Елена Ахметова - Книга, в которой слишком много меня

- Вы… ты писала? — тут же уточняет Денис и замирает на пороге кухни. — Я невовремя?

- «Ты», — подсказываю я и отворачиваюсь. — Не писала, у меня…

…кашель. И сопутствующий ему приступ молчаливости. Но он не мешает нахально припрячь гостя заваривать чай, пока я регистрируюсь на сервисе и просматриваю список доступных фильмов и сериалов. Нездоровое стремление прислушиваться к чужому мнению подсказывает мне отсортировать все по зрительскому рейтингу, и это большая ошибка. Через полчаса мы с нарастающей неловкостью наблюдаем классическую подростковую драму про самого популярного парня в школе (который придурковат настолько, что непонятно, как его там не затравили его же товарищи) и девчонку-изгоя (такую острую на язык, что неясно, как это она до сих пор не спихнула парня с пьедестала). Из-за вопиющего несоответствия типажей заявленным ролям у меня даже прорезается голос, и после первой серии я пытаюсь сформулировать причины своего возмущения.

Рассуждения вслух получаются, как всегда, корявыми и непоследовательными. Когда дело доходит до устной речи, я — паршивый рассказчик, а записывать свои впечатления для более ясного и логичного изложения лень.

На мое счастье, Денис Владимирович даже понятливее обычного и слушает с куда большим интересом, чем смотрел сериал. Как будто я в кои-то веки говорю что-то вменяемое.

Вселяет веру, однако.

Но радуюсь я рано. ГИП мечты внимательно выслушивает меня и спрашивает невпопад:

- Мне вот что интересно, Наташ. Днем ты работаешь, вечером у тебя постоянно я торчу… когда ты писать-то успеваешь? — он смотрит на меня и запинается: кажется, у меня тоже весьма сложные щи. — Нет, я понял, о чем ты говорила, и, в общем-то, согласен. Просто речь о персонажах зашла, вот и вспомнилось.

- А я очень организованная, — мрачно сообщаю я.

Денис с заметным сомнением косится на монитор. Титры закончились, сервис вышел из полноэкранного режима — и в списке свернутых окон виден заброшенный текстовый редактор.

- В норме, — вынужденно добавляю я.

- Но сейчас ты не в норме.

- Нет, — признаю я и тру ладонями лицо. — В норме я набираю где-то половину ежедневной проды в обеденный перерыв и остаток — перед сном либо в транспорте, если не сама за рулем.

Сейчас сконцентрироваться в обеденный перерыв не получается, и вся нагрузка приходится на вечер. Зато я наловчилась печатать текст прямо на телефоне, лежа в постели. Автозамена в половине случаев оказывается адекватнее меня, и это здорово помогает при наборе.

Денис задумчиво кивает, словно мог слышать мой внутренний монолог, и немилосердно демонстрирует профессиональную внимательность к деталям и натренированную память:

- Это из-за того эпизода, про который ты говорила во вторник? Который не получается написать?

Моя нетренированная память на этот раз несвоевременно услужлива и тут же подсовывает примерное содержание так и не написанной сцены.

- Из-за него, — соглашаюсь я так хрипло, что чрезмерно догадливый ГИП вздрагивает и подсовывает мне свою чашку с недопитым чаем. — Не хочу об этом, — уже чуть более вменяемо сообщаю я и возвращаю опустевшую чашку.

Денис смотрит строго на нее и поднимать взгляд не рискует.

- Я слышал, что горло пережимает тогда, когда человек запрещает себе о чем-то говорить, замалчивает что-то важное.

Чашка удостаивается удвоенного внимания. Сентенция про пережатое горло и замалчивание чувств звучит так, словно вычитана где-то в псевдопсихологической статье из женского журнала. Это настолько не вяжется со сложившимся у меня впечатлением от Дениса Владимировича, что я, кажется, даже знаю, от кого он о ней услышал. Иначе с чего бы ему внезапно замыкаться в себе на полуслове?

- Как только у тебя еще ничего не пережало? — хмыкаю я и тоже затыкаюсь.

А мысли — вот где они раньше были, спрашивается? — вдруг сворачивают на книгу, и я понимаю, что сцену с самого начала надо было писать не так.

Не про отца главной героини, пусть бы персонаж давно продуман и разбит на отдельные пункты, которые нужно упомянуть в тексте. Вымышленный отец не вызывает никакого отклика именно потому, что из пунктов и основных выделенных черт не складывается цельный образ.

Зато у меня ведь есть готовый. Хоть это и вопиюще непрофессионально.

Но и я не профессиональный писатель. Зато в голове у меня все еще живет образ папы — не такой, каким я видела его в последний раз, совсем не такой.

Тогда я прилетела на выходные впервые за несколько месяцев, ухватив самые дешевые билеты на чудовищно неудобное время, и папа примчался в аэропорт под утро — встречать меня. И до сих пор каждый раз, когда я вспоминаю папу, перед глазами встает одна и та же сцена.

Он выскакивает из неправильно припаркованной машины, сонный и взъерошенный, и улыбается так светло и искренне, что замордованная рабочей рутиной ассистентка директора вдруг снова чувствует себя маленькой девочкой, любимой дочкой, которую просто грех не подхватить на ручки и не закружить вокруг себя, счастливую и смеющуюся…

Подхватывать меня на ручки — занятие весьма энергозатратное уже лет двадцать пять как. Но обнять — это святое.

- Ты что, плачешь? — подозрительно уточняет Денис и тут же с готовностью подставляет плечо.

Я неопределенно качаю головой. Кажется, да, плачу. Но правильное ощущение от сцены появления отца — вот оно.

Наконец-то.

Я наконец-то пишу, и сцена оживает в воображении. Она не такая, как задумано, но реплики героев звучат естественно, в поведении нет ничего наигранного, и на душе у меня спокойно. Гармонично. Именно так, как должно быть на душе у запойного эскаписта, когда он с головой ныряет в вымышленный мир — со всей его магией, хрустальными дворцами и рокотом водопадов, за которым так легко скрыть какую-нибудь аристократическую тайну…

Разумеется, все это слишком хорошо и размеренно, чего со мной быть никак не может. Поэтому я пишу, даже не дождавшись, когда уйдет гость.

Дениса это ничуть не смущает. Он по-свойски полулежит на кровати, пристроив под спину думку, и сосредоточенно смотрит какой-то ролик на телефоне. Черный провод тянется от правого наушника к смартфону — а второй наушник лежит у него на груди. Я тоже сижу, оставив одно ухо свободным, и это почему-то вызывает теплую усмешку.

Мы не договаривались. Кажется, вообще ни о чем. Но он какой-то беспроблемный, и с ним легко быть на одной волне.

Тут мне вспоминается бородатая шуточка про "потыкай в него палочкой, по ходу, он мёртвый", и весь творческий настрой как рукой снимает. Я давлюсь гнусным хихиканьем, потом почему-то расстраиваюсь и так глубоко задумываюсь о душевном здоровье, что не сразу реагирую на вопрос:

- Ты закончила? — с любопытством интересуется Денис, поставив свой ролик на паузу.

С экрана его телефона какой-то небритый мужик вдохновенно машет надкушенной домашней шаурмой. Ему хорошо.

А мне — завидно.

- Нет, — покаянно признаюсь я и с сомнением кошусь на монитор. Там никому так не хорошо, как мужику с шаурмой, и желание писать пропадает начисто. — Но на пару дней регулярных обновлений хватит, а потом останется только закончить финальную главу и придумать эпилог

Хорошие писатели под конец книги держат регулярный темп выкладок, чтобы не смазать впечатление — и контраст между напряжёнными кульминационными сценами и долгожданным хэппи-эндом.

Но есть хорошие писатели, а есть я.

Я не представляю, как теперь писать финальную главу — вместе с неудачным образом отца главной героини в небытие отправлена пара ключевых предпосылок, и я понятия не имею, чем их заменить.

Что гораздо хуже, мне даже не хочется об этом думать.

- Тогда чем ты так недовольна? — с подозрением интересуется Денис.

- Тем, что дура несобранная, — каюсь я на серьезных щах.

В этой шутке куда больше правды, чем хочется верить. Денис смеётся, и его веселье горчит нерассказанными воспоминаниями.

Он ни словом не обмолвился о своей несостоявшейся невесте, но мне почему-то кажется, что она тоже дура. Разве что, может быть, собранная.

Но эти мысли я держу при себе. Здесь моего мнения никто не спрашивал.

- Можно прочитать? — спрашивает Денис внезапно, и я напряжённо пожимаю плечами:

- Я поставлю на таймер.

- То есть никаких привилегий? — с разочарованием уточняет ГИП моей мечты и заламывает брови домиком.

Жалобно.

- Никаких, — сурово подтверждаю я и демонстрирую готовность закрыть монитор собственной грудью.

Денис умудряется заломить брови ещё сильнее — так, что мимические морщинки рассекают не только лоб, но ещё и тянутся по диагонали от верхнего века вверх.

- Никаких, кхалиси, — ещё суровее постановляю я. — Ещё ничего не вычитано.

А вот это — ошибка новичка. Если хочешь сказать "нет", говори "нет" и никогда не объясняй, почему "нет". За объяснения слишком легко ухватиться в качестве дальнейшего диалога, и если у собеседника язык подвешен, то он вас и уболтать может.

У Дениса язык подвешен прекрасно. Увы мне, моему самолюбию и всем моим опечаткам.

Чтобы не трястись над ним и его реакцией, я позорно сбегаю, загружаю посудомойку и долго раздумываю над выбором режима. Заново ставлю чайник и перебираю чайные сборы на полке, а потом еще замираю над двумя пачками печенья, прикидывая, какое подойдет лучше. В конце концов сдаюсь и все-таки возвращаюсь в комнату.

А там меня ждет самое пугающее зрелище — задумчивый читатель.

Я пишу развлекательные романы. В них нет ни тонкой философии, ни детально проработанного окружения, ни даже особого смысла — только крючки-триггеры, о которых интересно читать. Если начать разбирать книгу на составляющие, есть большой риск внезапно обнаружить, что за сногсшибательно атмосферное первое впечатление отвечают картонные декорации, размалеванные акриловыми красками, как в любительском театре. А под сценой скрывается подпитый суфлер и вместо положенной приличному произведению морали подсказывает персонажам плоские реплики, которые вписываются в законы жанра, но не в логику повествования.

Кроме того, даже у классиков синие занавески иногда означают просто синие занавески. Но если начать над ними задумываться, как нас старательно приучали…

- Ну, жги, — обреченно вздыхаю я и на всякий случай присаживаюсь, чтобы падать было невысоко.

В конце концов, даже интересно, что нового может сказать о моих книгах Денис. Моя целевая аудитория все-таки не включает мужчин средних лет.

- Не знаю, как сказать, — признается Денис. Даже смущаться он умудряется как-то серьезно, и я пожимаю плечами: эта проблема не нова.

Многие чувствуют себя неловко, когда от них требуют делиться впечатлениями. Во-первых, книга может банально никакого впечатления не производить. Во-вторых, впечатления еще нужно сформулировать — а советские школы наносят непоправимые психологические травмы, когда дело доходит до рассуждения о литературе и синих занавесках. В-третьих, на осмысленный диалог тоже нужен внутренний ресурс.

А на страничку с развлекательными книгами очень часто заходят именно потому, что ресурса уже нет.

В норме, возможно, я бы даже постаралась об этом рассказать. Вряд ли это так уж сильно помогло бы, но позволило бы перевести тему и обойти острый угол.

Проблема в том, что моя норма подразумевает письменное общение с читателем. С устным у меня как-то не очень.

- Не напрягайся, — советую я и снова встаю. — Чаю?

- Чаю, — серьезно соглашается Денис и продолжает прежде, чем я успеваю скрыться в кухне: — Но потом. Я хотел сказать, что… в общем, кажется, что вот этот сегодняшний кусок и всю предыдущую книгу писали два разных человека. Это из-за… — он снова запинается и беспомощно отводит взгляд.

Я снова неопределенно пожимаю плечами. Стиль всегда отличается, когда текст выходит, словно из-под палки — и когда вылетает из-под пальцев в едином порыве, как сегодня вечером.

Будь я профессиональным писателем, меня бы это, наверное, беспокоило бы. Следом за разбросом стиля частенько следует обвинение в использовании литературных негров и грандиозный скандал на все эти ваши интернеты. Но мне вовсе не обязательно волноваться из-за репутации.

Тут радоваться надо, что она вообще есть.

- Это из-за того, что я сделала чертовски непрофессиональную штуку, — хрипло признаюсь я и выдаю дурацкую виноватую улыбку.

- О, — только и произносит Денис и снова отворачивается к монитору.

Я все-таки притаскиваю чашки и сразу две пачки печенья. На вкус они неотличимы. А вот чай вполне недурен.