Родители Игоря сразу забрали ее с девчонками к себе, даже свадьбу сыграли, торопливо-скороспелую, но по всем правилам. И в ЗАГС успели сходить, пока сын в Москву не уехал. Он рвался семью забрать, да родители отговорили – лето на носу, зачем детей в каменный душный мешок запирать? Пусть по травке побегают, порадуют деда с бабкой. Вся жизнь впереди, успеете еще, в городе наживетесь.

Новоявленная свекровь обходилась с девушкой, как с драгоценной хрустальной вазой – трепетно и с восхищенным испугом. Даже подарки норовила преподносить так, чтоб не выглядело компенсацией за обиду: «Ирочка, избавь меня от этого колечка, оно мне мало…», «Ирочка, директор универмага для тебя шубку по блату отложила, неудобно отказывать, она ж моя приятельница…»

Ну и Ира старалась, конечно, быть хорошей невесткой. Даже что-то вроде соревнования вышло – кто раньше встанет, чтобы Владимира Сергеевича завтраком накормить. И по дому все старалась делать сама – помыть, постирать, погладить. Правда, в одном только не уступила – когда речь о поступлении в институт зашла. Родители Игоря настаивали на очном обучении, но она все равно подала документы на заочный, в педагогический, побоялась их заботами обременить. Все-таки не молодые уже, им трудно будет с девчонками. Да и ноги у Нины Вадимовны больные.

Когда на очередную сессию уезжала, места себе не находила – как они там? Однажды в помощь Нине Вадимовне няньку наняла, добрую старушку Елену Родионовну. Еще смеялись – судя по имени, просто классическая нянька! Так и прозвали ее – Арина Родионовна. Правда, однажды с этой нянькой казус вышел довольно неприятный. Ирина и предположить не могла, как этот казус отразится на ее судьбе, какие разногласия у них с Игорем вызовет.

А дело было так. Нина Вадимовна ушла в поликлинику, оставив детей с милейшей старушкой. Планировала свое отсутствие на два часа, но так случилось, что задержалась надолго. Вернулась – двери дома распахнуты настежь. Сердце у нее так и обмерло. Вошла в дом, глянула – милейшая нянюшка Елена Родионовна дрыхнет в кресле, мирно посапывая. Растолкала ее, спрашивает – что случилось, где дети? А та спросонья не понимает ничего, плывет взглядом. Причем сильно плывет, никак его на бедной Нине Вадимовне сфокусировать не может. Кинулась бабушка на второй этаж, пробежалась по спальням, – нет детей, след простыл! Трясущимися руками набрала номер Владимира Сергеевича…

Вскоре нашли беглянок. Ни много ни мало – на речном берегу. Они, стало быть, купаться отправились, соплюхи несмышленые. Хорошо, в воду не успели залезть – течение у речки в том месте довольно проворное, да и берег обрывистый, каменистый. Владимир Сергеевич даже шлепнул Сашку в сердцах! Как выяснилось, она все это дело спроворила и Машку за собой утянула. Даже с дверным английским замком сумела справиться, пока нянька мирно спала! А у Нины Вадимовны, как внучек живыми и невредимыми увидела, запоздалая слезная истерика случилась – бог знает что могло произойти, задержись она в поликлинике еще на полчаса.

С нянькой, конечно, был разговор особый. В гневных эмоциях Владимир Сергеевич сдержался – все-таки Елена Родионовна была пожилой человек, нехорошо как-то. Указал на дверь довольно вежливо – спасибо, мол, мы в ваших услугах больше не нуждаемся. И той бы раскаяться, уйти с миром, да не тут-то было… Старушка вдруг станом выпрямилась, обвинительную речь толкнула. Чем свою оплошность оправдала – и в голову не придет! Тем, что хозяева бар с напитками «на ключ не замкнули»! Так и провозгласила в хмельном гневе – сами, мол, виноваты, искусили меня «барской жизнью». Где это видано – столько заморской выпивки в доступном бесхозном виде годами стоит. Потому я и выпимши, что ж тут удивительного?

Ахнули, заглянули в бар. И впрямь все бутылки ополовинены. А старушка им в спину еще и оправдывается – «да вы не переживайте, я ж по чуть-чуть… Нешто цены вашей выпивке не понимаю? Да и меру свою знаю, где мне зараз всю бутылку прикончить, я ж не мужик… Поманеньку я, поманеньку, токмо заморский скус для себя прояснить!». Нина Вадимовна в ужасе схватилась за голову – вот тебе и «скус»! Выходит, на пьяную няньку детей оставляла, и не раз? Все, как по Пушкину – «выпьем, няня, где же кружка?».

В общем, отставку ей дали, а им с Игорем решили об этом факте не рассказывать. Но на то он и факт, чтобы обязательно выплыть наружу при случае. Видимо, Елена Родионовна не смогла обиду при себе держать, раззвонила по поселку, как эти «баре» жестоко с ней обошлись. И до мамы звон докатился, конечно же. Она и рассказала потом, во всех подробностях – и про «бар», и про речку, и про Нины Вадимовны истерику… Да ладно бы – ей! Она ж Игорю рассказала! Надо полагать, не без тайной подоплеки. Вроде того – если бы внучки со мной жили, такого и близко бы не случилось.

Да, не обошлось без душка запоздалой ревности. Не смогла она обиду изжить, хотя виду особо не подавала. Так, хмыкнет иногда, сморщит в ревнивой насмешке губы, пробурчит чего-нибудь неопределенное, вроде того – совсем родной матери отставку дала, в гости не дозовешься… Или – быстро, мол, ты забыла свои страдания! Скачешь перед ними, как егоза, глаза б мои не смотрели!

Ну, ей простительно. Каждая мать своего ребенка к самостоятельной жизни ревнует. Хоть никогда в этом и не признается и сама себе отчета не даст.

– А ты, Ирочка, совсем на маму не похожа, – однажды незлобиво разоткровенничалась Нина Вадимовна. – Знаешь, есть в тебе порода, сразу чувствуется. Ты скорее в тетушек – и статью, и спокойным достоинством.

– Нет. Тетки говорят, я на отца похожа. Только не помню его совсем.

– Ну, видишь, как в жизни бывает: отца не помнишь, зато хорошие гены достались. А это уже немало, поверь мне.

Такой вот комплимент подарила, вполне от души. Хорошо, что мама не слышала.

Когда Игорь институт окончил, Владимир Сергеевич аккурат на пенсию вышел. Решили продавать дом, уезжать из поселка, перебираться в областной город. Тем более время подошло непонятное, неспокойное – середина девяностых годов. Люди, кто поумнее да посмелее, бизнесом занялись, ковали светлое будущее не столь для себя, сколь для детей. А у Владимира Сергеевича в городе кое-какие связи остались, на самом высоком уровне, не зря всю жизнь в директорах да в начальниках проходил.

Переехали, купили вот этот дом – по тем временам вполне претенциозный. Игорь открыл свое дело – сначала под руководством отца, потом и сам вполне освоился. Жили дружно, одной семьей, в полной гармонии и согласии. А через три года горе в дом пришло, как всегда, неожиданно – случился у Владимира Сергеевича обширный инфаркт, даже до больницы не довезли. И Нина Вадимовна всего на год мужа пережила, истаяла от горя, как свечка. Врачи помочь не могли, говорили, раковая опухоль развилась, и руками разводили – ничего не поделаешь, мол, психосоматика…

Умирая, свекровь же ее и успокаивала – ничего, Ирочка, все хорошо. Слава богу, мой мальчик в хороших руках остается. Я так благодарна судьбе, что хорошую жену ему послала! Береги его… Люби…

Никогда меж ними не было разговора о тех трех окаянных годах предательства – ни словом, ни половиною. Будто и не было их совсем. Иногда ей казалось – и правда не было.

* * *

Ветер толкнул балконную дверь, по-хозяйски прошелся по комнате, плеснул запахом сентября – острым, дымно-вкусным. Провел по лицу прохладной ладонью и улетел, маня за собой – чего сидишь, задумалась о прошлом. Там, на воле, так хорошо! Там – настоящее! Ты же любишь сентябрь, правда? Сосны шумят, трава волной стелется, и кажется, скоро дождь соберется: недолгий, сильный, грибной. А после него опята полезут – только успевай собирать! Ты же так любишь бродить по лесу с лукошком…

Улыбнулась, прикрыла глаза. Счастье ворохнулось внутри щекотливо, для полноты ощущения и впрямь потянуло на воздух, на балкон. Можно и там письмо дочитать, сидя в плетеном кресле-качалке и вдыхая изысканные осенние запахи. Вышла, подняла глаза к небу – красота! Была бы художником, картину бы написала – в преддверии дождя. Все бы описала! Как в прорехи набежавших синих облаков проглядывают непокорные, расходящиеся веером лучи солнца, придавая стволам сосен особенную окраску, яркую, охряную – глаз не оторвать; как побежала короткая тень по стволам, закрылась прореха в синем, последний луч вспыхнул на верхушке самой большой сосны и исчез. Ну же, давай, дождь, сейчас твоя сольная партия! Слышу, идешь, подступаешь запахом озоновой влаги – сейчас, сейчас…

Оп, оп! Ударили первые капли-разведчики, зашелестели в траве, с каждой секундой – шибче, норовистее, потянули с неба длинные нити серебра. Кажется, можно протянуть ладонь, ухватить, намотать на палец…

Села в кресло-качалку, оттолкнулась ногой, поплыла в звуках и запахах, рука с письмом свесилась бессильно вниз. Наверное, со стороны она сейчас напоминает мечтательную чеховскую барыньку, только кружевной тальмочки на плечах не хватает да высоко убранных локонов. Ах, сад мой, сад… Вернее, лес мой, лес. Все-таки хорошо, что они участок сохранили в природной первозданности, не стали переделывать на «аглицкий» манер. Сейчас дождь пошумит и уйдет, и снова солнце озолотит мокрые стволы сосен, от травы поднимется легкий туман… Какая она стала сентиментальная, однако! Наверное, от того, что слишком откровенно, до безобразия счастлива в своем семейном гнезде.

Вероятно, Игорь тогда был прав, когда настаивал на ее роли хранительницы гнезда. Сейчас даже вспоминать неприятно про ту ссору, про ее отчаянное слезное сопротивление.

– Зачем я тогда училась, на сессии ездила, диплом получала? Чтобы его в рамочку заковать и на стену повесить? Я работать хочу, Игорь! У меня тоже есть потребности в самореализации!

– Хм… А дети? Ты о них подумала?

– Конечно. Мы им гувернантку…

– Очередную Арину Родионовну, да?

– Да при чем тут… Зачем только на плохое ориентироваться? Мы хорошую найдем, с педагогическим образованием, она их и к школе подготовит!

– А зачем гувернантка с педагогическим образованием, если у детей мать-педагог?

– Вот сама и подготовишь, и диплом зазря не пропадет. И самореализуешься заодно.

– Но, Игорь…

– Нет, Ирина. Не спорь. Глупо не быть хорошей матерью, если у тебя есть такая возможность.

– А что, все работающие матери – плохие матери? Что за странный критерий?

– Это не критерий, а горькая правда жизни. Так уж в нашем обществе женская жизнь устроена, и ничего с этим не поделаешь. Ты или хорошая мать, или хороший работник. Я понимаю, когда у женщины выбора нет, а у тебя есть. И у меня – тоже. Вот я его и сделал.

– И на каком таком основании ты взял на себя право делать его за меня?

– На том основании, что я – мужчина. И не просто мужчина, а твой муж. Отец наших детей. И все, закончим на этом…

Ушел, рассердился, хлопнул дверью. А она осталась в обиженном смятении – впервые поссорились. И тем более непривычно было осознавать, каким неожиданно раздражающим оказалось чувство смятения. Не устраивалось внутри, выплескивалось наружу – надо же, какой стороной характер Игоря повернулся! Деспот нашелся, надо же! Муж и отец! А она тогда – кто? Послушная женушка, покорная Гюльчатай? Может, еще паранджу надеть и из дома ни ногой?

Так и отправилась со своим возмущением к теткам – поддержки искать. Думала – хоть они поймут.

Не поняли. По лицам было видно! Хотя и выслушали внимательно. Тетя Саша переглянулась с тетей Машей, сурово поджала губы:

– Ты можешь обижаться на нас, девочка, сколько угодно, но твой муж, к сожалению, прав.

– В чем он прав, теть Саш? В том, что требует от меня жертвы?

– Хм… А что ты подразумеваешь под жертвенностью?

– Но как же… Я тоже человек, тоже в чем-то реализоваться хочу. И вообще, что за домострой? Я уж не помню, кто это сказал, но что-то вроде: удел женщины – кухня, дети и церковь, да? Вы тоже так считаете? Разрешили женщине себя в жертву отдать, и радуйся? И более того – приказали? Жена да убоится мужа своего?

– Ну, ну, развоевалась! Мы сейчас не о деспотизме говорим, а о целесообразности. Убери свою пылкость, спрячь подальше и попробуй рассуждать здраво.

– А здраво – это как? Склонить голову, улыбнуться и смириться? На, мой дорогой, ешь меня с хлебом и с маслом? Вернее, не с маслом, а с моей жертвенностью?

– Вообще-то жертва жертве рознь. Иногда жертва – это и есть самореализация, если отбросить в сторону глупые амбиции. Сейчас вообще модно говорить об амбициях, подавать их, как острый соус к той самой пресловутой самореализации. Так работодателю-капиталисту легче облагородить жестокую потогонную систему, чтобы забрать человека целиком. Чтобы он себе ничего не оставил – в том числе и жертвенности ради семьи.

– Ну, может, и так. А только все это философия, теть Саш. Тем более я не собираюсь к капиталисту наниматься, я по профессии всего лишь школьный учитель истории. На этом поприще мне карьерный рост не грозит. Значит, и амбиции не нужны. Я просто дома сидеть не хочу, только и всего. Я хочу, как все…