаясь переварить все услышанное, – а ты боишься?

– Уже нет, – отвечает она. – У меня было достаточно времени, чтобы смириться с этим. Вообще-то, мне повезло: в отличие от вашего папы меня предупредили заранее. Теперь я могу много времени провести дома, с вами обоими.

Кел слезает с маминых коленей, опирается локтями о стойку и поворачивается ко мне:

– Лейкен, пообещай мне одну вещь!

– Конечно, какую?

– Никогда больше не делай базанью!

Мы смеемся. Боже мой, мы действительно смеемся! Мы с мамой только что сделали самую сложную вещь за всю нашу жизнь, а теперь мы просто смеемся… Кел все-таки потрясающий ребенок!

* * *

Через час мы достаем из духовки огромную базанью, ставим на стол хлебные палочки и салат и понимаем, что ни за что не сможем все это съесть.

– Кел, иди спроси Уилла и Колдера, ужинали они или нет, – предлагает мама, глядя на ломящийся от еды стол, и Кел пулей бросается к двери.

Мама накрывает еще на двоих, а я наливаю чай.

– Надо попросить Уилла помочь нам с Келом, – говорю я.

– Уилла? Зачем?

– Потому что я хочу сама возить тебя на процедуры, Бренда и так слишком много для тебя сделала. Иногда я могу пропускать занятия, или будем ездить после школы.

– Ладно, – с улыбкой соглашается она.

На кухню врываются Кел с Колдером, а через секунду в дверях появляется Уилл.

– Кел говорит, у нас на ужин базанья? – неуверенно спрашивает Уилл.

– Да, сэр, – рапортует мама, раскладывая ее по тарелкам.

– Что такое базанья?! Лазанья болоньезе? – с сомнением в голосе интересуется он.

– Базанья – это базанья. К тому же мы готовим ее в последний раз, так что не упусти свой шанс!

Уилл подходит к столу, ждет, пока мы с мамой сядем, а потом садится сам.

Мы передаем друг другу хлебные палочки и салат, пока наконец на тарелках не остается свободного места. Как и вчера вечером, Кел не дает нам скучать:

– Колдер, а моя мама умирает!

Уилл бросает на меня взгляд, и я едва заметной улыбкой даю ему понять, что мы уже все обсудили.

– Когда она умрет, я буду жить с Лейкен. Прям как ты с Уиллом! У нас все будет одинаково – родителей у нас обоих не будет, и мы будем жить с нашими братом и сестрой!

– Круто! С ума сойти! – восхищенно произносит Колдер.

– Колдер!!! – орет на него Уилл.

– Все в порядке, Уилл! – успокаивает его мама. – С точки зрения девятилетнего ребенка, и правда можно с ума сойти.

– Мам, а что насчет твоей комнаты? Можно я туда перееду? Она больше, чем моя!

– Ну уж нет, – протестую я, – там есть отдельный туалет! Так что туда перееду я!

Кел выглядит расстроенным, но я не ведусь: спальня с отдельным туалетом, разумеется, достанется мне.

– Кел, зато тебе достанется мой компьютер, – утешает его мама.

– Класс!

Я наблюдаю за Уиллом, пытаясь понять, не в шоке ли он от нашего разговора, но он смеется. Видимо, именно на это он и надеялся – на то, что мы сможем принять ситуацию.

За ужином мы обсуждаем, что произойдет в ближайшие несколько месяцев, обговариваем, кто из нас будет сидеть с Колдером и Келом, пока мама будет на процедурах. Уилл соглашается, чтобы Кел приходил к ним, когда захочет, и обещает возить обоих мальчиков в школу. Взамен мама уговорила Уилла разрешить ей готовить ужин на всех. Я буду забирать их из школы в те дни, когда у мамы не будет процедур. Вечер прошел просто замечательно! Такое ощущение, как будто мы все просто взяли и плюнули смерти в лицо!

– С ног валюсь от усталости, – говорит мама, – пойду в душ и спать.

Уилл на кухне моет посуду.

– Спасибо тебе. За все, – тихо говорит мама и обнимает его сзади за плечи.

Он оборачивается и тоже обнимает ее. Проходя мимо, мама с хитрым видом толкает меня в плечо. Она не произносит ни слова, но я понимаю, на что она намекает: дает добро. Снова. Жаль, что это не поможет.