– Как моя мама, у нее вся жизнь – сплошная хитрость.

– Не надо так про маму. Плохо ты сейчас сказала, зло. Женская хитрость, по большому счету, не грех, а даже благо. И оттенков всяческих у нее много, и добрых, и злых. Да, твоя мама хитрила, это понятно. Доставала обиду на твоего отца, выжимала из нее все соки, чтобы манипулировать и мной, и Машей. Хитрый человек по-особенному устроен. Он не виноват, что хитрость ему и достоинство, и мудрость заменяет.

– Да, действительно по-особенному. Чужие обиды помнит, а когда сам обижает – забывает напрочь. Очень удобная хитрость, чего тут скажешь! Еще потом и сердится.

– Что-то не пойму, ты с мамой поссорилась, что ли?

– Да. Отказала ей в материальной просьбе. Впервые за много лет. И не потому, что просьбу удовлетворить не могла, а… В общем, открыла свой ящик с обидами, теть Саш. Вернее, чуть приоткрыла, и понесло…

– Что ж, именно этого мы с Машей и боялись: что ты начнешь сплеча рубить. Потому и молчали. Думали, как узнаешь, развернешься в ту же секунду, уйдешь сгоряча. Ведь если б тогда, десять лет назад, – ушла бы от Игоря?

– Да.

– Но ведь любишь! Мы-то знаем, как сильно.

– Люблю. Но все равно бы ушла.

– И что? Страдала бы? Жила бы одна, любила и страдала! Что ж делать, если ты у нас такой однолюбкой уродилась? Вся в отца…

– В отца?

– Ну да. Он ведь тоже всю жизнь одну женщину любил – замужнюю. А с твоей мамой – это так, от тоски. Да я тебе рассказывала, если помнишь.

Тетка вздохнула, сложила ковшиком сухие ладони на скатерти. Помолчав, спросила тихо, осторожно:

– А сейчас-то что решила? Столько лет прошло. Я думаю, у него уж и нет ничего с той женщиной.

– Почему? Там ребенок есть, мальчик. Егором зовут.

– Ну, ребенок… Пусть будет! Он что, мешает тебе? Подумаешь, еще один человек вырастет.

– Да как вы можете так говорить, тетя Саша! Он же… Он же обманул меня, предал! И я всегда буду помнить об этом! Нет, не знаю, что делать… Честное слово.

– Что делать, что делать… Жить!

– Да, жить… Подруга тоже советует – жить. То есть сделать вид, будто ничего плохого не произошло. Перемолчать, перетерпеть…

– Нет, Ир. Хороший совет, конечно, но хитромудрое терпение – это не для тебя. Не сможешь, характер не тот. Я думаю, прежде всего надо поговорить с мужем. Другого выхода нет.

– Да он предлагал, а я не смогла. Не смогла, и все. Вот тут слишком больно, – постучала она кулаком себе по груди. – Так больно, что… Нет, не смогу.

– И что тогда?

– Не знаю, наверное, я просто уйду. Молча. Потому что так больше нельзя. Вот вы меня идеализируете, конечно: и насчет характера, и что ящик с обидами открыть не смогу. Как бы не так! Если б вы знали, сколько я всего натворить успела! Рассказать стыдно. И виноватому, и невиновному досталось. А главное, чувствую, что это еще не предел.

– Что ж, помни только – если из тебя зло вылетело, оно уже неуправляемо, живет своей жизнью, обратно не запихнешь.

– Да, я понимаю. Пандоре тоже говорили – не открывай ящик. А она все равно открыла. Потом попыталась захлопнуть, да поздно было!

– Но в ящике еще надежда осталась. Надежда на лучшее, понимаешь? Оставь себе хотя бы надежду! Поговори с Игорем.

– Ладно, поговорю. Тем более молча уйти все равно не получится. Надо же еще девчонкам что-то объяснять. Как вы думаете, они со мной жить останутся или с отцом?

– Не знаю. Смотря где. Они уже взрослые девицы, их за руки не возьмешь и с собой не уведешь. И вообще не руби сплеча. Подумай, хорошо подумай.

– Я в последние дни только и делаю, что думаю. Но так ничего и не придумала. Безвыходное положение, что и говорить.

– Не бывает безвыходных положений. Бывают неправильные решения, основанные на обиде и злости. Но в любом случае можешь рассчитывать на мою поддержку.

– Спасибо вам!

– Ой, не благодари, не надо! И без того сердце за тебя болит!

– Я поеду, пожалуй. Спасибо за завтрак, было очень вкусно. Я вам позвоню.

– Звони, Ирочка. Буду ждать вестей. Любых…

* * *

Когда она подъехала к дому, увидела припаркованную машину Игоря. Что ж, понятно… И хорошо, пусть так. Значит, разговора не избежать.

Медленно пошла по дорожке и вдруг, сама от себя не ожидая, сделала шаг в сторону, обхватила руками сосновый ствол, прижалась щекой к теплой слоистой коре. Будто с другом прощалась. Или просила у него помощи. Долго стояла, не в силах оторваться. Да и домой не хотелось. Так отчего-то страшно стало, до звона в голове, до дрожи в коленках.

Нет у нее никакого характера и цельности нет. Просто страшно. Ольга права, слишком большая роскошь – придуманная для самой себя бескомпромиссность. Нет ее, есть просто страх. А еще – кокетство с этой бескомпромиссностью. Ах, я вот такая, честно любящая, честно преданная. И как же меня обмануть посмели!

Скрипнула дверь, Игорь вышел на крыльцо:

– Ир… Ты чего там стоишь?

– А что? Видишь, с деревом обнимаюсь.

– Ты вступила в общество любителей дендротерапии? Или увлеклась теорией Порфирия Иванова?

Надо же, он еще и шутит… Впрочем, с юмором у него всегда было в порядке. У него вообще всегда все в полном порядке, с самого рождения. Поздний ребенок у любящих родителей, дитя благополучия, воспитанное на чистом сливочном масле. Про таких говорят – родился с серебряной ложкой во рту. У него, наверное, даже ящика Пандоры внутри нет. Кому его обижать-то было?

– Пойдем в дом. Поговорим наконец.

– Да, иду сейчас.

Ирина оторвалась от ствола, стряхнула с плаща прилипшие коричневые чешуйки. Сдвоенная сухая игла упала в ладонь, скользнула меж пальцев в траву. Осень – много жухлой травы. И желтых ясеневых листьев нанесло с соседнего участка. Красиво… Можно сказать – прощально красиво. Пришла осень и разрушила ее привычный мирок. Спасибо, подлая осень. А я тебя всегда так любила…

– Кофе будешь? – выглянул из кухни Игорь, улыбаясь. – Я сварил…

– Буду. Давай.

Сели за барную стойку напротив друг друга, молчали. Одновременно взялись за чашки, одновременно отпили по глотку. Чашки звякнули о блюдца в унисон. Вот и жили всегда – в унисон. Вернее, она так думала.

– Ир, мне Светлана Васильевна звонила. Сказала, что ты все знаешь.

– Да. Знаю.

И снова – глоток кофе. Будто ничего не происходит, обычный бытовой разговор.

– А почему молчала, если знаешь?

– А что надо было сказать? Чего ты от меня хотел услышать?

– Ир… Это совсем не то, что ты думаешь.

– Правда? Значит, у тебя нет ребенка на стороне?

– Есть, Егором зовут. Но он живет в другом городе.

– Это обстоятельство что-то меняет?

– Погоди, дай объяснить… Он в Марьинске живет.

– Ах вот как! Это где у вас филиал, да? Что ж, хорошо устроился – очень удобно иметь вторую семью в том городе, куда приходится постоянно ездить в командировки. Одна семья хорошо, а две лучше, да?

– Он мой сын, Ира. Давай начнем с этого. И всегда им будет.

– А кто против, Игорь? – Она резко вскинула голову, глянув ему в глаза. – Кто против-то? Конечно, пусть будет! Я страшно рада за тебя, Громов! У тебя есть сын! Поздравляю!

– Но послушай…

– Все, больше не хочу говорить. – Ира отодвинула чашку, намереваясь встать. – А о чем, когда и так все ясно?

– Но ты даже не выслушала меня!

– Ты хочешь, чтобы я сидела и слушала? Про все десять лет, в подробностях? А если я не могу? Ты представь хотя бы на секунду, что я – не могу? Что мне, допустим, больно, нестерпимо больно это слушать?

– А ты все-таки послушай! Я просто хочу рассказать, как все было… Вернее, объяснить. Понимаешь, она любила меня. Правда. И я не мог… Было бы подло с моей стороны бросить ее в таком положении.

– В каком – положении? Во влюбленном?

– Да нет! В беременном! Я ж не думал… Я полагал – это просто случайная связь. Ну, было и было. С кем не бывает!

– Со мной, например, и быть не могло.

– Ты женщина. Это понятно. А я мужчина и должен нести ответственность за свои поступки.

– Случайные связи – это поступки?

– Но она и впрямь меня любила. А я любил тебя. И сейчас люблю. Ты же знаешь.

– Я уже ничего не знаю, Игорь…

– Она любила меня и родила мне сына. Я не мог позволить себе быть непорядочным в этой ситуации!

– Ну да. Меня обмануть – это можно себе позволить…

– Но по отношению к тебе я ведь тоже когда-то поступил порядочно.

– Что?! Что ты сказал?

Ирина задохнулась, глядела на него во все глаза, будто не узнавая. Кровь пульсировала где-то под диафрагмой, и вдох-выдох получался болезненным, сжатым, будто в комнате совсем исчез кислород. И голос получился хриплым, немного сдавленным:

– Значит, порядочно поступил! Я родила тебе детей, и ты поступил со мной порядочно. Прошло два года, и ты решил наконец поступить порядочно. Ах, какой молодец! Горжусь тобой! Я тебя любила, а ты, оказывается, поступил порядочно – всего лишь!

– Ну, прости, глупость сморозил.

– Почему же глупость? Все правильно говоришь! Со мной – порядочно, и с ней – порядочно!

– Ира! Ну что ты несешь? Ты же знаешь, что это не так! Я тебя любил и люблю! Тебя одну…

– Тогда при чем здесь порядочность по отношению ко мне?

– Еще раз прости – не так выразился. Да, я виноват, очень виноват перед тобой! Но я не мог поступить по-другому! Ребенок же ни в чем не виноват, правда? Прости меня! Давай забудем…

– И про сына твоего – тоже забудем?

– Ты – забудь. Мой сын – моя проблема. Обещаю, что ты его никогда не увидишь. Я понимаю, как тебе тяжело, но бросить его не смогу, прости.

– И будешь ездить… туда?

– Да, буду. Я и без того очень редко езжу, а он все время ждет.

– А ты с ней спишь, с той женщиной, его матерью, когда приезжаешь? Только правду говори!

– Ира…

– Так да или нет?

– Ну… Нет, если хочешь.

– Хм… Если хочешь… Какой ты странный, Громов, ей-богу. Если хочешь, главное! Что – хочешь, зачем – хочешь? Сам прощения просишь, и тут же – если хочешь! Так и скажи прямо – да, мол, сплю. Ты же у нас порядочный, по-другому не можешь, как выяснилось. Спишь со всеми, кто тебя в одночасье полюбит. А если я тебя разлюблю, со мной спать не будешь?

Она рассмеялась коротко, хрипло, с надрывом. Он глядел настороженно, вцепившись пальцами в пустую кофейную чашку. Потом произнес тихо:

– Я тебя понимаю. И боль твою понимаю. Поверь – больше никогда и ни с кем.

– Ну да. Как говорится, лучше меньше, да лучше. Количество измен не определяет их качество. А только от этого не легче, совсем. Я-то тебе ни разу не изменила, представляешь? С третьего класса…

– Я знаю, Ир. Давай забудем. Ну, может, со временем… Так получилось, пойми. Ты же у меня умная.

– Да, умная. Как в том анекдоте про молодую любовницу, помнишь, Горский рассказывал?

– Нет, не помню.

– Ну как же… Привел пожилой начальник на корпоратив свою пожилую супругу, а вокруг молодые сотрудницы вертятся. Жена спрашивает – которая из них твоя любовница? Он показывает на одну – вот эта, мол. Жена ее долго разглядывала со всех сторон, хмыкала. Потом дергает его за локоть, шепчет на ухо с гордостью – слушай, а наша-то – лучше всех… Чего не смеешься, смешно ведь!

– Мне не смешно…

– А вот мне – смешно! Ладно, устала, пойду прилягу. После вчерашнего пьянства голова болит.

– Но мы же не решили ничего.

– Завтра, Громов, все завтра. Будет новый день, будут и решения. Не входи сегодня в спальню, будь другом. Вообще не входи. Девчонкам скажи, что я заболела, ладно?

– Не пугай меня!

– Не бойся, таблетками травиться и вены резать не стану. Вот если бы десять лет назад… А сейчас – нет. Не тот возраст, прости. Смешно как-то получится. И впрямь дико спать хочу.

И в самом деле уснула, добравшись до кровати. Организм сработал мгновенно, будто чья-то заботливая рука дернула за стоп-кран. Наверное, ему виднее, когда надо включать инстинкт самосохранения. Вот – сохранил, дал небольшую передышку. Для чего, спрашивается?

Ирина открыла глаза и удивилась поначалу. Казалось, проспала не больше часа, а в комнате уже сумерки. Судя по сгусткам темноты по углам, довольно поздний уже вечер. И в доме тихо очень. Настороженная тишина, неприятная. Как перед грозой…

Она села на постели, чуть поскуливая от боли в затекшей руке. Тело было вялым, безжизненным, в памяти так же вяло ворошился давешний разговор с Игорем. Зевнула. Поежилась. Тоска. Какая тоска, боже мой. Еще и выспалась зачем-то. А что ночью делать? Плавать в этой тоске до рассвета? Идти чемоданы собирать? Ну, с чемоданами – это потом, всегда успеется.

Все-таки пришла о них мысль. Говорят, всегда надо доверять первой мысли, если в чем-то сомневаешься. Но, с другой стороны, сомнения – это ж продукт работы бодрого сознания, а оно сейчас далеко не бодрое, сумеречное скорее. И надо как-то до утра дожить. Снотворное, что ли, принять? Где-то на кухне, в аптечке, были таблетки феназепама… Не бродить же всю ночь бессонной тенью по дому!