Хербьёрг Вассму - Книга Дины

— Это зависит от того, что вы понимаете под Скандинавскими странами, — уклончиво ответил Лео.

— Географические карты и так уже выглядят нелепо. Невозможно получить сплав из золота и золы. Он распадется на части при первом же морозе, — сухо заметил Андерс.

— Я не совсем уверен, что ты прав. Нация не должна замыкаться в себе. Человек, который не видит никого, кроме себя, обречен, — медленно сказал Лео, глядя в тарелку.

Дина с удивлением подняла на него глаза, потом рассмеялась. Все смущенно потупились.

— Дина, окажи последнюю милость старому, побежденному в войне русскому! — проникновенно попросил Лео.

— Какую же?

— Помнишь, я прислал тебе ноты? Сыграй что-нибудь оттуда!

— Сыграю, если ты пойдешь со мной искать медведя, который на прошлой неделе задрал в горах двух овец, — быстро сказала она.

— Идет! У тебя есть ружье?

— Мы возьмем ружье у Фомы!

Дина встала и, подобрав темно-синюю юбку, села к пианино.

Лео последовал за ней, остальные расположились в курительной, широко открыв двери. Руки Лео и Дины, случайно касаясь друг друга, то жгли огнем, то кололись, как шипы.

— Тут много трудных вещей, — сказала она.

— У тебя было достаточно времени, чтобы разобрать их…

— А я и не жалуюсь! — резко сказала она.

— Могу я выбрать? — Да.

— Спасибо. Тогда сыграй мне Лунную сонату Бетховена.

— Ты мне ее не прислал.

— Прислал. Это соната номер четырнадцать.

— Ошибаешься. Соната номер четырнадцать называется иначе. Это Sonata quasi una Fantasia, — высокомерно сказала Дина.

Лео стоял между Диной и мужчинами, сидевшими в курительной комнате, он загораживал ее от них. Шрам его в этот вечер был совсем светлый. Наверное, он вообще побледнел за это время.

— Мы оба правы. Сперва соната так и называлась, как написано в нотах. Но потом один писатель перекрестил ее в Лунную. Мне это название нравится больше. Это музыка для лунатиков.

— Возможно. Но мне у Бетховена больше нравится соната номер двадцать три — «Аппассионата».

— Сыграй сперва для меня, — тихо попросил Лео. Дина не ответила. Нашла ноты и села. Первые аккорды прозвучали скрипучим протестом. Потом музыка плавно заструилась по комнате.

По обыкновению, двери в буфетную и на кухню были открыты, там тоже воцарилась тишина. Олине и служанки тенями скользили мимо дверей.

Лицо у Дины было непроницаемо. Но пальцы, как проворные зверьки, выбегали из манжет, отделанных батистовыми рюшами.

Андерсу был виден профиль Дины. Русский стоял у нее за спиной. Его глаза были прикованы к ее волосам, руки он положил на спинку стула. Андерс зажег сигару, рука у него не дрожала. На фоне темной стены его лицо казалось светлым. Из-за морщин между бровями вид у него был неприступный. Хотя вообще он был человек добродушный.

На мгновение его глаза встретились с широко открытыми глазами Лео. Андерс кивнул ему. Словно они собирались сыграть партию в шахматы, которую Андерс в силу своей обходительности проиграл уже заранее.

Андерс был опытный наблюдатель. Он привык внимательно наблюдать и за своей собственной жизнью, и за жизнью других. Он подсчитал, сколько месяцев прошло с последнего приезда Лео и до их с Диной возвращения из Бергена. Потом склонил голову, и мысли его вместе с сигарным дымом устремились к потолочным балкам.

В домах в усадьбе один за другим погасли огни. В коридоре слабо колебалось пламя двух свечей в массивных кованых подсвечниках.

Когда все разошлись по своим комнатам, Дина и Лео пошли пройтись. На фоне фиолетового неба вырисовывались две высокие, уже облетевшие осины. Ракушки, которыми вместе с песком были посыпаны дорожки вокруг клумб матушки Карен, в лунном свете казались маленькими черепами. Пряно пахло осенью.

Не сговариваясь, Дина и Лео направились к беседке. Они открыли хрупкие двери, и в нос им ударил сырой воздух. Цветные стекла переливались от Дининого фонаря. На ней было пальто и шаль. Лео был одет легко. Но было еще не холодно.

Не успела Дина поставить фонарь на стол, как он обнял ее:

— Спасибо!

— За что?

— За твои показания!

Они склонились друг к другу, как деревья в бурю, — шквальный ветер переплетает их ветви, но они не могут сказать о своей боли.

— Мои показания помогли тебе выйти на свободу?

— Они сделали свое дело, ведь шифр был назван невинной игрой.

— Он означал другое?

— Этот шифр мог понять только тот, кто знает двойной смысл некоторых русских слов.

Лео поцеловал Дину, держа ее голову обеими руками.

Крыша беседки прохудилась, и небеса черным голубем спустились на них. Красная молния ударила в цветные стекла. Фонарь погас сам собой. Чайка за окном пронеслась легким красным привидением. И плывущая мимо луна была круглая и тяжелая.

— Наконец ты приехал! — сказала она, переведя дыхание.

— Ты получила шляпу?

— Да.

— И сомневалась даже после этого?

— Да.

— Я так тосковал по тебе, — прошептал он, прижавшись губами к ее шее. — Сидел в клетке и тосковал.

— Как там было?

— Не надо об этом.

— Ты первый раз сидел в тюрьме?

— Нет.

— Где ты сидел раньше?

— В России.

— За что?

— Дина! Может, тебя все время надо целовать, чтобы ты не задавала вопросов?

— Надо! Почему ты приехал сюда, Лео?

— Потому, что до сих пор люблю шкиперскую вдову по имени Дина Грёнэльв.

Она громко вздохнула. Как старый косец, который наконец-то выкосил свою делянку и теперь может отдохнуть. Потом она укусила его за щеку.

— Что значит твоя любовь, Лео Жуковский?

— Это значит, что я хочу узнать твою душу. И хочу снова получить то благословение, которое получил однажды на хорах церкви. На веки веков.

Словно услышав пароль, она встала и повела его за собой.

Потухший фонарь остался на столе.

Она вела его прямо к благословению.

В три часа ночи в зале запела виолончель Лорка. Андерс беспокойно повернулся в своей кровати. В окно заглядывала луна. Он решил, что пойдет в Намсус за строительным лесом еще до начала зимы. Заснул он только под утро.

Вениамин тоже слышал виолончель Лорка. Перелетев через двор, музыка достигла комнаты на чердаке, где он спал.

Со двора он через окно гостиной наблюдал за обедом. Темноволосый высокий приезжий не сводил с Дины глаз. Словно она была его собственностью.

Стине заблаговременно позвала Вениамина домой, чтобы он успел переодеться и пойти обедать в большой дом.

Но Вениамин Грёнэльв самостоятельно привел сегодня лодку из Фагернессета. И его бросили одного среди береговых камней.

Пусть Дина сама приходит и зовет его к столу.

Он знал, что она этого не сделает.

Лео проводил Дину в залу. Он чувствовал себя полководцем, который наконец поднимается в триумфальную колесницу, покорив неприступный город. Пальто и башмаки он снял с Дины еще в прихожей.

Черная печка тихо урчала. Аннетте растопила ее загодя.

Лео стоял и смотрел, как Дина раздевается. Когда она сняла корсет, он вздохнул и его руки заскользили по ее плечам.

Она расстегнула лиф и обнажила груди. Освобожденными пленницами они упали к нему в руки. Белоснежные, с темными кругами. Он наклонился и приник к ним губами.

Дина шарила пальцами по юбке. Ткань мягко шелестела. Господи, сколько тут этих складок! Наконец Дина осталась в одних панталонах.

Лео провел руками по ее бедрам и снова вздохнул. Найдя все, что искал, — горячую кожу под тончайшей индийской тканью. Он потерял голову. Но они продолжали стоять.

Дина высвободилась из его рук, потом, глядя ему в глаза, сняла с него жилетку. Развязала и сняла шейный платок. Рубашку.

Он стоял полузакрыв глаза, на лице у него было написано блаженство. Широкий кожаный пояс с медной пряжкой упал на пол. За ним — кожаные штаны. Дина повернула его к себе. Пальцы у нее были неторопливые и теплые. Наконец он предстал перед ней обнаженный.

Тогда она опустилась перед ним на колени и прижалась лицом и губами к его чреслам. Он был с ней.

Лео поднял Дину к себе на бедра. Она была большая и тяжелая. Его мышцы дрожали от напряжения. Сперва он лишь слабо покачивал бедрами. Осторожными, дарящими наслаждение движениями. Глухарь, затаившийся перед спариванием. Потом медленно проник в нее. Защитившись ею, как могучим щитом, от всего, что ему угрожало.

Она крепко обхватила его руками и ногами. И держала так, пока он не затих. Потом поднесла свою грудь к его губам и приникла к нему.

Он был поршнем, скользившим в недрах огромной машины.

И началась скачка. Дикая, неуемная.

Страсть!

Вдруг он опустил ее на пол и ждал, наблюдая за ней.

У него были твердые бедра. Прерывистое дыхание. И могучее копье. Теперь страсть звучала крещендо.

Дина откинула голову и упала в бесконечность, когда он обхватил ее бедра.

И она приняла его.

Они слились в одно трепещущее тело. Завязав тяжесть друг друга в гордиев узел перед черной печкой с красными языками пламени.

Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете. Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями.

Книга Песни Песней Соломона, 2:15, 16

Когда Аннетте поднялась утром к Дине, чтобы затопить печку, дверь оказалась запертой. Она заглянула в комнату гостя и обнаружила, что его кровать нетронута. Она спустилась к Олине и остановилась в растерянности, спрятав руки под грубый фартук.

— Ну, чего стоишь? Истопила печь? — спросила Олине.

— В зале заперта дверь!

— Ну так затопи в комнате у гостя! И Андерс уже встал и ушел, тебе нет нужды…

— Но гостя нет в его комнате!

Олине повернулась и впилась глазами в служанку. Она лихорадочно соображала, что делать.

— Вот и хорошо, затопи там, пока в комнате никого нет. Или ты даже утром боишься привидений?

— Но…

— Какие еще «но»! — прошипела Олине и так двинула на плите кофейник, что из носика выплеснулась гуща.

— А как быть с печкой в зале?

— Как быть! Как быть! — передразнила ее Олине. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы печку растапливали через запертую дверь?

— Нет.

— То-то и оно! Вот и топи там, где открыто. И больше ни слова! — Олине приблизила свое лицо к лицу служанки и отчеканила:

— И никому ни слова про нетронутую постель! Поняла?

— Поняла…

Вениамин поджидал Дину во дворе:

— Мы поплывем с тобой куда-нибудь?

— Только не сегодня, Вениамин.

— Ты поплывешь с русским?

— Нет.

— А что ты будешь делать?

— Мы идем с русским. На охоту.

— Женщины не ходят на охоту.

— А я хожу!

— Можно и я пойду с вами?

— Нет.

— Почему?

— Не хочу, чтобы рядом бегал ребенок, когда я буду стрелять в медведя.

— Я не ребенок!

— А кто ты?

— Я Вениамин из Рейнснеса.

Дина улыбнулась и положила руку ему на затылок:

— Это правда. Я скоро научу тебя стрелять из ружья.

— Сегодня?

— Нет, не сегодня.

Он вдруг повернулся и убежал от нее к лодочным сараям.

Дина пошла в конюшню к Фоме и попросила дать ей ружье.

Он долго смотрел на нее, потом горько улыбнулся и молча кивнул. Достал рог для пороха. Сумку. Снял со стены ружье.

— Русский не сможет стрелять из этого ружья, он привык к пистолетам.

— Откуда ты знаешь, к какому оружию привык господин Лео?

— Знаю, что не к таким ружьям!

— А ты привык к такому ружью?

— Я-то его хорошо знаю. Бьет точно. Не промахнешься…

Дине стало не по себе.

— Может, нам и стрелять еще не придется, — равнодушно сказала она.

— Верно, охота иной раз бывает хороша и без стрельбы.

— Что ты имеешь в виду? — Она близко подошла к нему. Кроме них, в конюшне никого не было.

— Да ничего особенного. Только то, что на охоте можно попасть и не в того, в кого целишься. Вспомни зайца! — прибавил он, глядя ей в глаза.

Дина схватила ружье, снаряжение и ушла.

Они поднимались по склону к тетеревиному лесу. Дина шла впереди. Иногда она вдруг останавливалась и улыбалась. В своей сермяжной юбке, доходившей ей до лодыжек, и короткой куртке она была похожа на молодую девушку.

Волосы были схвачены на затылке лентой. Она легко несла ружье, словно оно ничего не весило.

Лео шел следом за Диной. Ее освещало яркое солнце.

Первые заморозки уже тронули лес. Кустики брусники стали железными. Красные ягоды сочно горели между глянцевыми листьями.