Хербьёрг Вассму - Книга Дины

Андерс уезжал и возвращался. Но даже когда он был в Рейнснесе, это не шло в счет, потому что он снова должен был уехать.

Матушка Карен лежала в могиле, освобожденная от забот об обитателях Рейнснеса. И тем не менее она всегда была с ними. И репутация ее была такой же ослепительно белой, как морозные цветы на окнах у Дины. Матушка Карен не тревожила Дину. Она не являлась ей из углов или тяжелых туч, плывших над фьордом. Она не вмешивалась в Динины дела. И ничего не требовала.

Казалось, она была рада успокоиться и больше не нуждаться в чьей-либо близости.

Прошел слух, что в Эйдете опять видели медведя, и Дина звала Фому на охоту. Но он всегда отговаривался каким-нибудь срочным делом.

Так прошла осень.

Зима пришла рано, уже в октябре начались морозы и снегопады.

Дина опять стала играть на виолончели. Теперь она делила свое время между счетами и виолончелью.

Звуки и ноты. Черные значки на прямых линейках. Безмолвные, пока она не вдохнет в них звук. Иногда звуки сами собой вырывались из нотных тетрадей и виолончели Лорка, даже когда Дина не играла. Ее руки неподвижно покоились на инструменте, и все-таки она слышала мелодию.

Цифры. Темно-фиолетовые витиеватые заголовки. Безмолвные, но достаточно красноречивые. Для посвященных. У них был свой годовой ритм, и они всегда говорили об одном и том же. О незаметных приобретениях. Или о явных потерях.

Фома опять следил за Диной, как только она показывалась на дворе или в конюшне.

Ее тревожило его присутствие. Она избегала его, как избегают докучливое насекомое. Иногда она задумчиво смотрела в его сторону. Обычно издалека.

Однажды после полудня он вдруг возник рядом, когда она шла к себе.

— Почему ты всегда попадаешься мне на пути? — сердито спросила Дина.

Голубой глаз и карий несколько раз моргнули. Потом спрятались в глубину.

— Я работаю у тебя в усадьбе, как же мне не ходить тут?

— А что тебе делать у меня на крыльце?

— Хотел расчистить снег вокруг крыльца. Или это не нужно?

— Тогда, наверное, тебе лучше взять лопату?

Он повернулся и пошел в сарай за лопатой. Несколько часов он с яростью разгребал снег вокруг Дома Дины.

На другой день Дина позвала к себе Стине.

— А не пожениться ли вам с Фомой? — без обиняков спросила она.

Стине опустилась на ближайший стул, но тут же вскочила.

— Как ты можешь так говорить? — воскликнула она.

— Это был бы хороший выход.

— Из чего выход?

— Из всего.

— Ты не можешь так думать, — робко сказала Стине и с отчаянием посмотрела на Дину.

— Вы могли бы жить в этом доме, как все добрые люди. А я перееду обратно в большой дом, — мягко сказала Дина.

Стине сцепила руки под передником и, не отвечая, глядела в пол.

— Что ты на это скажешь?

— Он не захочет, — спокойно сказала она.

— Почему же он может не захотеть?

— Ты сама знаешь почему.

— Что же это такое?

— Он думает о другой.

— О ком же?

Стине чувствовала себя как на иголках. Голова у нее опускалась все ниже.

— Наверное, ты единственная, кто этого не знает. Тяжело заставить человека переменить свои чувства. Бог не даст на это благословения…

— Ты сама, Стине, благословение Божье! — прервала ее Дина.

Стине медленно шла из Дома Дины. Глаза у нее потемнели и пристально смотрели вдаль. Она забыла на стуле свою шаль. Но возвращаться за ней не стала, хотя и было холодно.

Она долго стояла на крыльце кухни и разглядывала сосульки, свисавшие со стрехи. Олине возилась на кухне спиной к окну.

Дина послала за Фомой и поведала ему о своих планах относительно его будущего.

Фома остолбенел, словно кто-то прибил его к полу. Лицо у него сделалось совершенно беспомощным.

— Ты не можешь этого хотеть! — прошептал он.

— Почему? Это было бы замечательно. Вы бы жили в этом доме как баре!

— Дина! — Он задохнулся. Его взгляд ощупью, вслепую искал ее.

— Все, что делает Стине, отмечено благословением Божьим.

— Нет!

— Почему нет?

— Ты сама знаешь. Я не могу жениться!

— Так и будешь жить здесь холостяком всю жизнь? Он вздрогнул, будто она его ударила. Но промолчал.

— Ты слишком размечтался, Фома! Я предлагаю тебе хороший выход. Так будет лучше для всех нас.

— Тебе не нравится, что я вижу все твои поступки, — откровенно сказал он.

— Наблюдать за моими поступками — не лучшее будущее для тебя.

— Но раньше… я был хорош!

— Не будем говорить о том, что было раньше! — отрубила она.

— Ты недобрая!

— Ты считаешь, что такое предложение мог сделать злой человек?

— Да! — хрипло сказал он, надел шапку и хотел уйти.

— Ты понимаешь, что неженатым тебе нельзя оставаться в Рейнснесе?

— С каких это пор?

— С тех пор, как я заметила, что ты неотступно следишь за мной, — тихо, но выразительно сказала она.

Он ушел прежде, чем она прогнала его.

Весь вечер Дина ходила по комнате, хотя ее ждала работа.

Пришла служанка, чтобы протопить печку в спальне, но Дина прогнала ее.

В доме было темно и тихо.

Фома ужинал у Олине на кухне. Туда зачем-то зашла Стине.

Увидев Фому, она залилась краской и быстро ушла. Фома чувствовал себя как на раскаленной сковородке. Плечи у него поникли, он нехотя жевал кашу.

— Что, каша холодная? — спросила Олине.

— Нет, сохрани Боже, нет, каша хорошая, — смущенно пробормотал он.

— Чего голову повесил? — Я?

— И ты. И Стине тоже. Что случилось?

— Дина хочет поженить нас! — вырвалось у Фомы прежде, чем он успел подумать.

Олине поджала губы, как будто завинтила на ночь печные дверцы.

— Друг на друге или каждого по отдельности? — спросила она, словно это было для нее новостью.

— Друг на друге.

— Между вами что-нибудь было?

— Нет! — сердито ответил он.

— Вот как…

— Нельзя ни с того ни с сего заставлять людей жениться, — прошептал Фома.

Олине молчала и гремела чашками на столе. Наконец сказала:

— Дина стала все больше походить на ленсмана.

— Ты права, — согласился Фома.

— А Стине согласна выйти за тебя?

— Не знаю, я не думал об этом, — смутился он.

— Может, это было бы не так уж плохо, Фома?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Может, это неплохой выход?

Фома отодвинул чашку с кофе, схватил шапку и бросился к двери.

— Плевать я хотел на то, что в Рейнснесе считается хорошим выходом! — крикнул он из сеней.

Наутро Фома исчез. Никто не знал, куда он ушел.

На третий день он спустился с горы, одежда на нем была изодрана, и от него несло перегаром.

Он наелся на кухне, а потом завалился спать и проспал целые сутки. Проснулся он оттого, что Дина трясла его за плечо. Сначала он решил, что она ему снится. Потом вытаращил на нее глаза и сел.

По стойке «смирно» перед Диной Грёнэльв, горько подумал он, когда сообразил, кто перед ним. Годами он униженно ловил ее взгляд, слово, жест.

— Я вижу, Фома, ты устроил себе передышку. И это перед Рождеством, когда столько работы! — спокойно сказала Дина.

С похмелья в голове у него стоял грохот.

— Ты не боишься, что тебя выгонят?

— Нет, — равнодушно ответил он.

Дина оторопела от такой откровенности, но тут же оправилась:

— Собирайся на работу!

— Что прикажет хозяйка Рейнснеса? Обслужить ее спереди или сзади?

За окном ветер гремел железным ведром.

Она ударила его. Со всей силы. Тут же у него из носа хлынула кровь. Он сидел на кровати и смотрел на Дину. Кровь текла все сильнее. Красная горячая река струилась по губам, по шее и подбородку. Стекала в открытый ворот рубахи, окрашивая красным рыжие волосы на груди.

Фома не вытирал кровь. Сидел неподвижно со злой усмешкой, кровь все текла и текла.

Дина кашлянула. Ее слова громыхнули, как камнепад:

— Утрись и ступай работать!

— Сама утри меня! — хрипло сказал он и встал.

В нем мелькнула угроза. Такого с ним не бывало. Дина уже не понимала, как раньше, о чем он думает.

— Почему это я должна вытирать тебя?

— Потому, что ты пустила мне кровь!

— Ты прав, — неожиданно мягко сказала она и оглядела комнату. Нашла полотенце, взяла его и с кривой усмешкой протянула Фоме.

Он не взял полотенца. Тогда она подошла и осторожно вытерла ему лицо. Это не помогло. Кровь продолжала идти.

И вдруг между ними пробежала искра! Яркая, как фосфорическая вспышка, в этой полутемной, почти пустой комнате. Неудержимая, грубая страсть! Сестра ненависти и мести.

От Фомы пахло перегаром и конюшней. От Дины — розовой туалетной водой и потом.

Она отдернула руку, словно обожглась. И, широко раздувая ноздри, попятилась к двери.

— Это ты виновата, что у меня течет кровь! — крикнул он ей вслед.

В первое воскресенье после Нового года в церкви огласили предстоящее бракосочетание Стине и Фомы.

— Не знаю, что с ними будет, — без конца повторяла Олине.

Дина снова перенесла виолончели в залу.

— Мечты, что прикажете с ними делать? — любила говорить Олине. — Иногда они проходят быстро, и конец у них, как правило, бывает печальный. А иногда носишь их в себе всю жизнь.

Интермеццо в Доме Дины было окончено.

Я Дина. Кругом люди. Я их встречаю. Потом, рано или поздно, дороги расходятся. Это я знаю.

Один раз я видела то, чего никогда не видела раньше. Видела это между пожилыми людьми, епископом и его женой. Любовь — это волна, которая существует только для того берега, о который она бьется. Я не берег. Я Дина. Я наблюдаю такие волны. Я не могу дать себя захлестнуть.

Вениамин уже привык, что они с Диной живут в разных домах. Он сам решил, что переедет в Дом Дины. Ему хотелось опередить Дину.

Он сильно вырос за последний год. Но высоким не стал, он вообще не обещал стать высоким. Вениамин молча наблюдал за всем, что происходило вокруг. Спрашивал и отвечал, словно оракул. Коротко и вразумительно. Он больше не цеплялся за Дину. Что-то в нем изменилось после Дининой поездки в Тромсё. А может, после смерти матушки Карен?

По нему не было заметно, что он тоскует по ней, что ему ее не хватает. Но он часто заходил без Ханны в комнату матушки Карен. Там все было как прежде. Застеленная кровать. Горка белоснежных кружевных подушек в изголовье, похожая на неподвижные крылья улетевшего ангела. Книжный шкаф с ключом в замочной скважине.

В этой комнате Вениамин скрывался, пока его не начинали искать по всему дому. Он почти перестал бывать в большом доме, а если бывал, то сидел на полу, скрестив ноги, возле книжного шкафа матушки Карен и читал.

Он учился легко, но рад был случаю побездельничать. В большой дом он заходил редко, только чтобы взять книги. И хотя Юхан увез с собой все книги по философии и религии, в шкафу осталось еще много романов.

Вениамин читал Ханне вслух. Они часами сидели у белой кафельной печки в Доме Дины и читали книги матушки Карен.

Стине не прогоняла их, если они вели себя тихо. Время от времени она напоминала им:

— Осталось мало дров. Или:

— В бочке нет воды.

И Вениамин знал, что, если поблизости нет работника, эту работу придется выполнить ему. Бывало, поднимаясь из лавки или с берега, он останавливался и в изумлении глядел на большой белый дом. Потом переводил взгляд на голубятню, стоявшую посредине двора, и начинал думать уже о другом.

Иногда ему становилось больно, но он не понимал отчего.

Вениамин замечал многое, чему раньше как-то не придавал значения. Фома, например, всегда принадлежал Дине. Как Вороной или виолончель. До тех пор, пока он не женился на Стине и они не переселились в Дом Дины.

Понадобилось всего несколько вечеров, проведенных у кафельной печки за какой-то работой, чтобы Вениамин понял: Фома больше не принадлежит Дине. Правда, и Стине он тоже не принадлежал, хотя и спал с нею. Фома принадлежал только самому себе.

Вениамина пугало, что человек может принадлежать самому себе, хотя живет и не в собственном доме. Дина, с ее виолончелью, превратилась для него в далекие звуки, доносившиеся из залы.

Вениамин жил в этом доме, чтобы научиться принадлежать самому себе.

Андерс ушел на Лофотены в январе, чтобы закупить рыбу. Не успел он вернуться домой, как стал готовиться к поездке в Берген. Его жизнь представлялась одним бесконечным морским переходом. Стоило ему провести несколько недель на берегу, и он начинал чувствовать себя не на месте, но никому не говорил об этом.