Время перестало существовать. Лавка была открыта, пока в ней были люди. Таков был обычай. Нильс и приказчик работали не покладая рук.

На печку в лавке то и дело ставился кофейник. Вода бурлила, закипала и выплескивалась из носика.

Шел пар, кто-нибудь снимал кофейник с огня и разливал кофе.

Рядом с печью лежал плоский камень, на который ставили кофейник. Он приветствовал своим ароматом всех, кто попадал сюда из царства темноты, холода и морских брызг.

В лавке было шесть синих чашек с золотой каемкой, их кое-как споласкивали после одних покупателей и наливали кофе другим. Случалось, что плохо перемолотые зерна приставали к краю чашки коричневыми карбасиками. Карбасики покачивались на волнах, когда замерзшие руки обхватывали чашку, чтобы согреться и поднести к губам горячий горький нектар. К кофе предлагались бурый сахар и печенье.

Кое-кому за закрытыми дверями подносили рюмку водки. Но в Рейнснесе водку подносили далеко не всем покупателям. Кому подносить, решал Нильс.


На синей кухне Олине водкой не угощали никого. Лишь иногда сама Олине позволяла себе плеснуть немного в кофе, как она говорила — для разжижения крови.

В гостиную, где матушка Карен предлагала гостям вишневую наливку, допускались лишь избранные.

У Дины гости бывали и того реже. Когда в усадьбу кто-нибудь приезжал, это были гости Рейнснеса и их всех угощали в столовой.

Нильс любил предрождественские дни. Товар брали бойко, выручка была хорошая. Чем лучше шли дела, тем сильнее Нильс морщил лоб, такая у него была привычка.

Вот и в этот сочельник на лбу у него залегли глубокие складки, когда он осматривал полупустые полки и пустые склады в лавке и пакгаузах. У него был вид разорившегося человека.

В лавку, посвистывая, в праздничной рубашке, вошел Андерс, и Нильс упавшим голосом сообщил ему, что муки осталось маловато и, пожалуй, для Лофотенов не хватит.

Андерс засмеялся. Его забавляло напускное огорчение брата из-за опустевших полок и кладовых. Но случалось, Андерс ломал голову, пытаясь понять, почему торговля приносит такой небольшой доход. Покупателей у них было много, и все достаточно солидные. Да и те, кого они снаряжали на промысел, тоже были люди надежные и расплачивались либо рыбой, либо деньгами после окончания путины.


Когда за последним покупателем закрылись двери, Нильс отправился на свою одинокую литургию. Он служил ее в конторе за запертой дверью и задернутыми занавесками.

Свои дары он тщательно упаковал в два толстых конверта и положил их на стол. Потом увернул фитиль в лампе и приблизился к алтарю с одним из конвертов.

Дубовый умывальник с мраморной доской, эмалированной раковиной и вделанной в нее мыльницей был очень тяжел. Торжественно, навалившись всем телом, Нильс сдвинул его с места. Неприкрепленная половица смотрела на него всеми своими сучками.

При неярком свете он извлек жестяную коробку, открыл и принес ей последнюю жертву.

Потом все снова вернулось на свое место.

Деньги, проведенные по бухгалтерским книгам, Нильс запер в железный шкаф.

Наконец он закурил трубку и оглядел комнату. Все было в порядке. Наступил праздник.

Нильса огорчало только одно обстоятельство: у него недавно исчезла карта Америки. Все время лежала на столе. И вдруг ее там не оказалось.

Он обыскал все. Спрашивал у приказчика Петера. Но тот клялся и божился, что ничего не видел.

Нильс понимал: пока в Рейнснесе живут Стине и Ханна, жениться он не сможет. Это заставило его принять серьезное решение. Он раздобыл карту Америки. Но она пропала.

В пять часов в Рейнснесе, по обычаю, подавали мёлье — кусочки пресной лепешки в мясном бульоне. Водку и пиво. И к этому времени все старались закончить свои дела.

В нынешнем году к ним присоединился и Нильс. Из-за Лео он теперь предпочитал есть в столовой вместе со всеми.

К тому же он надеялся угадать по лицам, кто взял его карту.


Столы для всех были накрыты в столовой. На кухне в сочельник не ел никто. Такой порядок завела матушка Карен, когда приехала в Рейнснес.

Правда, не все чувствовали себя в столовой уютно. Люди едва решались говорить друг с другом из страха показаться неучтивыми или сказать что-нибудь неподходящее.

Лео и Андерс разряжали атмосферу, шутя с детьми. Постепенно, один за другим, начали посмеиваться и остальные. И наконец уже смеялись все.

Матушка Карен сидела перед зажженной елкой. Дом благоухал благолепием и торжественностью. В плетеных бумажных корзиночках стояли изюм, пряники и бурый сахар. Но без разрешения матушки Карен их не трогали.

Она сидела в кресле у стола и читала Евангелие. Сначала по-норвежски. Потом по-немецки, чтобы, как она сказала, порадовать господина Лео.

Вениамин и Ханна истомились от ожидания, им не терпелось поскорее получить подарки и сласти. Мало того что чтение Евангелия казалось им бесконечным, они воспринимали его как преждевременное наказание Божье.

С тех пор у них появилась своя поговорка: «А теперь она будет читать еще и по-немецки!»

Дина текла по комнате, словно широкая сверкающая река, в синем бархатном платье с атласной вставкой на груди. Она не отводила взгляд и выглядела вполне миролюбиво. Когда она играла псалмы, пальцы ее как будто ласкали клавиши.

Лео запевал, на нем была белая полотняная рубашка с широкими рукавами и кружевными манжетами. Серебряная брошь на вороте и черный жилет.

В честь Трех Святых Царей зажгли две свечи, которые по обыкновению горели в сочельник на пианино. Они отражались в серебряных блюдцах, на которых стояли. Свечи оплывали. К концу вечера блюдца были залиты причудливо застывшим стеарином.

Эти свечи в честь Трех Святых Царей делала Стине. Одну для Ханны, другую для Вениамина, хотя матушка Карен настойчиво повторяла, что они сделаны в честь Иисуса Христа.

Перед Рождеством в усадьбе работал приходящий сапожник, и работникам было нетрудно угадать, что лежит в предназначенных для них пакетах. Вскоре все они уже примеряли новые башмаки.

Лео встал и спел русскую песню обо всех башмаках, что ходят по свету.

Ханна и Вениамин пели вместе с ним. Они пели на своем, особом языке. Фальшиво и серьезно.


Волосы у матушки Карен были красиво уложены, на шее — кружевной воротничок. К концу вечера она устала. Неожиданно в комнате появилась Ертрюд, она погладила матушку Карен по бледной морщинистой щеке. И матушка Карен задремала.

Олине разрешила ухаживать за собой. У нее на щиколотке была язва, которая увеличилась после всех рождественских хлопот.

Стине варила мази из меда и трав и прикладывала их Олине к ноге. Но это не помогло.

Лео заявил, что Олине не должна двигаться: за ней надо ухаживать, пока у нее не заживет язва. Теперь преданный взгляд Олине всюду следовал за ним. Как в свое время за Иаковом.

Стине мучилась непонятной тревогой. Иногда она поглядывала на Нильса, словно смотрела, хорошо ли выскоблен пол. Задумчиво и с удовлетворением. Глаза у нее были темнее, а лицо еще золотистее, чем обычно. Волосы она заплела в косы и уложила пучком на затылке. Но красоту ее затылка пучок не скрывал.

Юхан вспоминал, как в Рейнснесе праздновали Рождество, когда он был маленький. Вот Ингеборг зажигает свечи, вот матушка Карен читает вслух Библию. Вот Иаков, он еще днем успел выпить с работниками, и лицо у него пылает.

Юхан вдруг почувствовал себя по-детски обиженным и обездоленным, когда матушка Карен посадила к себе на колени Вениамина и Ханну. Он стыдился этого чувства и пытался искупить вину дружеским отношением ко всем, и особенно к детям.

Он видел, что за время его отсутствия дух Дины утвердился в Рейнснесе и пошел ему на пользу. Андерс и Нильс были у нее в руках. Они беспрекословно слушались ее взгляда. У Юхана осталась только старая матушка Карен.

Андерс всем улыбался. Большую часть вечера он беседовал с матушкой Карен, Юханом и Лео. Иногда он посматривал на Дину. Один раз даже кивнул ей, словно у них была общая тайна. Было видно, что с совестью у этого человека все в порядке.

Нильс время от времени куда-то уходил. Никто не спрашивал у него, чем он занят. Иногда он обносил всех сигарами или вином. Но почти не разговаривал. Глаза его, как неприкаянные тени, падали то на одного, то на другого.


Я Дина. Сегодня вечером Ертрюд стоит у ленсмана в гостиной и плачет. Она развесила ангелов, гирлянды и читала по своей черной книге. Но это не помогло. Кому-то Рождество оказалось не по душе. Поэтому Ертрюд плачет и скрывает свое изуродованное лицо. Я обнимаю ее и считаю башмаки.


Время от времени глаза Дины и Лео встречались. Между ними больше не было напряженности. Дина словно забыла, что он приехал слишком поздно. Забыла их незаконченный разговор утром в зале.

Матушка Карен ушла спать. Спали и дети. Беспокойно, со вспотевшими головками — сколько они пережили сегодня: сласти, наслаждение, смешанное со страхом. Сказки про ниссе [8], бесконечные объятия. Голоса, музыка, подарки.

Покончив с последними делами, разошлись на покой и работники. Служанки спали на чердаке над кухней, работники — в людской. Олине сама стерегла вход на кухню от ночных посетителей. Она спала с открытой дверью.

Ее храп разносился по всему дому, как звуки необычного ночного инструмента. Если бы он умолк, Рейнснес лишился бы своих самых точных часов.

Нильс куда-то ушел. Может, он был в доме для работников — там у него были свои две комнаты. А может — в конторе. Никого это не интересовало.

Никого, кроме Стине. Но она не подавала виду. И никому не досаждала своими догадками, которые прятала под темными гладкими волосами. Стине медленно разделась перед зеркалом при неярком свете стеариновой свечи и внимательно оглядела свое тело.

Предварительно она задернула полог на широкой кровати, где спали дети.

Этот вечер не принес ей ничего нового. Кроме одного: она решила требовать содержание, положенное ее ребенку. Без суеты, твердо. Поэтому она и спрятала карту Америки в нижнем ящике своего комода.

Стине многому научилась, наблюдая за Диной: человек поступает так, как ему нужно. И не спрашивает совета, если может обойтись без него.


Андерс, Юхан, Лео и Дина остались в курительной.

Дина сидела, откинувшись на спинку кушетки, и играла тяжелой шелковой кистью, прикрепленной к подлокотнику. И пускала кольца из дыма, неженственно, но весьма искусно.

Андерс рассказывал, как снаряжаются суда на Лофотены. Он решил послать сперва один карбас, так сказать на разведку. Если лов будет хороший, он тут же снарядит и другие суда. Людей у него хватит. А лов, между прочим, обещают небывалый. Не хочет ли Лео отправиться вместе с ними?

Лео как будто задумался, а потом медленно ответил, что не годится для такого дела. К тому же у него есть дела южнее Трондхейма.

Дина смерила его взглядом:

— А можно узнать, что за дела?

— Я должен перевезти оттуда одного заключенного в Вардёхюс. Его освободили от каторжных работ, и теперь он будет отбывать наказание в Вардёхюсе.

— Ты хочешь сказать, что возишь каторжников?

— Да, — просто ответил он, сделал глоток пунша и с вызовом оглядел всех.

— И это ты называешь делом? — недоверчиво спросил Андерс.

— Оно не хуже любого другого.

— Но бедные люди?

Дина вздрогнула и выпрямилась.

— У каждого из нас своя каторга, — сказал Лео.

— Ну, это все-таки не одно и то же, — заметил Андерс. Его потрясло сообщение о том, чем занимается этот русский, но он пытался не показать виду.

— И часто ты возишь каторжников? — спросила Дина.

— Нет, — коротко ответил он.

— Почему ты вдруг взялся за такую работу? — спросил Юхан.

— Во-первых, ищу приключений, а во-вторых — лень! — засмеялся Лео.

— Отказываешься от честной торговли и вместо этого торгуешь… каторжниками, — сказал Андерс.

— Это не торговля. Торговля меня не интересует. Это общение с людьми, попавшими в трудные обстоятельства. Меня интересуют люди. Благодаря им я узнаю многое и о себе.

— Этого я не понимаю, — смущенно признался Андерс.

— И чему же тебя могут научить каторжники? — мягко спросила Дина.

— Тому, что по поступкам не всегда можно правильно судить о человеке.

— А в Библии сказано, что человека узнают по делам его. Ведь так, Юхан? — Теперь Дина сидела очень прямо.

— Да. — Юхан кашлянул. — Ну конечно, мы многого не знаем о людях.

— Взять хотя бы Нильса, — сказал Лео. — Он иногда совершает поступки, которых никогда бы себе не позволил, если б не чувствовал себя здесь чужим.

Андерс от удивления открыл рот. Дина вся подалась вперед.

— Нильс здесь не более чужой, чем я! — сказал Андерс, быстро глянув на Дину.

Она снова откинулась на кушетку.

— Лео, объясни, пожалуйста, что ты этим хочешь сказать? — попросила она.

— Я знаю историю Андерса и Нильса, знаю, каким образом они попали сюда. Судьба у них одна. И тем не менее что-то в этом доме отталкивает Нильса и принимает Андерса.