Ира осторожно приоткрыла дверь спальни, на цыпочках скользнула к лестнице. Из-за двери кабинета Игоря пробивался свет настольной лампы – не спит. В спальне девчонок было тихо, лишь бормотал что-то телевизор. Опять, наверное, заснули и не выключили.

Хорошо хоть посуду помыли. На кухне чистота, пахнет вкусно. Девчонки, наверное, хозяйничали. Ведь умеют же, если приспичит! Да, все умеют, вполне могут самостоятельно жить, без родительского пригляда. Материнская забота им скоро вообще без надобности будет, да и отцовская, в общем, тоже.

Фу, какие грустные, серые мысли. Давай заплачь еще, поскули жалобно – никому не нужна, мол. Нет уж, дорогая, не прячься за скулеж, детям всегда семья нужна. Рядом ли, на расстоянии ли – без разницы. Главное, чтобы папа с мамой вместе были, чтобы тыл был, оплот, общий дом! Никто не жаждет смотреть в припыленные процессом развода родительские лица, вникать в страстные эмоции, обиды и правоты. Дети – они есть дети, такова правда жизни, и ничего с этим не сделаешь. Если только по крайней необходимости…

Проглоченная таблетка ожиданий не оправдала и принесла в организм тяжкую дрему-забытье. Уснула по-настоящему только под утро, под аккомпанемент радостного чириканья птиц за окном. Все-таки – жизнь…

Разбудила мелодия мобильника. Она нашарила его на тумбочке, не глядя на дисплей, нажала кнопку включения:

– Да…

– Доброе утро, Ирочка. Не разбудил?

От удивления женщина села на постели, распахнула глаза. Какая неожиданность – Горский!

– Доброе, – прохрипела в трубку, отводя волосы от лица. – А… что случилось, Петр Яковлевич? С Игорем что-то?

– Да нет, не волнуйся! Все с ним в порядке, планерку с сотрудниками проводит. Правда, он сегодня помятый какой-то. Ты что, пилила его всю ночь?

Голос натужный, несмотря на старательный юморок. Наверное, надо что-то в пику ответить, да в голову ничего не приходит. Врасплох застал…

– Ир… А ты не могла бы со мной встретиться, а?

– Не поняла, в каком это смысле? Вы что, свидание мне пытаетесь назначить?

Вот и юморок в пику сам собой выскочил, и напрягаться не надо. Ишь, как хохотнул, словно брошенный мячик принял.

– Нет, Ирочка, что ты! Где уж мне, старому, по свиданиям таскаться. Просто поговорить с тобой надо. Обсудить кое-что. Так как насчет совместного завтрака?

– Ну что ж, если надо…

– Можешь через часок к «Тройке» подъехать? Это на Луначарского, возле сквера.

– Могу. Только не через часок, а через два.

– Идет… Я там буду ждать.

– Хорошо, Петр Яковлевич.

Ирина нажала на кнопку отбоя, потрясла головой. Что это было? Зачем она вдруг Горскому понадобилась, какие могут быть разговоры, о чем? И вдруг догадалась!

Что ж, смешно теперь звонить и отказываться – надо ехать. Тем более сама судьба послала отсрочку-передышку. Пока в чужих проблемах разбираешься, может, и о своих ненадолго забудешь. Ну, хоть на чуть-чуть…

Дом в это утро встретил ее настороженно, будто нахохлившись. Захотелось попить воды – и упала, разбилась под неловкой рукой любимая Машкина чашка, красная, с желтой смешной рожицей. Потом вдруг ветер завыл в каминной трубе, как пес по покойнику. Наверху, на чердаке, хлопнула ставня. Ирина вздрогнула от этого звука, втянула голову в плечи: явно сердился дом, выражал звуками свое неодобрение. Как живой…

Она кое-как собралась, оделась, вышла на крыльцо. День занялся сереньким, облачным. Сосны стояли угрюмые, не обласканные солнечными лучами. Даже машина завелась не сразу, решила немного покапризничать. Что ж, какое утро, такой и день…

Горский сидел за столиком на двоих в дальнем углу кафе, призывно махал ей рукой. Когда подошла, он вскочил с места, галантно подвинул ей стул.

– Чем будем завтракать, Ирочка? Тут неплохие бифштексы подают.

– Я не хочу есть, только кофе буду.

– Ну, хотя бы пирожное…

– Нет, я на диете.

– Хорошо. На диете так на диете, – улыбнулся он подошедшей официантке: – Нам два кофе, пожалуйста. И коньяку сто граммов. Нет, лучше двести.

– Вы не за рулем?

– Нет. Я пешочком. Тут от офиса недалеко. Так что могу себе позволить расслабиться, а то нервишки шалят. Всю ночь не спал, представляешь?

И глянул на нее в ожидании, будто ждал ответного вопроса – а что так, отчего не спали-то? Но она лишь пожала плечами, сочувственно улыбнувшись. Не спал и не спал, мол, мне какое дело.

– Я вот, собственно, о чем хотел поговорить… Вернее, спросить. О каком Глебе ты вчера так неоднозначно высказалась? Проясни, пожалуйста.

– Да бросьте, Петр Яковлевич, вы же помните, в каком я состоянии была. Мало ли что может сболтнуть пьяная баба!

– Не скажи! Знаешь, как говорят: что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Так что за Глеб?

– Не знаю никакого Глеба. Откуда? Я с вашей Стени близко не общаюсь.

– Ирочка, Ирочка, не умеешь ты врать. Вон, даже глазенки на меня поднять не можешь. Ладно, не напрягайся. Потому что твой ответ, каким был он ни был, уже и не так для меня глобально актуален.

– А зачем тогда спрашиваете?

– Да сам не знаю! Считай, что за последнюю соломинку цепляюсь. Хотя какая, к черту, соломинка, право слово. Знаю я этого Глеба, хорошо знаю. Где-то полгода назад с ним познакомился, Стелла мне его как двоюродного брата представила. Высокий такой блондин, молодой… В общем, как ты описала. Я поверил, что он брат. Представляешь, сразу поверил! Вообще каждому ее слову верил. Теперь и самому забавно – почему…

– Наверное, потому, что вы ее любите. А когда любишь, совсем глупым и мягкотелым становишься, не замечаешь, что у тебя под самым носом происходит.

– Да. В этом ты права, именно – не замечаешь. А пока ты ничего не замечаешь, накопление глупости и мягкотелости переваливает через критическую отметку, и потом вдруг – бац! – и по голове бьет! Со мной вчера именно так и произошло. После твоих пьяных намеков по голове ударило. Вернее, по сердцу. Такое озарение вдруг нашло. И сразу побежала картинка в голове, кадр за кадром, в ускоренном темпе. И с титрами внизу – дурак ты, Горский, старый влюбленный козел.

– Ну ладно, что уж вы так… Вовсе не старый. И не козел.

– Смешно со стороны выгляжу, да?

– Хм… Вот странно – почему мы всегда в первую очередь беспокоимся, как выглядим со стороны, смешными или нет. Как озарение найдет, сразу почему-то на других оглядываемся. А никому ведь, по сути, и дела нет.

Подошла официантка, поставила перед ними по дымящейся чашке кофе, в центр стола – пузатый графинчик с коньяком. Петр Яковлевич тут же схватился за горлышко графина, плеснул себе в бокал. Глянул на нее:

– Будешь?

– Нет.

Быстро опрокинул содержимое бокала в рот, дернулся кадык на жилистой шее. Она незаметно содрогнулась, глядя на нее: багрово-коричневая, как замшелый ствол старой сосны. Жалко, жалко его. Вон, и щеки начали наливаться багровым апоплексическим румянцем – как бы его тут, в кафе, господин кондратий не хватил!

– Такие озарения, Ирочка, в моем возрасте уже инсультом чреваты, – тихо произнес он, будто прочитал ее опасливые мысли. – Всю ночь не спал, думал. А в голове стучит, в ушах звон барабанный! Что я наделал, дурак? Нет, почему я решил, что я какой-то особенный, чтобы в меня молоденькая девчонка и впрямь влюбилась? Развесил уши. Уж сколько раз твердили миру…

– Нет, почему же? Есть в истории прецеденты, Чарли Чаплин, например!

– Но я же не Чарли Чаплин! Он-то мог себе позволить обманываться, опираясь на мировую славу и материальную составляющую! А я? Я-то, старый дурак, последнее исподнее готов был отдать! Представляешь, через неделю собирался на молодую жену дом переписать. Машину подарил, шубы-шмотки, кофты-мофты. А камушков сколько, если посчитать!

Он вздохнул тяжело и тут же встрепенулся, глянул на нее коротко:

– Да нет, Ириш, ты не думай, что я жмот какой, сижу тут, убытки подсчитываю! Тут дело в другом…

– В чем, Петр Яковлевич?

– Да в совести! Знаешь, я Надю в этом смысле никогда не баловал. Ну, подарю какое-нибудь колечко на день рождения, скромненькое, как символ, и все. Как-то в голову не приходило – задаривать.

– Ну да. Она вас бесплатно любила. Есть такой вид любви – искренне бесплатный, представляете?

Он глянул красными измученными глазенками, усмехнулся скорбно, кивнул головой:

– Давай, давай, Ирочка, добивай глупого старикашку.

– Да бросьте кокетничать, Петр Яковлевич! Сами натворили делов, а теперь хотите, чтобы вам еще и сочувствовали! Да, Надю мне действительно жалко, не скрою! Представляете, каково ей было все это пережить? Хотя почему – было! Такое вообще никогда не забывается!

– Понимаю. Я ведь ее практически ни с чем оставил. Я ж адвокат все-таки, хоть и бывший. Да она и не спорила.

– Вот опять вы все к материальной стороне дела норовите свернуть! А она вас просто любила. Да! Можете вы это понять или нет? Надя у вас женщина с достоинством, со своей гордостью. Она бы никогда и спорить не стала.

– В том-то и дело – любила, да. А я лежу этой ночью рядом с молодой красивой женщиной и думаю – а ну как меня сейчас параличом по темечку! Даже чую – близко уже, в голове-то сильно звенит! Разобьет меня, а Нади рядом нет. Мы ведь, знаешь, с третьего класса вместе.

– Что?!

– А чему ты так удивляешься? Да, да: детская любовь, потом юная, потом сознательно основательная… А я – бац! – и с катушек съехал. А ведь всегда себя умным мужиком считал. Что это с нами с возрастом происходит, Ирочка?

– Не знаю. Наверное, для этого специальные медицинские термины есть.

– Опять издеваешься, да?

– Ничуть… Болезнь, она и есть болезнь. Вон сейчас даже алкоголиков болезнью оправдывают.

– Нет, но почему я решил?.. Спасибо тебе, Ирочка!

– Ой, не благодарите, ради бога! Вы хоть понимаете, за что?

– Как – за что? За толчок к озарению!

– Нет. Это называется другим словом. Это ж с моей стороны подлость обыкновенная, по большому счету, от своего злобно разгулявшегося разгильдяйства.

– Не понял! – поднял он в изломе седую лохматую бровь.

– Да ладно, долго объяснять, Петр Яковлевич. И не надо вам.

– А ты что, себя казнишь, что на Стеллу настучала? Да бог с тобой, ты ж мне сейчас не рассказала ничего напрямую! Я и сам вчера догадался!

– Зачем тогда на разговор вызвали, если догадались?

– Да так, захотелось на себя твоими глазами посмотреть. Еще раз убедиться, как смешно и глупо я выгляжу.

– А я? Я очень смешно и глупо в ваших глазах выгляжу?

– При чем тут ты…

– А при том! Мне-то десять лет назад никто не удосужился дать толчок к озарению. Ведь вы же… Вы все знали про Игоря, правда?

– Что мы знали? – округлил он глаза, придав голосу нарочитое удивление. Слишком нарочитое, чтобы быть мастерски сыгранным.

Она откинулась на спинку стула, усмехнулась, глядя в его желтые глаза, испещренные болезненными нитями капилляров. Помолчала еще немного, потом тихо произнесла:

– Да ладно, теперь это уже и значения никакого не имеет. Неважно ведь, когда на тебя нападет озарение. Подумаешь, плюс-минус десять лет – результат все равно один.

– Ты это о чем?

– Спасибо за кофе, за теплую душевную беседу. Пойду, некогда мне, дел много.

– Но погоди…

– До свидания, Петр Яковлевич. Не пейте больше коньяк, а то и впрямь ненароком кондратий хватит. Стелле – привет. И двоюродному брату тоже.

Ира резко поднялась, быстро пошла по проходу к двери. Идущая навстречу официантка с подносом предусмотрительно шарахнулась в сторону – видимо, видок у нее был тот еще…

Ехала, до боли стиснув зубы. Не вошла, а ворвалась в дом, быстро взбежала по лестнице. Так, где чемодан… Ага, вот он, на антресолях!

Мыслей в голове не было – одна злость. Ира рванула дверцу шкафа-купе, начала выбрасывать на кровать вещи ворохом. Встала, уперев руки в бока, задумалась. Вытянула зачем-то из вороха красное платье…

Они его в прошлом году в Париже покупали. Устроили себе весенние каникулы – вдвоем. Бродили по Елисейским Полям, по Монмартру. Где-то еще карандашный набросок ее портрета есть, даже лицо художника помнится, который над ним старался. Забавный такой дядька, на Хемингуэя похож.

Ира уткнулась лицом в гладкий шелк, разрыдалась. Говорят, слезы приносят облегчение, но куда там, еще горше стало. Было горе – бесформенное холодное облако, разбухшее сомнениями, как непролившимся дождем, но после слез не истаяло, а приобрело четкие формы, прочно обосновалось внутри. Мое горе – горше всех… Горе-решение. Горе-гордыня. Потом она сидела, держа в руках злополучное платье и отрешенно уставившись в окно. Казалось, горестное бездумье летит по ветру, цепляясь за кроны сосен, качается вместе с ними, болезненно убаюкивает.

Ира даже не слышала, как в доме хлопнула дверь. Очнулась, когда на лестнице послышался цокот каблуков.

– Ма-ам… Ты дома?

Сашкина милая мордашка просунулась в щель двери, синие Игоревы глаза уставились на нее испуганно.