Хербьёрг Вассму - Книга Дины

Матушка Карен прочла Дине письмо вслух.

«Мое глубочайшее соболезнование и поклон Дине в эти тяжелые дни» — так Юхан закончил свое письмо.

Однажды матушка Карен зашла в залу не постучавшись. Дина одевалась, стоя посреди комнаты.

Ничто не скрывало ее беременности. Солнце светило в высокие окна, и мудрые глаза матушки Карен сразу увидели все. Дина вдовела пять месяцев.

Матушка Карен была маленькая и хрупкая. Рядом с крупной и высокой Диной она скорее была похожа на редкую фарфоровую куклу, простоявшую всю жизнь за стеклом шкафа, нежели на живого человека из плоти и крови.

Тонкая паутина морщин дрогнула в лучах солнца, когда матушка Карен подошла к окну, чтобы почувствовать себя ближе к Богу, к Которому она вознесла свою благодарность.

Она протянула к Дине обе руки. Но взгляд Дины был холоден, как вода, берущая начало из ледника.

— Благослови тебя Бог, милая Дина, у тебя будет ребенок! — растроганно прошептала она.

Дина быстро натянула юбку и, словно защищаясь, загородилась блузкой.

Но матушка Карен не собиралась уходить, и тогда Дина выразительно шагнула вперед. Один небольшой, но решительный шажок.

Матушка Карен не успела опомниться, как уже стояла в темном коридоре перед закрытой дверью.

Взгляд Дины преследовал матушку Карен. Не только днем, но и ночью, во сне. Она не знала, как ей приблизиться к этому замкнутому созданию.

На третий день после безрезультатных попыток поговорить с Диной она пришла на кухню к Олине, чтобы найти у нее утешение и добрый совет.

Олине приняла ее, сидя у стола. На ней было два передника — один поверх другого.

Пышнотелая, полногрудая, никогда не вскормившая ни одного живого существа, Олине между тем держала себя так, словно была матерью всего сущего.

Она знала, даже не задумываясь об этом, что повелевает всеми благодаря одному своему присутствию. Своими опущенными уголками губ и морщинистым лбом, за которым скрывалась забота обо всех.

Олине считала, что молодой хозяйке прежде всего нужен покой. И хорошее питание. И теплые лопарские сапожки вместо этих ужасных башмаков, в которых она ходит по комнате, где вечно дует.

По мнению Олине, Дина, в ее положении, должна была чувствовать тревогу, потому что рядом с ней не было мужа.

— Женщину и не такие напасти способны выбить из колеи, — сказал она, закатив глаза к потолку. Словно знала десяток подобных случаев.

Нельзя ждать, чтобы такая молодая женщина после всех испытаний, выпавших на ее долю, видела благословение Божье в том, что ей дано продолжить род.

Таким образом, Олине все свела к вопросу о времени и заботе.

Ошиблись все, кто считал, будто в тот день, когда Дина наведалась в контору, она навсегда покинула залу и вернулась к обычной жизни.

Правда, Дина ходила в конюшню. И даже, к ужасу матушки Карен, ездила верхом. Это в ее-то положении! Но вообще все время она по-прежнему проводила в зале. Там ела. Там жила.

Когда матушка Карен пыталась уговорить ее спуститься в столовую, особенно если в доме были гости, Дина только улыбалась и отрицательно качала головой. Или делала вид, что не слышит.

Она вернулась к обычаям своего детства. Тогда она тоже ела в одиночестве. Потому что отец не переносил ее присутствия. Особенно за столом.

Фома пытался поймать взгляд Дины, когда она выводила коня, чтобы отправиться на прогулку. Он помогал ей сесть верхом, складывая руки, чтобы она могла поставить на них ногу, как на ступеньку. Это он начал делать, когда услыхал, что она ждет ребенка.

— Надо бы пока пользоваться седлом, — сказал он однажды, бросив робкий взгляд на Динин живот.

Ответа он не ждал. Ведь Дина была немая.

Люди открыто судачили о том, что фру Дина ждет ребенка, что она онемела и сторонится людей.

Все жалели старую матушка Карен, которая пыталась одна управлять такой большой усадьбой. Ведь ей за семьдесят и у нее больные ноги.

Люди рассказывали, будто Дина швырнула в доктора стулом, когда он нежданно-негаданно явился к ней, чтобы лечить ее от хандры и уныния.

Говорили, будто Дине пригрозили сумасшедшим домом, если она не возьмется за ум, но угроза оставила ее равнодушной. Правда, она так взглянула на доктора, что тот почел за лучшее удалиться, не осмотрев ее.

Матушка Карен угостила доктора пуншем и накормила куропаткой с вином, а после обеда предложила ему сигары, лишь бы загладить неучтивость молодой хозяйки.

Дина со злостью грохотала ящиками комода. Одежда больше не лезла на нее.

Живот и груди набухли, молодое тело разрослось до таких размеров, что могло бы вызвать жгучую зависть всех, кого судьба обделила этим. Но Дина не показывалась на людях.

Она только мерила шагами залу и никого не желала видеть.

В конце концов матушка Карен все-таки зашла к ней. И тут же отправила в Страндстедет гонца за портнихой.

День следовал за днем. Их сковывали воедино светлые ночи. Густые, как кислый дым из опасной шахты.

Я Дина, я читаю Книгу Ертрюд. Через ее же увеличительное стекло. Христос — несчастное создание, которое нуждается в моей помощи. Ему никогда не спасти себя самому. У него есть двенадцать присягнувших ему людей, все они неумело пытаются ему помочь. Но им это не удается. Они трусливы, робки и беспомощны. Иуда умеет хотя бы считать… И осмеливается высказывать свой гнев. Но он позволил им навязать ему некую роль. Точно у него не хватало ума сказать, что он не может быть предателем, лишь бы спасти всех остальных…

Из-за того что Дина не могла говорить, ее часто принимали и за глухую.

Люди судачили обо всем и в коридорах, и у нее за спиной. У них это вошло в привычку, потому что она всегда молчала и ничем не показывала, что слышит. Зато она всегда знала, что происходит в усадьбе и что по этому поводу думают люди.

Она писала свои просьбы и приказы. Грифелем на черной доске. Отправила в магазин Тромсё список необходимых ей книг.

Ящики с книгами прибыли с пароходом. Дина сама открыла их большим гвоздодером, что лежал у нее перед печью.

Служанке, которая выгребала золу и приносила дрова, этот инструмент казался зловещим.

Но когда этот тяжелый, наводящий ужас предмет в один прекрасный день вдруг исчез со своего места, это показалось ей еще более зловещим.

Книги были по бухгалтерии, руководства по ведению счетов и управлению хозяйством. Читая их, Дина порой так бушевала, что Олине казалось, будто у хозяйки вот-вот рухнет печь.

Было послано за опытным счетоводом. По несколько часов в день Дина просиживала в конторе при лавке. Счетовод основательно проверял все бухгалтерские документы.

Дина с Нильсом были весьма недовольны друг другом. Счетовод работал целый месяц. Он ходил между конторой и домом, словно сторожевой пес.

— А теперь мадам сунет свой нос в закупку товаров для лавки, — ворчал Нильс и искоса поглядывал на счетовода Петтера Ульсена, который не позволял себе поддаваться искушению и не подхватывал саркастический тон Нильса.

Ему никогда не жилось так хорошо, как в Рейнснесе. Он бы с удовольствием задержался здесь подольше.

По вечерам он сидел в курительной комнате и курил лучшую пенковую трубку Иакова, словно свою собственную.

Правда, Дининого общества он был лишен. Если не считать того времени, когда обучал ее бухгалтерскому делу. Она оставалась в зале и выходила оттуда, только чтобы отправиться на верховую прогулку или написать свои распоряжения и вопросы. Которые трудно было истолковать неверно.

Никто не назвал бы Дину приветливой. Но поскольку она не говорила, никто не слышал от нее дурного слова.

Матушка Карен сияла от счастья, что Дина так энергично взялась за дело. Но в то же время она впала у Дины в немилость, упрекнув ее за то, что Дина не считается со «своим положением».

Дина разразилась потоком таких страшных гортанных звуков, что, несмотря на тихую погоду, в доме зазвенели окна и зеркала.

Если в Рейнснесе чего и боялись, так прежде всего этих Дининых звуков, которые она изрыгала, свесившись через перила лестницы. У тех, кто их слышал, мороз подирал по коже.

Как говорила Олине, сразу ясно, с кем Дина в родстве.

Но в остальном в Рейнснесе царил мир. Матушка Карен часто дремала под своим ворсистым пледом в гостиной. Она по многу раз перечитывала сухие письма Юхана, которые приходили регулярно. Иногда она читала их Дине вслух. Она позволяла себе быть старой, потому что видела, что все более или менее в порядке.

Но комнаты для гостей уже несколько месяцев пустовали. Скорбь, немота и безумие хозяйки Рейнснеса отпугивали гостей.

Это богатое торговое местечко с постоялым двором как будто погрузилось в дремоту.

Зато поездка на Лофотены оказалась необыкновенно удачной. Благодаря Андерсу. Стало ясно, что заслуги, которые, как правило, приписывали Иакову, объяснялись просто хорошей работой Андерса.

Все говорили только о ребенке, с ним связывалось много надежд.

Сама Дина не могла говорить о нем. И не писала о нем на черной доске.

Служанки, Теа и Аннетте, в свободное время шили детское приданое, а Олине позаботилась, чтобы повитуха всегда была где-нибудь поблизости.

Душным, сулившим грозу днем случилось то, чего так опасалась матушка Карен.

Вороной сбросил Дину.

К счастью, Фома был на поле и все видел. Он мчался к ней так, что у него заломило в груди и во рту появился привкус свинца. Дина лежала у кочки, поросшей кустиками брусники. Руки и ноги у нее были раскинуты в стороны. Она была словно распята на земле. Лицо с широко открытыми глазами было обращено к небу.

Шишка на лбу и царапина на ноге от торчащей сосновой ветки — других повреждений у Дины как будто не было. Фома решил укрыть Дину в летнем хлеве — иного убежища поблизости не было. А Господь Бог в приступе злобы наслал грозу с сильным ливнем.

Вороной испугался первых раскатов грома и сбросил Дину, которая пыталась его усмирить.

Поддерживая, Фома довел Дину до щелястого хлева. Уложил на старое сено. Времени уже не оставалось. Роды начались мгновенно.

Фома однажды помогал своей матери при родах — они жили в стороне от соседних усадеб. Он знал, что ему делать.

Вороной не подпустил его к себе. И Фома пешком побежал в Рейнснес за помощью.

Там сразу стали собирать котлы для воды, дрова и белье. Служанки мыли руки и мгновенно исполняли приказы Олине.

Шапка в руках у Фомы вертелась как колесо, он считал, что перевезти Дину домой уже не удастся.

Олине вперевалку, но очень быстро побежала к летнему хлеву. Фома бежал за ней с тележкой, нагруженной всем необходимым.

Небеса обрушились на них, угрожая смыть все, что лежало на тележке под промасленным брезентом.

Олине, задыхаясь, кричала Всевышнему, что пора остановиться. Вряд ли Он желает, чтобы потоп и роды случились одновременно. Она хотела показать стихии, что взяла командование на себя.

Все свершилось за один час.

Сын Дины был плотный, но очень маленький. Он родился в летнем хлеве в тот миг, когда небеса низвергались на землю, насыщая водой все, что могло расти.

Вороной просунул свою большую голову в ворота хлева и скалил зубы, не в силах побороть тревогу.

Если бы все это не было чудом и если б Иаков не умер в ноябре, Олине сказала бы, что ребенок родился слишком рано.

Но всю вину она возложила на молодую мать, которая в «таком положении» вела себя как девчонка.

Дина не кричала во время родов. Она лежала с широко открытыми глазами и стонала.

Но когда ребенок уже появился на свет и женщины ждали, чтобы отошел послед, раздался страшный крик Дины.

Она била руками и кричала.

Я Дина, я слышу крик, что свил гнездо у меня в голове. От него звенит в ушах. В прачечной в Фагернессете из Ертрюд вырывается пар; когда он весь выйдет, она упадет. Лицо ее без конца разбивается пополам. Мы уплываем вместе. Далеко-далеко…

Дина тяжело затихла на руках у женщин.

Матушка Карен, тоже пришедшая в хлев, громко всхлипывала.

Олине била Дину по щекам с такой силой, что на них остались следы от ее пальцев.

И снова у Дины вырвался крик. Словно он был заперт в ней тысячу лет. Он смешался с тихим плачем ребенка.