Все. Сначала мамин слезный всхлип, потом всхлип телефонного отбоя. Обиделась. Включила спасительную обиду, как щит.

Все-таки удобная вещь – родительская обида! Можно на каверзные вопросы не отвечать, а сразу счета по векселям выставить – ночей не спала, свету белого не видела… Хоп – и закрывает все пути к самоанализу. Зачем он нужен вообще, если всегда наготове обида, как инстинкт самосохранения? Сладкая и обманчивая, как алкогольное опьянение? И поплакать от души можно, и себя, бедную, пожалеть…

Наверное, и ее обида – из той же породы. Тоже ведь хочется бросить в лицо Игорю – любила, верной была, а ты… Но ведь и впрямь – любила, честно и преданно! И верной была, и ни в чем ни разу не солгала. Даже в мелочах…

Телефон снова подал голос – вздрогнула, глянула на дисплей. Снежана…

– Ир, ну зачем ты так с мамой? Что она тебе плохого сделала? Подумаешь, не рассказала! Это же ерунда, по сути.

– Ерунда?!

– Ну да, ерунда…

– Что ж… Ерунда, значит. Так вот, дорогая сестренка, ни на какую квартиру в городе ты можешь больше не рассчитывать, поняла?

– Погоди, Ир… Как же так…

– А вот так! Все, Снежана, пока!

Вжала ноготь в кнопку отбоя, отбросила телефон. Тот плюхнулся в кожаное логово дивана, скатился вниз, на ковер. Показалось, ему тоже не по себе. Что за привычка в последнее время появилась – телефоном бросаться? Как собственным злом?

Ирина села прямо, набрала в грудь воздуху, прислушалась к тому, что творится внутри. А ведь полегчало на душе, точно! О боже, ужас какой! Душа получила удовлетворение от выплеснутого зла. Даже представились лица – мамино заплаканное, сестрино обескураженное. И еще – почему-то тети-Сашино представилось. Как она сказала давеча? Не открывай в себе ящик Пандоры?

Выходит, открыла. Что ж, пошло-поехало. Простите, так получилось. Уже не остановить. Не проконтролировать. Поздно, поздно. Неужели – не остановить?

* * *

На праздник к Горским собиралась тщательно, будто готовилась к бою. Долго сидела перед зеркалом, наводя красоту. Накрасила глаза – очень выразительно получилось. Вообще она не особо любила это дело – всегда обходилась минимумом косметики. А тут вдруг очень захотелось быть особенной. Отстранилась от зеркала, глянула на себя – хороша, черт возьми. Да, я такая: яркая ухоженная стерва, сама по себе звезда, не зависимая от вашего уничижительного «знаем – не знаем». Подумаешь, знаете вы… Я тоже кое-что знаю…

И волосы уложила красивыми кудрявыми завихрениями, и платье надела лиловое, длинное, в пол. Когда услышала, как внизу хлопнула дверь, она вышла из комнаты, медленно начала спускаться по лестнице, неся себя, как драгоценный подарок в облаке аромата «Кензо».

– О-о-о… – послышалось внизу Игорево восхищенное. – Боже мой, неужели я женат на этой бесподобно красивой женщине!

– Выходит, женат, что теперь сделаешь. Смирись с этим немыслимым счастьем. Дождя нет? Девчонки не звонили?

– Дождя нет, на улице хорошо, тепло, душно даже. Бабье лето, видать, наступило, раз бабы такие красивые стали…

И хмыкнул, словно призывая улыбнуться своей неказистой шутке. Так и не дождавшись ее улыбки, продолжил отвечать на вопросы:

– Девчонки звонили, приедут поздно, у них там что-то вроде институтской тусовки, но обещали быть на связи. Что-то я подозрительно стал относиться к этим постоянным тусовкам. Надо бы как-то проверить их на качественный состав.

– Не надо. Они уже взрослые, сами разберутся.

– Да, ты права. Никак не могу привыкнуть, что они выросли. Боже, какая ты сегодня красивая, с ума можно сойти. И вообще, Ириш, какой-то слишком прозаический разговор мы затеяли. Можно и в другое время семейные дела обсудить! А сейчас… Мне кажется, впору вино доставать, свечи зажигать и устраивать романтический вечер! Может, ну его к черту, этого Горского с его суетливыми фантазиями?

– Нет уж. Как говорится, умерла так умерла. Поедем, очень хочется на суетливые фантазии посмотреть. Особливо фантазии старого Горского.

– Что ж, едем. Вашу руку, мадам. И не называй его старым, пожалуйста! Мужчина не может быть старым, если он женат на юном прелестном создании!

– А… Ну да. Я и забыла, что от перемены одного из слагаемых сумма сразу меняется. С Надей у них на двоих было сто двадцать пять, а со Стеллой – всего восемьдесят с хвостиком.

– Да хватит уж проходиться катком по бедному Яковличу. Ну, влюбился мужик, с кем не бывает? Снисходительнее надо быть, Ириш…

– Да. Как в кино…

– В смысле? В каком кино?

– Ну, когда на чужую жизнь со стороны смотришь, очень легко быть и понимающим, и снисходительным. А только я очень хорошо себе представляю, какими тяжелыми днями сейчас Надя Горская живет. Один день – за год. Она ведь любила его… А впрочем, ладно, ты прав. Как есть, так и есть. Мы на такси поедем?

– Нет. Там Коля внизу ждет. Осторожнее на каблуках, дай руку…

Горский, увидев ее, картинно закатил глаза, пошел навстречу, смешно пританцовывая. Не шло ему все это, ой не шло: суетливость, взбудораженный кирпичный румянец, эти движения – все боком да скоком. Старый дурной козел! Фу, как противно. Напиться, что ли?

И лица все те же: красивая Ольга – лицо насмешливое, бледное, злое; хмурый, как всегда, Самсонов; вальяжная Катя с ленивым взором. Почему-то, глядя на нее, всегда вспоминалась сакраментальная гребенщиковская строчка – «вол, исполненный очей»… И главное лицо на сегодня – Стелла. То бишь Стени, ухоженная киска в чем-то розовом, атласно струящемся. Нет, не киска, пожалуй, а довольно взрослая кошка, разнеженная, сытая, до отвала нахлебавшаяся дневных удовольствий. Как там бабулька у подъезда давеча забавно высказалась: «Когда у Глебки появляется, потолок ходуном ходит…»

Сели за стол, все на своих местах. По правую руку – Игорь, по левую, как обычно, Ольга. Сидит, помалкивает, смотрит устало. Да уж, досыта утром наговорились. Надо бы спросить потом, чем закончится семейный спор относительно черной плитки в ванной?

А злоба шевелится внутри, так и требует выхода. Крышка от ящика Пандоры распахнута настежь. Нет, и впрямь надо напиться. Ну, погодите, если напьюсь…

Горский долго произносил тост: витиеватый, сладко-зефирный, с выходом из-за печки. Насобачился, видать, с речами в годы адвокатской практики, не остановишь.

– …За то счастье, что ты мне даешь, Стени. За любовь, которой, как оказалось, действительно все возрасты покорны. За тебя, моя девочка!

Ишь как разошелся в благодарностях, захлебнется сейчас. Ого, в карман пиджака полез, наверняка бархатную коробочку достанет. У Стени уже и глазки хищно блеснули, уловив движение.

– А это мой маленький презент на наш маленький юбилей.

Длинная коробочка-то. Браслетик, стало быть. Ух ты, с изумрудами! Ахни, Стелла. Еще раз… Да, правильно, можно подпрыгнуть попкой на стуле, еще и взвизгнуть немного. Еще бы – такой плюс к дневным удовольствиям!

– Эту штучку мы вместе с Горским сегодня выбирали, – наклонившись к ее уху, шепнула Ольга. – Попросил в магазин приехать, помочь. Ничего так, да?

– Да, миленькая вещица. Давай выпьем за счастье молодых.

– А ты что, сегодня капитально напиться решила? Смотрю, уж какой бокал в себя опрокинула! Не похоже на тебя. Хотя… Может, и правильно поступаешь. Плохие открытия хорошо алкоголем размывать, по себе знаю. Тогда они переходят в разряд неурядиц, только и всего.

Голова и впрямь кружилась с непривычки, и внутри ухало вольно, разухабисто, будто отбивался по сердцу ритм – за счастье, что мне даешь, за тебя, моя девочка!

– Мы же на презентации у Тарасова познакомились, помните? – взывал к соответствующим случаю воспоминаниям бедный Горский. – Она сама ко мне подошла, спрашивает что-то… А глаза такие… Помнишь, Самсонов, как она ко мне подошла?

– Нет, Яковлич, не помню. Стелла, а какие у тебя были глаза?

– Какие, какие, – кокетливо улыбнулась ему Стелла. – Влюбленные, наверно! Я как Петечку тогда увидела, во мне будто сразу перевернулось что-то! И вообще – он в моем вкусе: смуглый поджарый брюнет с голубыми глазами. Правда, он на Шона Коннери похож?

В глаза бросилось, как Яковлич инстинктивно подобрался, расправил плечи, втянул в себя пухлое брюхо. Изобразил поджарость, значит. Почему-то именно эти нарочитые телодвижения вывели ее из хрупкого хмельного равновесия, и выплеснулось наружу, для самой себя неожиданное, насмешливое:

– Так Шон Коннери вроде давно седой, какой же он брюнет! По-моему, у тебя нестыковка со вкусовыми пристрастиями, не находишь? На деле – одно, на словах – другое…

– Так он же не всегда седым был, Ирочка, что ты! – рассмеялся Горский, поднимая бокал и слегка прищуриваясь, будто пытался разглядеть ее через поднимающиеся со дна легкие пузырьки. – Уж такие мы с Шоном мужики – нам седина в бороду не мешает…

– Ну да. Конечно. Вам-то, конечно, не мешает. Но я ж не о вас говорю, а о Стелле.

Ольга уже дважды наступила ей на ногу под столом, Игорь с другой стороны сильно сжал локоть. Но ее уже несло…

– Вообще-то, я думаю, ей блондины больше нравятся. Да, Стелла? – глянула в упор в набрякшее пугливой настороженностью личико. – Высокие длинноволосые блондины с голубыми глазами, в кожаных куртках-косухах. Вкусовые пристрастия только по именам иногда совпадают. Главное, чтоб оно у объекта пристрастия было короткое, да? Вот, как Петр, например. Или Шон, опять же. А лучше всего – Глеб… А с вами, Петр Яковлевич, явная нестыковка получается! Вы же не голубоглазый блондин в косухе, правда?

Все лица с неловкими застывшими улыбками повернулись к Стелле, ожидая забавного по меньшей мере ответа, вроде шутливой отповеди. Требовали взглядами – ну же, давай…

Может, девчонке доли секунды не хватило, чтобы справиться со смятением. Но тем не менее пауза слишком затянулась и была прервана старательно веселым, с натужным грузинским акцентом, голосом Игоря:

– Так выпьем же за наших прекрасных женщин, генацвале! Чтоб мы всегда совпадали с их вкусами и пристрастиями! За женщин – стоя.

И первым поднялся из-за стола, увлекая за собой Петра Яковлевича, Пашу Самсонова и Юру Стародубцева. Ирина мельком взглянула на Стеллу – та все еще была бледной, с окаменевшей, будто приклеенной улыбкой на губах. И только глаза – отчаянно злые.

Горский потянулся бокалом к бокалу Игоря, и – оп… Раздался звон битого стекла. И за ним дружное – ах-х… И вслед, хором:

– На счастье, Петр Яковлевич, на счастье!

Засуетились, убирая осколки со стола. Больше всех суетилась Стелла – вспомнила наконец про хозяйские обязанности. Она усмехнулась нервно – лучше бы спасибо Игорю сказала, выручил обманщик обманщицу. Наверное, как тот рыбак, который другого рыбака увидел издалека.

– Ир, а чего это ты, я не поняла? – наклонилась к ее уху Ольга. – Про блондина какого-то понесла… Просто так, что ли?

– Нет. Блондин с голубыми глазами и правда имеет место быть. Я сегодня ее с ним видела. Ничего такой, молодой, красивый. Глебом зовут.

– Ты уж и имя узнала?

– А то. Я даже небольшое расследование провела, представляешь? Открылись вдруг способности. Слушай, а может, мне детективное агентство открыть? – повернулась она к подруге всем корпусом. – А что, хорошая мысль. И рекламу можно дать – оказываем услуги для обманутых жен и мужей, предоставляем веские доказательства неверности, любой каприз за ваши деньги. Нет, лучше не так! Можно и без денег, просто на общественных началах! Как Робин Гуд. А что, интересно же, не находишь?

– Хм… А по-моему, ничего интересного. Тем более неинтересно, когда вот так, в лоб…

– Тебе, может, и неинтересно. А вот Горскому…

Она лихо поднесла бокал к губам, сделала несколько больших глотков. Ольга молчала, настороженно глядела на нее сбоку. Потом так же, на ухо, произнесла:

– А тебе это зачем, Ир? Ты совсем с ума сошла, что ли? В ханжу-правдолюбицу поиграть решила? Назло всем?

– Ну почему же сразу – в ханжу! Тем более что я ничего напрямую…

– Ага. Все дураки, ты одна умная. Будто никто ничего не понял, ага? Может, и про меня расскажешь? Ты, случаем, наш утренний разговор на диктофончик не записала?

– А что, надо было? – Ирина нарочито поморгала ресницами, глупо улыбнувшись. – Я как-то не догадалась…

– А ты догадайся в другой раз. Будь умнее.

В голосе звучал металл, едва сдерживаемое презрение. Перехватив руку подруги, потянувшуюся к бутылке шампанского, произнесла грубо:

– Хватит! Не умеешь пить – не пей. Потом жалеть будешь, идиотка!

Ира икнула и присмирела вдруг. И впрямь удовлетворения не было – того самого, мерзкого, неуправляемого, давеча испытанного. Перед глазами все плыло – лица, суета, смех, улыбки… Да, никогда она не умела быть пьяной. Опыта не было.

За спиной вдруг громыхнуло, женщины взвизгнули восторженно, вскочили со своих мест. По всему периметру усадьбы уносились ввысь снопы белых искрящихся столбов, знаменующих собой кульминацию праздника. Взгляд вдруг сфокусировался на лице Горского – натужно-веселое и несчастное одновременно. Господи, что ж она наделала-то?! Может, подойти к нему, сказать… А что? Простите, мол, пошутила неудачно? Нет, совсем уж глупо выйдет…