– Имя? – с недоверием спросил он.

– Я Миранда. Миранда Брукс. Мое имя вряд ли есть в… – постаралась объяснить я, но он скрылся в своей будке, чтобы проверить список посетителей.

Охранник открыл ворота. Он указал на дорогу, ведущую направо.

– Езжайте до самого верха.

Я чуть не спросила, откуда в списке появилось мое имя, но вместо этого уточнила:

– К Берту Вестону?

– Как я и сказал, до вершины холма. Вы не пропустите его дом.

Я выехала на извилистую дорогу к Орчард Истейт. Меня впечатлило то, что Билли действительно учел все.

Я припарковалась у большого особняка с лепниной и черепичной крышей. Кровь застучала в висках. Как же я ждала этого момента. Наконец-то я получу ответы. Над верхней губой выступил пот, пока я рассматривала дом Берта Вестона, выполненный в средиземноморском стиле. Судя по отсылкам к сэру Уолтеру Эллиоту и произведениям Джейн Остин, Билли не собирался поведать мне нечто положительное о Берте. Если он решился отправить меня к человеку, которого презирал, значит, только Берт мог рассказать мне что-то такое, что не мог знать никто другой. И если мама так отчаянно пыталась остановить меня, значит, скрываемая правда имела куда более значимый вес.

Я отстегнула ремень безопасности и выбралась из салона, вдохнув душный полуденный воздух.

Дверь открыла сиделка-филиппинка. Позади нее ширилась темнота. Повеяло холодом из кондиционера, будто моих рук коснулся шелковый шарф.

– Не знаю, ждет ли меня мистер Вестон. Я Миранда Брукс. Мой дядя, Билли Силвер, отправил меня сюда, чтобы я поговорила с ним.

– Миранда! Заходите, заходите! – Она распахнула дверь, и я прошла в комнату, бывшую, судя по всему, гостиной. Я удивилась, насколько легко мне это далось. – Сегодня у него хороший день, но все равно будьте с ним деликатнее. Он нервничает, когда не получается что-то вспомнить.

Берт сидел в инвалидном кресле и смотрел мыльную оперу по телевизору, висящему над мраморным камином. В антикварном шкафу отражался его профиль: длинный нос и невозмутимое лицо.

– Он не понимает испанский, поэтому смотрит без звука. Сам придумывает сюжет под то, что видит. – Сиделка включила свет. – Берт, ты ослепнешь, если будешь смотреть в темноте!

Он повернул кресло в нашу сторону.

– Почему это я ослепну?

– Я шучу, Берт.

– А. – Он посмеялся и посмотрел на меня так, будто хотел понять, кто я. – Здравствуй.

– Берт, это Миранда. Помнишь, я говорила, что она может зайти? Она племянница Билли Силвера.

– Быть этого не может, – со злостью отчеканил он.

Сиделка повернулась ко мне.

– Он весь день вел себя хорошо. – Она положила руку на его плечо и наклонилась ближе. – Это Миранда. Она проделала долгий путь, чтобы увидеть тебя. Здорово же, что пришли гости.

– Здорово, – повторил он дрожащим голосом. Если он и был тщеславен в те годы, когда Билли знал его, с возрастом от этого тщеславия не осталось и следа. Его щеки исполосовали глубокие морщины. Он выглядел слабым и не мог двигаться. Возможно, мне стоило оставить его в покое, но чем больше он вглядывался в мои глаза, тем быстрее его испуганный взгляд превращался во что-то, отдаленно похожее на дружелюбие.

– Я буду в соседней комнате, – сообщила сиделка перед выходом. – Если будет капризничать, позовите меня.

Как только мы с Бертом остались одни, он нажал на кнопку и покатил коляску к стене, чтобы выключить свет.

– Ненавижу спать с открытыми окнами, – засмеялся он. – Не знаю, зачем я это сказал.

Я села на диван, наблюдая за тем, как он смотрит в пустоту. Я никогда не проводила время с пожилыми людьми: ни со здоровыми, ни с больными. Мой дедушка – отец мамы и Билли – являлся единственным из всех моих дедушек и бабушек, кто остался в живых. Ему было немного за семьдесят, он всю жизнь курил и к тому моменту уже находился в доме престарелых. У моих родителей сохранилась фотография, на которой мы с ним вместе в больнице, но я совсем не помню, как мы его навещали. Мама сказала, что я его боялась, и от этого ей и ее отцу было больно, поэтому она редко приходила со мной. Когда он умер, мне исполнилось два года. Хотя болезнь поразила его задолго до смерти, он был в здравом уме. Представить не могу, как бы тяжело пришлось маме, если бы ее отец оказался в таком состоянии. Я отмахнулась от мысли о ней. Мне не хотелось вспоминать о ней сейчас. И жалеть ее мне тоже не хотелось.

– Лоретта? – спросил Берт, вдруг осознав, что я с ним в одной комнате. Он подкатил кресло ко мне и остановился так близко, что я почувствовала запах лука у него изо рта и увидела перхоть в его редеющих волосах.

– Миранда, я Миранда, – улыбнулась я, отодвинувшись немного назад.

– Да. Верно.

– Я хотела поговорить с вами о вашей дочери, Эвелин.

– Она каждое воскресенье ела панкейки. Никогда не видел детей, которые могут съесть столько панкейков. – Он остановился. – О чем это я?

– Вы рассказывали о вашей дочери Эвелин.

– Лоретта? – Он подкатил коляску еще ближе.

Я положила руку на его ладонь. Она оказалась ледяной и безжизненной.

– Меня зовут Миранда. Миранда, – четко проговорила я, будто если сказать мое имя громче, он поймет, о ком идет речь. – Я не Лоретта. Я Миранда.

Его глаза заслезились. Мне стоило позвать сиделку. Даже если он и был когда-то так же тщеславен, как сэр Уолтер Эллиот, если и был когда-то достоин презрения Билли, такого наказания не заслуживал никто.

Берт с удивительной силой схватил меня за предплечье.

– Почему ты ушла, Лоретта?

– Я Миранда. Я здесь. – От этого разговора у меня закружилась голова.

– Ты подумала об Эвелин? Ты не задумывалась, что ты с ней сделала? – умолял он.

– Что сделала Лоретта? Она мать Эвелин? – Я не собиралась притворяться другим человеком, но решила подыграть ему. Он хотел рассказать о Лоретте. Я хотела слушать. – Что Лоретта сделала с Эвелин, Берт?

– Ты знаешь, она умерла, – спокойно ответил Берт.

– Да, Эвелин умерла. Она умерла тридцать лет назад. – Он выглядел так, будто пытался посчитать, достойны ли тридцать лет целой жизни или это всего лишь ничтожный пласт времени. – Вы помните, как умерла Эвелин?

– Конечно, помню! – Он вновь разозлился. – Ты думаешь, я могу забыть, как умерла моя собственная дочь?

– Как она умерла, Берт? – Я сжала его холодную ладонь.

– Ты должна была забрать ее, – сказал он слабым голосом. От вида его измученного лица по моему телу пошли мурашки.

– Берт, что случилось с Эвелин?

– Ты забыла? – Он ухватился за мое плечо. – Как ты могла забыть?

– Забыть что, Берт? Что я забыла? – Он смотрел мне прямо в глаза, но я не могла понять, где он находился в тот момент, говорили ли мы о смерти Эвелин или о чем-то совершенно другом.

– Она ждала тебя в школе. Ты так и не пришла.

Слеза скатилась по его правой щеке.

– Берт, я не понимаю, о чем вы. Кто ждал? Эвелин умерла в автокатастрофе?

– Она сидела на ступеньках у школы и ждала, совсем одна. Ты должна была заехать за ней, Лоретта. Почему ты не забрала ее с собой? Почему оставила Эвелин со мной?

– Лоретта ушла от вас, Берт? – Берт кивнул. – Она бросила Эвелин?

– Да. – Он то ускользал, то возвращался ко мне. Мгновение со мной. Следующее мгновение – он исчезает. Казалось, прошлое здесь, совсем рядом, словно он может окунуться в него.

– Что случилось с Эвелин, Берт? – Я наклонилась к нему, как это делала сиделка, стараясь создать ощущение близости, которое помогло бы вернуть его в настоящее.

– Ты так похожа на Эвелин. И на Лоретту. Эвелин выглядела точь-в-точь как Лоретта, когда была беременна. Я все хотел сказать ей об этом, но не знал как.

– Что вы имеете в виду? – Я не различала, что из его слов являлось выдуманными событиями из прошлого, что приукрашенными отрывками из мыльных опер, а что – правдой. – Эвелин была беременна? У нее был ребенок?

– До того, как мы уехали из нашего фруктового сада. Она не хотела воспитывать ребенка там. А если бы мы остались на нашей ферме, возможно, ты бы не ушла.

– Вы говорите о Лоретте, – решила я за него. – Лоретта была беременна, когда вы жили среди фруктовых садов. Не Эвелин.

– Я именно это и сказал.

– Вы помните Билли?

– Билли? – спросил он таким тоном, словно сомневался, существовало ли вообще такое имя.

– Муж Эвелин, Билли Силвер.

– Убийца! – закричал он. – Убийца!

– Ш-ш-ш. – Я повернулась к двери, ожидая, что сейчас прибежит сиделка. В соседней комнате шумел телевизор, поэтому если она и услышала какую-то суматоху, то, скорее всего, решила не вдаваться в подробности. – Тише, Берт. Спокойно.

– Он убил ее. Он убил мою Эвелин! Я пытался найти доказательства, но не смог. Он не заслуживал ее. Он не заслуживал их обеих! – Берт мотал головой, будто прошлое можно задушить, если приложить немного усилий.

– Их обеих – это кого? – Я окончательно запуталась. У меня не получалось сложить по кусочкам историю Берта.

– Эвелин и ребенка, – объяснил он.

– Какого ребенка? Какого ребенка?

– Эвелин.

– Эвелин – ваш ребенок, Берт. Эвелин была вашей дочерью.

– Эвелин была моей дочерью, – согласился он.

– Значит, у Эвелин не было детей?

– У Эвелин не было детей.

У меня кружилась голова, как после алкоголя. Если это хороший день, то боюсь представить, на что похож плохой.

Берт отвернулся к телевизору над камином. На экране красовалась высокая женщина с крашеными светлыми волосами и неестественно голубыми глазами. Она о чем-то разглагольствовала в беззвучном режиме, так активно жестикулируя, будто говорила на иностранном языке.

– Моя любимица. Эсмеральда. Такая вспыльчивая. Это прекрасно.

У меня все еще оставалось множество вопросов, но что бы Билли ни хотел мне передать, Берт был не в силах рассказать это. И все же среди всей неурядицы, сказанной им, одно слово не вылетало у меня из головы. «Убийца! Убийца!»

Но Билли не мог быть убийцей. Это же за гранью возможного! Он посвятил свою карьеру стремлению сделать мир чуточку безопаснее, спасти людей от смерти и разрушений. Билли не убил бы свою жену, однако Берт с такой ясностью ума кричал: «Убийца! Убийца!» За весь наш разговор эти слова явились единственным обвинением, не вывернутым наизнанку, не вкрученным в спираль из останков воспоминаний и бесконечного сожаления. «Убийца! Убийца!» Берт был настолько уверен, что Билли убил ее, хотя не имел никаких доказательств.

Однако я знала, что Билли тоже винил себя.

Вдруг Шейла ошибалась? Что, если не горе заставляло Билли считать, будто Берт заслуженно осуждал его? Что если в смерти Эвелин действительно был виновен Билли?

Мы с Бертом продолжили смотреть мыльную оперу, пока не пришла сиделка. Он вновь успокоился, не до конца сознавая, что я сижу рядом.

– Что ж, Берт, – улыбнулась женщина, включив свет. – Как насчет дневного сна? Давай попрощаемся с Мирандой.

Он взглянул на меня с тем же выражением смутного признания, с каким впервые встретил.

Я осталась одна в гостиной в ожидании сиделки. Вскоре она вернулась и села рядом.

– Как ваши дела?

– Порядок. Он принял меня за Лоретту.

– Он и меня с ней часто путает. Я понимаю, как это тяжело, но вам стоит почаще навещать его. Ему это на пользу. Даже если он не может этого выразить, общение с друзьями помогает ему восстановить память.

– Он когда-нибудь говорит о своей дочери, Эвелин? Она была моей тетей.

Хотя была ли Эвелин моей тетей? Была ли она частью моей жизни?

Сиделка кивнула.

– Я надеялась, что Берт расскажет о ней. К сожалению, она умерла раньше, чем мы успели познакомиться.

Сиделка подошла к шкафу и достала из кипы старых фотоальбомов книгу в полотняном переплете выцветшего золотистого цвета. Она протянула ее мне: то был выпускной альбом 1969 года с рельефным украшением в правом нижнем углу. Мама окончила школу в том году. Эвелин, вероятно, тоже.

Я открыла альбом и увидела на первой странице несколько памятных подписей, адресованных Эвелин. «Удачи в Вассаре!», «Мне нравилось сидеть рядом с тобой на занятиях в драмкружке! Все еще думаю, что ты должна играть, а не заниматься декорациями!», «Никогда не забуду, как ты подожгла счетчик на уроке химии!» и «Не переставай бороться за правое дело!»

– Берт хранил это? – спросила я.

– Удивительно, что пробуждает воспоминания, а что – нет. Даже когда у него не получается вспомнить, он все равно любит рассматривать старые фотографии.

– Я могу полистать этот альбом?

Она нахмурилась.

– Мне нужно приготовить Берту ужин. Не торопитесь.

Она ушла, и я осталась одна в холодной гостиной.

Я бегло просмотрела первые страницы альбома. Портреты учителей, работников школы, а затем вдруг фотографии из газеты, где Эвелин, одетая в вязаный жилет, сидит за столом. Длинные волосы обрамляли ее лицо. Она выглядела серьезной и задумчивой, гораздо старше своих восемнадцати лет. Эвелин была одной из двух девушек, участвовавших в дискуссионном клубе. Она также состояла в студенческом совете, в организации Key Club и национальном обществе почета. Я посмотрела, на какие кружки ходила мама. Она участвовала в джаз-клубе – в альбоме нашлась фотография, на которой она танцует за микрофонной стойкой. Она выглядела такой своенравной, активной и молодой. Я пролистала весь альбом, надеясь найти какие-нибудь совместные фотографии мамы и Эвелин, какое-нибудь доказательство, что они были лучшими друзьями. Их портреты ничем не отличались от портретов их одноклассников, разница виделась только в прическах. У Эвелин были длинные, прямые волосы. Мама носила стрижку в стиле паж, ее уши и брови скрывала челка. Я никогда в жизни не видела ее с такими короткими волосами.