Я отчетливо представила себе, какое лицо было у папы, когда он говорил эти слова. Перекошенное лицо, с трудом сдерживаемая ярость, — такое впечатление, что в любой момент он может разразиться слезами. Когда у него бывало такое лицо, все поступали так, как он хотел.

— Не пори горячку. Он успокоится. В общем, сейчас я подумаю, как сделать так, чтобы собака переехала ко мне.

— Но ты не можешь его забрать, ты ведь работаешь. Мы все равно его усыпим, он и так уже старый. Говорю тебе все это для того, чтобы потом ты не жаловалась, что мы всё делаем без тебя.

— Я что-нибудь придумаю. Заберу и буду о нем заботиться. Он абсолютно здоров. Главное, чтобы вы его не убили.

— Ну, это же еще не сегодня. Я просто хотела тебе сказать.


Вечером я позвонила брату.

— Что там было?

— Господи, старик с каждым днем все более ненормальный. Мы принесли мешок с грязным бельем. По просьбе мамы. Она позвонила и спросила, нет ли у нас грязного белья. Умоляла, чтобы мы его разрешили ей постирать. Поэтому я и принес. А за ужином старикашка вдруг подхватывается и орет, почему мы до сих пор навязываем маме свое белье. Никак не затыкался. И всё это при Сюзанне. Она чуть не заплакала.

— А собака? Они тебе сказали, что собираются убить Бенно?

— Да ну! Старик опять завел старую песню, хочет, мол, уехать. У него прямо болезнь какая-то, эти вечные разъезды. Успокоится. Чокнутый.

— Они не шутят. Мама сказала, что они собираются его усыпить. Она только и ждет, как бы от него избавиться.

— Чушь. Ничего она не сделает. Для этого она слишком труслива. Побоится даже расспросить ветеринара. К тому же пока еще это моя собака. А когда он будет совсем старым, тогда я сам застрелю его в гараже.

— Да возьму я его, — снова завела я, — вам не придется его убивать!

— Смотри, сможешь ли ты справиться. Возни будет много.


Составляю список неотложных дел.

Сначала спросить у хозяина квартиры, нельзя ли в виде исключения привести в дом собаку. Если нет, как можно быстрее найти новое жилье и к тому же подыскать работу, не мешающую уходу за псом. Может быть, перейти в диспетчеры или устроиться в магазин кормов для животных. Или переехать к своему новому другу, если, конечно, его квартирный хозяин не против собак. Хотя и знакомы-то мы всего две недели. Всё не так просто. Я еще надеялась, что родители передумают. Иначе Бенно будет спать рядом с моей постелью и превратится в моего единственного спутника. Из-за него моя жизнь изменится. Кто знает, в какую сторону.

На следующий день около половины пятого матушка позвонила снова. Ревела без остановки. Голос дрожит, сказать ничего не может, только всхлипывает:

— Анна? Анна, только не ругайся! Пообещай, что ругаться не будешь!

— Что еще случилось? — спросила я, хотя и сама уже поняла что.

— Бенно умер.

— Как умер?!

— Я его отвезла, его усыпили.

— Ты его отвезла, чтобы ему сделали укол?

— Не сердись. Мне очень плохо. Скажи, что ты меня простила! Скажи немедленно, что ты простила!

Она снова начала всхлипывать.

— Нет. Я не могу тебя простить. Ты убийца. Ты убила совершенно здорового пса.

— Да, ах… если ты так считаешь… — И она повесила трубку.

Я тоже. И тут же заплакала. Сначала беззвучно, только слезы катились и катились по щекам, но потом зарыдала в голос. Это был дикий рев, казалось, что прорвало плотину, я никак не могла успокоиться, просто не могла. Бросилась на пол, выла и рыдала, слезы текли даже из носа, изо рта капала слюна, весь подбородок в соплях. Нужно было забирать собаку сразу же. Почему я не забрала Бенно сразу?! Я выла и рыдала, пока хватало воздуха. Хотелось, чтобы истерика продолжалась. Тогда приедет «скорая» и увезет меня в больницу. Но до этого не дошло. Внезапно легкие мои со скрипом расправились, и я задышала, осознав при этом, чем же закончился сегодняшний день.


Ночью приснилось, что мама накинула мне на шею проволочную петлю и пытается меня задушить. Происходило все в ванной комнате, может быть потому, что кафель легче отмыть. Из крана в раковину текла кровь. Я, с петлей на шее, пыталась уползти на четвереньках, а мама била меня миской по голове.


Сначала позвонила сестра, потом отец, а потом и брат заскочил. Они потребовали, чтобы я взяла себя в руки и наладила отношения с семьей. Отец еще ни разу не звонил мне сам, и было странно слышать его голос, просивший об откровенном разговоре, «чтобы, наконец, мы могли выяснить все вопросы». От неожиданности я попалась на удочку. И тут же папочка заявил, что я психически неустойчива, что отношусь ко всему слишком трагично, а жить-то мне, но, видно, уж какая есть, такая и есть. Я ему не возражала, но после этого разговора перестала подходить к телефону. Поэтому они прислали брата.

— Старик такой лицемер! Ты бы видела, как он хоронил собаку. Он так рыдал, что от слез ничего не видел. А утром, довольный, двинул вместе с мамой в мебельный магазин Крафта и заказал новый гостиный гарнитур. Наконец-то они смогут выкинуть вон старый заляпанный диван.

Удивительно, но при этом братец выразил пожелание, чтобы я наладила отношения с родителями или хотя бы отпраздновала с ними Рождество. Когда я отказалась, он заявил: «Ты такая же ненормальная, как и предки».

Перед уходом он вспомнил, что встретил Акселя Фолльауфа и тот передает мне привет.

— Позвони ему.

— Акселя Фолльауфа? Не может быть! Как он выглядит?

— Как всегда. Нисколько не изменился.


Конечно же, он изменился. Превратился в одного из тех худых, нескладных типов с ногами-спичками и задницей, напоминающей кусок мыла. Но прическа все та же, и те же глаза испуганной косули, ослепленной светом фар. Мы с ним пошли в «Лаллабай», пивнушку, оккупированную таксистами, потому что ее не закрывают до самого утра. Аксель тоже стал таксистом. Я никогда его не видела, потому что он работал днем. Той ночью я рассказала Акселю, что мои родители угробили собаку, что я встречаюсь только со слесарями и таксистами, но не люблю ни одного из них, даже того, с кем гуляю сейчас, хотя он инструктор по вождению; пожаловалась, что не умею расставаться, а хороший секс у меня был только с одним мужиком, да и тот спутался со мной лишь для того, чтобы завладеть самыми интимными уголками моей души и тела, чтобы мучить меня; что я не в состоянии справиться с простейшими вещами, не умею даже ездить на поезде, что единственным хорошим периодом в моей жизни был звериный госпиталь и я вышвырнула его, Акселя, только потому, что в моей семейке все нервничали из-за его диких объятий.

— Да уж, — сказал Аксель горько, — мне не раз приходилось убеждаться, что мои самые нежные объятия не всем по нраву.

Мне снова пришло в голову, что тогда он чуть не задушил меня, но напоминать об этом в такой момент показалось неприличным. Аксель рассказал, что он лечился, а самый замечательный поступок в своей жизни совершил в четырнадцать лет, когда его мама подошла к нему в голом виде и спросила: «Как ты думаешь, я еще ничего?», а он ответил: «Ты красавица, мамочка, мне кажется, что ты очень красивая», хотя в тот момент ему больше всего хотелось убежать. Он рассказал, что был по уши влюблен в женщину по имени Андреа, но сейчас все прошло, хотя они до сих пор дружат, а его друзья, то есть эта женщина и еще один мужчина, теперь и есть его семья, его новая маленькая семья, с которой он празднует Рождество; сообщил, что иногда пишет статьи для скандальных журналов. Как раз сейчас он собирается написать статью о том, почему женщины неожиданно снова стали отдавать предпочтение прокладкам, отказываясь от тампонов.

— Эта новая повальная мода на прокладки — может быть, она связана с более осознанным отношением к своему телу, может быть, женщины стали больше заботиться о себе и уже не хотят впихивать в свое нутро все что ни попади. Правда, мой психотерапевт сказал, что эту идею я должен оставить, это связано только с моими собственными родовыми травмами, все эти мысли о крови и прочая ахинея.

Мне показалось, что этот психотерапевт умный мужик, самое замечательное, что, видимо, он всегда говорил притчами, как наставник в сериале «Кунг-фу».

Когда Аксель еще был влюблен в свою Андреа, которая его в упор не видела, терапевт рассказал ему такую историю:

«Представь себе, ты хочешь купить булочек. Тебе ужасно хочется булочек. Наконец ты видишь магазин, заходишь и просишь десять булочек. А хозяин магазина выражает сожаление и сообщает, что булочки он не продает. Потому что здесь торгуют гайками. И купить здесь можно только гайки.

Теперь у тебя есть три пути. Ты можешь являться сюда каждый день и требовать булочек, — если тебе повезет, то хозяин, когда ему это надоест до чертиков, откажется от своих гаек и начнет продавать булочки. Второй, наиболее предпочтительный путь, — выйти из магазина и поискать булочную. И наконец, третье: ты можешь прикинуть, не купить ли тебе пару гаек. Может быть, булочек тебе не так уж и хочется. Может быть, гайки — это тоже неплохо. Но если ты считаешь, что гайки не смогут утолить твой голод, то тебе придется пойти и поискать булочную».

Такими притчами психотерапевт излечивал его от одной неприятной ошибки за другой.

— Раньше, помогая переезжать, я специально хватал самые тяжелые коробки, думал, что этим показываю свою силу. Но теперь я знаю, что далеко не амбал. Поэтому беру самые легкие вещи, и мне нисколько не стыдно.

На самом деле эта новая форма мужского самосознания меня ничуть не вдохновила. Если что и могло подсластить мне пилюлю, когда я размышляла о мужских недостатках, то исключительно тот факт, что мои друзья-автослесари приводили в порядок мои машины, мотоциклы и электроприборы и помогали перетаскивать тяжеленные ящики. Мне совсем не казалось, что подобную любезность можно вычеркнуть из общения, не повысив в значительной степени качество в какой-либо другой области. С другой стороны: неужели мои автослесари дарили мне хотя бы кроху счастья? Может быть, все мое несчастье связано с тем, что я ограничивалась самыми обыкновенными мужиками и принимала бессердечие за небрежность?

— Не понимаю, почему ты не можешь расстаться с твоим другом. Он как дурак разъезжает в своем такси по городу и слушает тяжелый металл. И для того чтобы какой-то тупой идиот мог быть счастлив, ты должна стать несчастной и оставаться с ним, хотя и не хочешь? Или все-таки хочешь?

— Ни на каком такси он не ездит и тяжелый металл тоже не слушает, — я начала возмущаться, но при этом старалась не расхохотаться. Впервые показалось, что разрыв не будет трагедией. И решила, что уйду от своего друга. Скажу, что не люблю его, и все будет кончено. А потом… Почему бы не исправить ту ужасную несправедливость, пойти на которую меня вынудила моя семья? Почему бы не довести до счастливого завершения историю нашей с Акселем любви, почему бы нам не залечить свои раны? Если мы когда-нибудь сойдемся, то мне самой придется таскать коробки с пластинками. Может быть, дело того стоит?

Перед самым рассветом Аксель на своей машине, пригодной разве что для домохозяек, отвез меня домой. Перед дверью выключил двигатель. Уже чирикали птички. Мы посмотрели друг на друга, сначала улыбнулись, а потом несколько засмущались. Наконец я спросила, можно ли его поцеловать. Мне показалось, что он этого ждал. Зачем еще выключать двигатель?

Но вместо того чтобы наклониться ко мне, Аксель испуганно распахнул свои глаза-тарелки, вдавился в сиденье и, глядя прямо перед собой, выдавил из себя этакое беззвучное «да». Честно говоря, у меня пропало всякое желание к нему прикасаться. Сексуального в его поведении ничего не было. Но, с другой стороны, ему будет еще хуже, если я вдруг передумаю. Ничего не скажешь, дурацкая ситуация. Я слегка наклонилась и едва прикоснулась к его губам. И этого-то много. Боже мой, что с ним происходит?

_____

Во второй раз мы пошли в кино. Действие фильма происходило в Ирландии. Мужик приобрел на торгах неуклюжую корову с огромным выменем, наверняка именно от таких коров масло намазывается особенно хорошо. Этот мужик тащит на веревке свое приобретение по живописному ирландскому ландшафту.

— Прелестно, — пропищал Аксель.

Я решила, что буду рассматривать это как хороший знак. Ни один из мужчин, с которыми я бывала, не сказал бы «прелестно», увидев корову, и ни с одним из них я не была счастлива. После кино мы пошли прямо ко мне. Я же свободный человек! Два дня назад рассталась со своим автоинструктором. Все оказалось просто, стоило только сказать прямо. Не пришлось даже врать. На самом деле, конечно, это далось мне не очень просто, но зато теперь я чувствовала облегчение.

Аксель заныл, что свет у меня в квартире очень яркий, и потребовал свечку. Я принесла, приказав себе не смеяться над таким желанием, — ведь ему, наверное, и так было трудно об этом говорить. А потом мы лежали на полу и разговаривали; со свечкой, признаюсь, это действительно оказалось проще, к тому же я сказала себе, что больше и мизинцем не пошевельну и ничего ждать не буду. Иногда Аксель протягивал руку и гладил мои пальцы, — казалось, что у нас впереди действительно приятный вечер, такой, когда никто не злится и не ведет себя как человек психически нездоровый, вечер, когда люди милы и приветливы. Позже трудно сказать, в какой момент мужчина, с которым собираешься провести приятный вечер, вдруг меняет свои планы.