Вера Колочкова - Ключи от ящика Пандоры

© Колочкова В., 2013

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

– Ирина, дай воды!

Мама тяжело плюхнулась в кресло, отерла ладонью влажное лицо. Приняв у дочери из рук стакан с минералкой, она отхлебнула пару глотков, поморщилась:

– Ой, не люблю с газом. Каждый пузырек – это ж удар кулаком по печени!

– Хм… Какие у тебя странные аллегории…

– И ничего не странные, все так и есть! А ты не знала?

– Нет.

– Ну, так слушай, чего мать говорит! По моей – точно кулаком. Сразу из ребер вываливается, болью болит… А может, мне в Трускавец съездить, как думаешь?

– Поезжай…

– Хм… Ишь, как у тебя все просто. На какие шиши?

– Я дам денег. Купи путевку в хороший санаторий.

– Ладно, поглядим, может, еще обойдется. Просто я сегодня разнервничалась. Да еще и свиную отбивную зачем-то съела…

Мама прикрыла глаза, погладила правый бок. По лицу медленно разлилось болезненное страдание, весьма выразительное, надо сказать. Да такое, что волей-неволей чувствуешь себя плохой дочерью, не способной к испуганному сочувствию. А маме так хочется этого испуга! Чтобы с непременным кудахтаньем, с рассыпанным бисером «ахом» и «охом»…

Она, неблагодарная и бесчувственная дочь, всегда терялась от этого напора многословия, болезненной мимики лица. Наверное, потому, что настоящее, искреннее сочувствие не умеет пробиваться через энергию обвинения – у тебя, милая моя, мать болеет, но «шишей» на лечение нет! А тебе и невдомек, конечно, у тебя-то они есть…

Ирина вздохнула, с тоской поглядела в окно. Подумалось в который раз – ну почему так происходит? Можно же прямо сказать – так и так, дочка, дай денег на поездку в санаторий. Почему надо издалека заходить, хлопотать болезненной эмоцией, да еще и жеманно отмахиваться – ничего, обойдется, мол! Знает же, что отказа не будет. Для чего эта демонстрация страдания-обвинения? Еще и свиную отбивную на помощь призвала… Нет, и впрямь! Если печень болит, так заказала бы себе там, в ресторане, что-нибудь диетическое. Она не сдержалась, произнесла тихо, боясь обнаружить вспыхнувшую искру раздражения:

– Так не ела бы отбивную, мам.

– Ну да! Как было не съесть? Поминки все-таки, ты ж сама их в ресторане заказала. Неловко было с постным лицом над тарелкой сидеть. Да еще и в ресторане! Ишь, как расщедрилась! Конечно, если деньги есть, так отчего же – все только самое лучшее. А что с матерью после отбивной будет, все равно! Ой, ой, как болит… М-м-м…

– Может, таблетку?

– Да что мне с твоей таблетки… В нее сочувствия не положишь!

Ах, все-таки сочувствия не хватает! Да есть оно у меня, ей-богу, только зачем по нему плеткой стегать? Как же ты не понимаешь, мама, что побитое плеткой сочувствие – уже и не сочувствие, а просто выражение лица, обманное, старательно сделанное. И хватит уже формировать у меня чувство вины. Хоть завтра поезжай в свой Трускавец, решили же!

– Нет, я так и не поняла, Ирк, чего ты вдруг этих старух, Машиных подружек, в ресторан на поминки потащила? Могли бы и в ее квартире стол накрыть. Они, поди, отродясь в таком дорогом ресторане не были.

– Перестань. Мне для тети Маши ничего не жалко.

– Так ей-то уж все равно, прости, господи, ее душу грешную, царствие ей небесное, вечный покой! А тебе вон какой расход вышел.

– Прекрати!

Наверное, слишком резко она ее оборвала – вон как та в кресле выпрямилась, поджала губы обиженной скобочкой. Сейчас обязательно выдаст чего-нибудь такое, скорбно самобытное, с фольклорным душком родного городка Красногвардейска.

– Прости, доченька, что я твои деньги считаю. Меня-то небось так богато не похоронишь.

Ага, на этот раз без фольклора обошлось. Хотя и не менее убойно. Вот что на это ответишь? Не беспокойся, мамочка, похороню, довольна будешь? И денег на это мероприятие тоже не пожалею, и поминки в дорогом ресторане проведу? Хм… Да уж. И обидно, и грустно. И как ни скажи, все равно виноватой останешься. Лучше уж обойти вопрос обиняком, по касательной.

– Тетя Маша меня любила. Я у нее да у тети Саши единственная племянница была, ты же знаешь. Хотя почему была. Для тети Саши-то пока что есть, слава богу. Не представляю, как она теперь будет без сестры? Все-таки у близнецов особая привязанность друг к другу.

– Ну, Александра-то покрепче Марии здоровьем вышла, поживет еще, не волнуйся. А насчет привязанности – подумаешь, близнецы. Одна и радость была, что с лица одинаковые. А так сестры и сестры. Любая сестра к другой привязана. Как и мать к дочери. Вот говоришь, любила тебя шибко Маша. Да уж не больше, наверное, чем я, родная мать!

– Я не сказала, кто больше, кто меньше. Я просто сказала – любила.

– Так оно и понятно: кого им с Александрой еще любить-то было, кроме тебя? Своих детей бог не дал, с молодости один свет в окошке – младший братец, твой папаша. Тряслись над ним, как над малым дитем! Вот и залюбили, и воспитали эгоиста!

– Не говори так. Он же мой отец.

– Да какой отец, ты и помнить-то его не должна! Когда он бросил меня, тебе еще и двух лет не исполнилось! Думаешь, легко мне было одной, с малым ребенком на руках?

– Но ведь тетя Маша и тетя Саша всегда помогали.

– Помогали, конечно, не спорю. Как же иначе! Чай, стыдно им было за непутевого братца-то!

– Да ладно, мам. Уж тридцать лет прошло, как его в живых нет, а ты все о нем с обидой говоришь!

– Да! А куда ее денешь, обиду-то? Ты ж не знаешь, каково это – быть брошенной с малым дитем на руках.

– Знаю, мам.

– Ой… Ну да… То есть я хотела сказать…

Мама осеклась, осторожно глянула на нее исподлобья. Что называется – прикусила язык. Вот так, бывает, прилетают приветы из прошлого, казалось бы, забытые основательно. Ан нет, не забытые. И, слава богу, у этих приветов уже налета обиды нет. Но ведь и впрямь – было… Было, да быльем-счастьем поросло. Вон даже мама уже не помнит. И хорошо. Вообще надо закрыть тему.

– Я не это имела в виду, Ирочка…

– Да ладно, я все понимаю. Скажи лучше – ты сегодня домой поедешь или погостишь еще?

– А почему спросила? Что, мать в твоем богатом доме не смотрится, да? Интерьер своим деревенским видом портит?

Вообще-то можно на такие вопросы-забияки и обидеться, конечно. Да, это самый легкий путь. То есть сделать вид, будто не понимаешь, что мама этими вопросами всего лишь на проявление дочерней любви провоцирует. А значит, очень ее хочет, и на самом деле не так много, любви-то. И, стало быть, надо растечься уверениями по древу.

Надо. Но не хочется, видит бог. Чего действительно очень хочется, так это чтобы мама уехала. Оттого и пауза образовалась довольно напряженная. Мама уверений ждет, а они, проклятые, застыли где-то на полпути, один тяжкий вздох вырвался наружу.

Да любит она ее, любит! Просто устала. Может она позволить себе устать, в конце концов? От похоронных хлопот, от горя, от поминок на девятый день… И от мамы тоже. Не потому, что она в доме «не смотрится», как только что неказисто подковырнула, а просто хочется, чтобы домашняя жизнь поскорее вошла в привычную колею, потекла в знакомой упорядоченности, в милых сердцу привычках и неспешном достоинстве. Чтобы завтраки по утрам вкусные под веселую пикировку девчонок и насмешливые в их сторону улыбки Игоря, и торопливое обсуждение планов на вечер, и обязательный выход на крыльцо – поглядеть, как они выезжают за ворота на машинах: Игорь на работу, девчонки – в институт, – и помахать вслед рукой. А потом – еще вздремнуть часика два. Сладкий, блаженный сон с мыслью – все при делах пристроены, и она тоже – при очаге хранительница.

Ничего этого с мамой не получается: ни пикировок, ни улыбок, ни легкости – одно вежливое напряжение витает в воздухе – тихо, мол, посторонний в доме. Вроде и близкий человек, кому теща, кому бабушка, кому вообще, простите, родная мать, а не получается. Наверное, это нормально? Просто привычки к совместному житию нет.

– Я, Ир, у тебя еще про квартиру спросить хотела.

Дочь глянула в мамино задумчивое лицо, в который раз удивляясь, как быстро меняется ее настроение. Пока она мысленно готовилась, как ответить на провокационный вопрос об «интерьере и деревенском виде», мама уже и про сам вопрос забыла, на другом сосредоточилась.

– Что? Про какую квартиру?

– Да про Машину, про какую еще! Она ведь, наверное, тебе ее завещала? Больше вроде некому?

– Ну да. Тетя Саша мне рассказывала, что год назад они вместе ходили к нотариусу, оставили два завещания на мое имя. Им ведь и впрямь больше некому.

Что это она – будто оправдывается? Словно виновата в том, что у отцовских сестер больше родных нет? Да и не в этом даже дело! Вовсе не хотела она никаких завещаний, но раз уж так получилось…

– И что ты с ней собираешься делать?

– Не знаю. Я не думала над этим вопросом, как-то не до того было.

– А ты подумай и поступи по совести.

– В каком смысле?

– А в таком! Вон у тебя дом – полная чаша, живешь, как сыр в масле катаешься. И машина у каждого есть, и на заграничные курорты ездите…

– Мам, скажи прямо – чего ты хочешь?

– Ну, прямо так прямо. Отдай Машину квартиру Снежанке. Чего девка рядом с матерью в нашем захолустье мыкается? Сестра она тебе или кто? Хоть и отцы у вас разные, но все равно! Конечно, ей меньше повезло – у нее таких теток нет. Кроме меня да тебя, вообще никакой родни нет, никто завещания не оставит. Но она ж в этом не виновата, правда? Совсем ведь с пути собьется. А в городе у нее, может, какая-никакая личная жизнь наладится. Отдай, а?

– Хорошо. Вступлю в наследство, потом дарственную на Снежану оформлю.

– Что, правда?!

– Правда.

– И даже с Игорем советоваться не будешь? А вдруг он тебя отговорит?

– Он даже вникать не будет.

– Ой, Ирочка, да неуж и впрямь… Как хорошо, какая ж ты у меня умница! А то ведь, знаешь, устала я с ней под одной крышей-то жить. Хоть и дочь она мне, но характер такой, сама знаешь: живем, как кошка с собакой, так и до греха недалеко. Папаша-то у нее тоже был с характером, помнишь?

Да, помнила она отчима, куда ж от этой памяти денешься: грубиян, буян и лентяй. Одно и достоинство, что с лица красив и на пяток лет моложе матери был. Когда сестра родилась, подался на заработки к другу в северный город да так и пропал там, даже исполнительный лист на алименты его не нашел. Видно, не прописано было судьбой для мамы семейного счастья. И Снежане с мужем не повезло: развелись, не прожив и года. Как говаривала сестренка – злой рок по материнской линии. С обидой говаривала, будто старшая сестра незаслуженно получила семейное счастье.

– Я одну ее в город отпущу, Олежку при себе оставлю. Я еще в силах, сама внука воспитаю. Может, и повезет ей, нового мужа найдет. А что, при наличии квартиры-то. Как думаешь?

– Не знаю, может быть.

– Ну и ладно, и хорошо… Видишь, как все славно устраивается. Все-таки хорошо я тебя воспитала, ты у нас добрая душа. А Игорек точно не заругается?

– Нет. Он тоже добрая душа, мам.

– Ага, ага… Ну, я тогда прямо сейчас домой поеду, обрадую Снежанку новостью. Закажешь мне такси до вокзала?

– Зачем? Я сейчас Коле позвоню, он тебя в Красногвардейск отвезет.

– А кто это?

– Водитель Игоря, он его по делам фирмы возит.

– А вдруг муж не одобрит, что ты его шофера по личным делам отвлекаешь?

– Нет. Ты вообще слышала хоть раз, чтобы он ругался?

– Нет, но все равно неловко как-то. Да и кто я для него? Теща деревенская, невелика птица, – пропела в мамином голосе привычная провокационная нотка и тут же затихла, ударившись в благоговейное, следом произнесенное: – Ой, прямо нарадоваться не могу, как повезло с зятем! Такой он у нас, Игорек, дай бог ему здоровья. Ну что, тогда соберусь по-быстрому? Да и чего мне там: нищему собраться – только подпоясаться…

Выбравшись из кресла, она шустро начала подниматься по лестнице в гостевую комнату. И через десять минут уже спустилась, держа в руках дорожную сумку.

– Коля через десять минут подъедет. Успеешь еще чаю выпить.

– Да что чаю. Не хочу. Вот думаю – приеду домой, а там холодильник пустой…

Ах, как она забыла-то, господи! Про самое главное, традиционное, сокровенное!

Нашла глазами брошенную на диван сумку, торопливо дернула «молнию», достала кошелек, вытащила наугад несколько шершавых на ощупь купюр.

– Вот, мам… Так, сколько здесь… Тысяча долларов. На месяц хватит, я думаю.