Эми Майерсон - Книжный магазинчик прошлого

Я жестом показала, что все в порядке, борясь с желанием вступиться за Билли.

– Возможно, он не знал, как начать разговор о моем отце. Но в конечном счете я просто устал от этой односторонней поддержки. Закончить наше общение оказалось довольно легко. Билли учился на факультете геологии. Я изучал физику. Затем я поступил в аспирантуру в другом городе, а Билли остался здесь. Мы периодически выходили на связь друг с другом, но возможность увидеться выдавалась редко. По правде говоря, мне кажется, что в тот день, когда я выступал с лекцией, я увидел его впервые после выпуска.

– Он пришел, чтобы рассказать об Эвелин? – спросила я, переводя тему разговора опять к ее смерти.

Джон кивнул и продолжил. Он сказал, что даже не помнит конец своей речи. Он не помнил, как пожимал руки своих коллег, подошедших поздравить его. Все его внимание занимал Билли и тревожные догадки: что же такое ужасное он хотел ему рассказать.

Когда толпа разошлась, Джон подошел к Билли.

«Что случилось?»

«Мы можем где-нибудь поговорить?» – спросил Билли.

«Билли, ты меня пугаешь».

«Эвелин».

Билли расплакался, и в этот раз Джон понял, что Эвелин действительно умерла. Джон вспомнил фотографии, которые они отправляли ему каждый год на Рождество. Билли и Эвелин на пляже. Билли и Эвелин в лыжных ботинках у подножия горы Биг-Бэр.

«Мне нужна твоя помощь», – признался Билли.

Они дошли до Мэйн-стрит и сели на веранде кафе, расположенном в розовом викторианском домике. Билли протянул Джону листок бумаги, исписанный вычислениями.

«Мне нужно твое экспертное мнение. Если не брать в расчет образование черных дыр, у частиц может быть только ограниченное количество вариантов возможного расположения. Значит, комбинации могут повторяться».

«Верно», – кивнул Джон, не понимая, к чему ведет его старый друг.

– Эти вычисления – его расчеты расстояния до параллельных вселенных. На тот момент теории о множестве вселенных уже были на слуху, – объяснил мне Джон. – Но я не очень понимал, зачем Билли показывает их мне. На самом деле я удивился, насколько примитивными оказались его вычисления. Любой старшеклассник, если у него хороший учитель физики, смог бы правильно все рассчитать.

Джон сделал глоток кофе и приготовился к объяснению довольно посредственных исчислений своего друга.

«Предположим, что комбинации частиц рандомно распределены по вселенным. Нет причин думать, что двойники нашей вселенной встречаются чаще, чем двойники любой другой. – Билли указал на первое вычисление на смятой странице. – В пределах этого расстояния теоретически можно найти частичку вселенной, абсолютно идентичной нашей, где жизнь разворачивается точно таким же образом, как в нашем мире. – Билли указал на другое число. – Здесь можно найти копию нашей вселенной, но не идентичного двойника. – Он подвинул палец. – А здесь существует вселенная, чей мир похож на наш, но ее частицы сложились в другие сценарии, в другие судьбы».

Билли остановился на этом числе.

«Да, Билли, в теории это так, – согласился Джон. – Но параллельные вселенные – лишь гипотеза. Они уходят за пределы нашего космического горизонта. Никаких объективных доказательств не существует».

Билли не убирал палец с последнего вычисления.

«Мир, такой же, как наш, где возможны другие варианты развития событий!»

Джон смотрел на кончик его пальца, крепко прижатый к бумаге, и казалось, что он вот-вот проткнет ее.

«Математика работает и в рамках инфляционной модели».

Губы Билли растянулись в улыбке. Джон хотел встать и уйти, накричать на друга за то, что тот оборвал величайший день в его подающей надежды карьере какими-то дурацкими теориями, которые никогда не воплотятся в жизнь. Он напомнил себе, что у Билли траур. Напомнил, что нужно быть терпимее.

«Билли, погоди минуту. Я не очень понимаю, чего ты ждешь от меня».

«Где-то внутри нашей мультивселенной она все еще жива».

«Билли, – мягко проговорил Джон, – невозможно узнать, что находится за космическим горизонтом. Ты же в курсе. Даже если существуют другие миры, похожие на наш, где мертвые все еще живы, мы этого никогда не узнаем. Наша вселенная – единственный известный нам дом».

«Да, – согласился Билли. Джон сложил лист с расчетами и аккуратно положил его в нагрудный карман друга. – Просто мне легче от мысли о том, что, возможно, в каком-то из миров мы все еще счастливы».

Джон не знал, что сказать. Он хотел спросить Билли о том, что случилось с Эвелин, но вдруг понял, что уже и так знает самое главное: Эвелин умерла, и Билли пытался найти способ вернуть ее. Он надеялся, что Джон подправит его вычисления, поможет ему рассчитать все вариации инфляционных моделей. Билли обратился к Джону по старой дружбе, ведь они всегда разговаривали друг с другом научными терминами, и в этих безумных расчетах заключалось настоящее горе, которое он не мог выразить напрямую. Джон оставил на столе несколько долларов и положил руку на его плечо.

«Пойдем, – сказал он. – Куплю тебе выпить».

– Не пей с человеком в трауре, – посоветовал мне доктор Кук. – В итоге ему станет только хуже, а ты так напьешься, как никогда в жизни.

Словно Виктор Франкенштейн, Билли использовал науку, дабы справиться с горем. У Виктора Франкенштейна был друг детства, Анри Клерваль, который мог бы предостеречь его от вмешательства в круговорот жизни. У Билли же был Джон Кук, напоминающий ему о непостижимости науки. Математические расчеты не оживила бы Эвелин, а даже если бы смогли, все мы знаем историю зловещего монстра и Виктора Франкенштейна, ученого с благими намерениями.

– Мы продолжали периодически общаться по профессиональным вопросам, но с того дня я его не видел.

Взяв с письменного стола несколько книг и яблоко, Джон положил их в свою сумку.

– Я очень соболезную по поводу твоего дяди.

Он перекинул сумку через плечо.

Мы вместе вышли в коридор и прошли до главного входа.

– А зачем он приехал на конференцию? Зачем нужно было выискивать вас?

– Незадолго до этого в университетском журнале написали большую статью обо мне. Скорее всего, он ее увидел. И скорее всего, он узнал, что я читаю лекции, и решил, что я найду способ помочь.

Мы прошли через стеклянные двери к затененному проходу.

– Как вы думаете, встреча с вами помогла Билли справиться с горем?

– Печаль похожа на лабиринт. Ты путаешься и выбираешь неправильные повороты, но в конечном итоге находишь выход.

Уже на улице я показала Джону, где припарковала машину. Ему же предстояло пойти в противоложную сторону.

– Спасибо, что столько рассказали о моем дяде, – воскликнула я и пожала ему руку.

– Билли был хорошим человеком, но жил всегда внутри своей головы.

Джон помахал на прощание, и мы разошлись.

Сев в машину, я перечитала новую загадку.

«Что бы ни случилось, я знала, что выживу. Более того, я знала, что продолжу работать. Выживать – значит, перерождаться вновь и вновь. Это нелегко, к тому же это всегда больно. Но или так, или смерть».

Я постаралась представить, как эти слова произносит Билли, но вместо этого слышала другой голос, тоже очень знакомый. «Я выжила. Это было нелегко. Другого выбора нет». Слова идеально ложились под мамин нежный, спокойный тембр. Я еще раз взглянула на листовку. 17 и 20 февраля 1986 года, спустя несколько месяцев после моего рождения. Вероятно, Эвелин умерла где-то в промежутке между 1984 годом, когда открылись «Книги Просперо», и конференцией доктора Кука. Наверное, я была еще совсем маленькой, а мама никак не могла справиться с ее смертью. Со временем она научилась скрывать свою боль, и все же, почему она никогда не говорила со мной об Эвелин? Почему ее фотография никогда не стояла на книжной полке в гостиной, рядом с фотографиями других покойных, но не забытых родственников – маминых родителей, папиного брата.

Почему же мы не вспоминали и об Эвелин?

Сколько я себя помню, каждое воскресенье мои родители мариновали мясо, разжигали гриль и завершали выходные очередным выпуском «Пикника с семьей Брукс». Неважно: дождь ли на улице или палящее солнце. Хорошо ли мы себя чувствуем или нет. Дома ли я или на другом конце страны. Каждое воскресенье они следовали своей традиции.

Я ждала маму во дворике. По всему участку цвели мамины розы. Десятки оттенков красного захватили лужайку. На дереве авокадо, как это всегда бывало в конце июня, появлялись плоды – маленькие шарики размером с оливку.

Мама подошла ко мне с двумя бокалами вина. Ее кудрявые волосы, достающие до плеч, красиво развевались на ветру. Она была в старой папиной футболке поло и шортах цвета хаки – ее обычная одежда для работы в саду. Я пыталась представить прежнюю маму: Сьюзи, с ее гладкими, выпрямленными волосами, вокалистку Lady Loves, которая очаровала папу своей строптивостью и сбивала Джона Кука с ритма. Сьюзи, одно только присутствие которой в коридоре рядом с классом биологии могло напугать Билли и заставить спрятать в карман собственноручно сделанную лягушку для Эвелин. Но когда она, встряхнув кудряшками, подошла ко мне с бокалами розового вина, я увидела свою маму со спутанными от панамки мягкими локонами и покрасневшими от палящего солнца щеками.

– Шефердия красиво цветет в этом году, – сказала я и взяла бокал. Дерево покачивало забор, а перед ним красовались кусты роз. На траве виднелись опавшие разноцветные лепестки.

– Не знала, что ты разбираешься в ботанике, – ответила мама.

– Я уже столько лет твоя дочь, что вполне могу отличить это дерево от чайно-гибридных роз.

Она вздрогнула, и я почувствовала, что атмосфера между нами слишком напряженная для саркастических шуточек. Я хотела, чтобы она заботливо убрала мне за ухо прядь, упавшую на лицо, но она держалась очень отстраненно.

Палящее солнце раннего вечера никак не унималось. Я нашла убежище в тени веранды, и мы уселись за стол на крыльце.

– Как там у Джоани? – спросила мама.

– Я переехала в квартиру Билли. Домик Джоани тесноват для гостей.

– Странно, наверное, жить там?

– Немного, – призналась я.

– Ты же помнишь, что всегда можешь вернуться домой?

– Помню.

Мы смотрели на безоблачное небо, попивая вино и избегая зрительного контакта. Я все еще думала о рассказе доктора Кука, как он вздрагивал от одного воспоминания о маме. Будучи подростками, Джон и Билли боялись ее. Я помню запуганный взгляд Билли, когда она накричала на него в мой двенадцатый день рождения. Он и во взрослом возрасте не мог с ней сладить. Но я никогда ее не боялась. Я и сейчас ее не боялась.

– Как так получилось, что ты никогда не упоминала об Эвелин?

Мама разглядывала плескавшееся в бокале вино, мерцающее на солнце рубиновым цветом.

– Не нашлось повода.

– Но она была твоей лучшей подругой!

– Была.

– И женой Билли?

– И женой Билли.

– И тебе не кажется странным, что я никогда о ней не слышала?

Мама сделала небольшой глоток, задумавшись.

– Возможно, – в конце концов, призналась она, а потом посмотрела на свои наручные часы и поднялась. – Что ты хочешь от меня услышать? Я не могу говорить об этом. Мне нужно было жить дальше, вот и все.

Она с нахмуренным выражением лица скрылась за дверью, но я прошла следом за ней на кухню.

– Каким был Билли после ее смерти? Насколько я помню, от него всегда немного веяло грустью.

– Тебе он казался каким-то волшебным. – Мама открыла духовку и положила на верхнюю подставку стеклянное блюдо с картофелем.

– Это из-за Эвелин он был таким печальным?

– Он вообще был тем, кем был, только из-за Эвелин.

Ее лицо скрывалось за дверцей духовки, и мне оставалось лишь догадываться, с какими чувствами она это произносила. Закрыв духовку, мама поднялась на ноги и настроила таймер на сорок минут.

– Хочу принять ванну перед ужином. Скажешь папе, чтобы он поставил мясо минут через десять? – Она указала взглядом на гараж, откуда доносилось жужжание шлифовального станка.

Я пошла за ней к лестнице.

– Почему ты не хочешь поговорить со мной?

Мама остановилась и посмотрела на меня с высоты нескольких ступенек.

– Родная, я весь день возилась в саду. Можно я искупаюсь перед ужином?

– Но ведь здесь все свои. Ты можешь хоть с перепачканным лицом сидеть. Можешь не снимать свою рабочую одежду. Да и вообще прийти голой. Можем стать семьей нудистов!

В обычное время мои слова бы ее рассмешили, но в этот раз она только холодно ответила:

– Мне нужно немного побыть одной.

Она быстро поднялась по ступенькам и исчезла за дверью своей спальни. Со стены донеслось журчание воды в трубах. Я представила, как мама большим пальцем ноги проверяет температуру перед тем, как зайти в ванну. Интересно, думала ли она обо мне или Эвелин? Она, возможно, и пережила ее смерть, но явно не смирилась с ней.