Я училась во втором классе. В нашем школьном кабинете стояла клетка с двумя морскими свинками, но Билли пообещал мне, что их никто не съест.

Билли всегда был покладистым. Когда он спросил, можно ли отвезти меня в Сан-Франциско после землетрясения в 1989 году, мама предложила поехать туда вместе, и мы отправились в шестичасовую поездку на ее универсале. Когда он захотел взять меня с собой в Сан-Диего на игру «Падрес», мама предложила сходить на «Доджерс». Детский автодром вместо картинга, вейкбординг вместе серфинга, сноркелинг вместо дайвинга. Билли никогда не спорил, не настаивал на своей идее. Он просто говорил: «Ты права. Так лучше» и соглашался на предложения мамы, будто сам их придумал.

– И так продолжалось много лет. Мы не обсуждали наш уговор. Мы даже не говорили об Эвелин. Порой я забывала, что он тебе не дядя.

Но она ни на секунду не забывала, что я дочь Эвелин.

И Билли не забывал.

* * *

Еще один камнем преткновения стала водка. Мама не знала, когда Билли пристрастился к этому напитку. Она не помнила, что он ее пил при Эвелин. Он вообще не пил ничего крепче пива. Мама хранила бутылку дорогой русской водки, на случай если Билли придет в гости. Чем дороже была бутылка, тем быстрее он ее выпивал. Тогда мама перестала покупать водку, и когда она, набравшись смелости, сказала Билли, что алкоголя нет, тот лишь пожал плечами и достал из кармана пиджака две маленькие бутылки.

«Мне это не нравится», – сказал папа, выбросив пустые бутылочки в урну.

«Дэвид, он взрослый человек. Ему можно пить».

Папа никогда не пил. По его мнению, регулярное потребление чего-либо приводило к зависимости, а зависимость приводила к болезни. Но тот факт, что алкоголь довел его отца до болезни, не означал, что то же самое касалось Билли.

– Папин отец был алкоголиком?

Мама грустно кивнула.

– Значит, та авария?..

– Я думала, ты знаешь.

– Я понятия не имела.

Мне всегда рассказывали, что папина семья ехала на машине поздно ночью, когда на дорогу выбежал олень. Его отец резко свернул в сторону, и автомобиль врезался в дерево. Я почти не расспрашивала папу о его семье, поэтому даже не подозревала, что он скрывал правду об их смерти.

– Билли обычно контролировал себя, когда пил. Но случилось несколько неприятных ситуаций.

Мама сказала, что той ночью, в мой двенадцатый день рождения, Билли не впервые заявился к нам домой чересчур взбудораженным. От него пахло водкой. Впрочем, это был первый раз, когда он пришел в такое время.

– Билли всегда тяжело переносил твой день рождения.

Мама не знала, куда он уходил в эти дни. Она понимала, что не стоит спрашивать.

– Почему-то в том году он настоял, что обязательно придет на праздник.

Якобы скибол был его слабостью, и он хотел увидеть, как я отбиваю бейсбольные мячи. Мама решила, что его траур вошел в какую-то новую фазу. Билли даже предложил принести торт. К счастью, она не переложила эту задачу на него.

– Я даже не расстроилась оттого, что он пропустил вечеринку. Ты веселилась со своими друзьями и не заметила его отсутствия. Все было нормально, пока он не пришел посреди ночи.

У мамы всегда был чуткий сон. Она услышала, как машина подъехала к дому, и спустилась вниз до того, как Билли позвонил в дверь.

«Она еще не спит?»

Билли хотел пройти внутрь, но мама перекрыла ему путь. От него так сильно несло алкоголем, будто он принял ванну с водкой. Он встал на цыпочки, вглядываясь вглубь интерьера за ее спиной.

«Миранда?»

«Тихо. Она спит».

«Боже, Сьюз. Я не знаю, как так получилось. Я не хотел. Я еще днем собирался выйти из дома, и тут… – Он посмотрел на запястье, хотя никогда не носил часы. – Боже, Сьюз, я не нарочно пропустил ее день рождения».

Сьюз. Она пыталась припомнить, когда он в последний раз так ее называл.

Мама открыла дверь.

«Заходи, я постелю тебе в гостевой комнате. Можешь утром поехать с Мирандой на завтрак».

Билли полез в карман и достал оттуда пару изумрудных сережек. Мама почувствовала, как что-то сжалось в груди, когда она поняла, что это за сережки. Капельки в обрамлении золота в четырнадцать карат. Совершенно неуместно для двенадцатилетнего подростка.

«Как думаешь, ей понравится?»

«Ты ведь не серьезно».

«Я хочу подарить их ей».

«Билли, это неподходящий подарок для ребенка».

Ее сердце забилось быстрее. На глазах проступили слезы. Она смахнула первую слезинку, покатившуюся по щеке.

«Но это серьги Эвелин».

«Я знаю, чьи они».

Мама гуляла с Эвелин, когда они нашли эти сережки в антикварной лавке в Беверли-Хиллз. Они бродили по бульвару Робертсон, и внезапно Эвелин остановилась, увидев их на витрине. Она побледнела, рассматривая украшение сквозь стекло, и сказала, что это серьги ее матери.

«Заходи, Билли. – Мама жестом пригласила его в дом. – Обсудим это утром».

«Не поступай так. Ты вечно так делаешь».

«Как делаю?»

«Относишься ко мне как к ребенку».

«Я не отношусь к тебе как ребенку. Я отношусь к тебе как к пьяному мужчине средних лет, который ждет, что его пожалеют, потому что он забыл о дне рождении своей племянницы».

Они замолчали. Билли стеклянными глазами уставился куда-то за мамину спину. Мама обернулась и увидела меня наверху лестницы.

«Миранда, иди спать».

Я застыла на месте, и она добавила:

«Сейчас же».

Я пулей ринулась в комнату.

«Очень мило», – проворчал Билли.

«Что, прости?»

«Не надо на нее кричать».

Он все так же держал в руке серьги. Они были темно-зеленого цвета. Эвелин носила эти сережки почти каждый день. Мама думала, что ее похоронили с ними.

«Пожалуйста, не надо учить меня, как мне воспитывать свою дочь».

«Мою дочь», – возмущенно парировал он.

– Мне стоило уйти спать, но этот конфликт напрашивался уже давно. Мы слишком долго избегали откровенного разговора. Я ждала этой ссоры ничуть не меньше, чем он.

Билли начал кричать и ругаться. Он без остановки и беспорядочно выкрикивал обвинения. Лгунья. Эвелин. Миранда. Секреты. Ты этого хотела. Ты ее украла.

«Мало того, что ты заявляешься сюда посреди ночи, так еще и сваливаешь на меня всю вину! – воскликнула мама, перебив его. – Твою мать, и как тебе наглости хватает?»

Он ткнул в нее пальцем.

«Ты воспользовалась моей слабостью, чтобы обокрасть меня».

«То есть ты так это запомнил? – Мама старалась не повышать голос. Она чувствовала, как ярость прожигает горло, поэтому вышла на крыльцо, закрыв дверь. – Потому что на самом деле ты сам оставил ее. Мы всеми силами пытались помочь тебе!»

«Ты знала, что я был убит горем, и воспользовалась этим».

«Мне тоже было больно! – закричала она. Гнев охватил ее душу. Она вдруг почувствовала себя живой. Сильной. – Но я держала себя в руках, Билли. Я потеряла лучшую подругу, и все же меняла подгузники ее дочери. Я просыпалась посреди ночи, чтобы покормить Миранду. Она не твоя дочь. Она никогда не была твоей дочерью!»

«Она всегда будет моей дочерью. – Билли хмуро смотрел на маму. Хотя из-за водки его взгляд казался стеклянным, он прожигал маму насквозь. Билли с возмущением фыркнул. От злости он так сильно сжал зубы, что челюсть выступила вперед. Выглядел он безумно. – Ты отобрала ее у меня».

«Ты сам так решил. – Мама вновь понизила голос, надеясь, что я не спущусь, не открою дверь и не спрошу, почему они стояли на крыльце. – Слышишь? Это был твой выбор. И не надо обвинять меня».

У нее подкосились ноги. И она это не придумала. Они на самом деле дрожали.

Билли сжал в руке серьги и положил их в карман.

«Тебе должно быть стыдно. Ты всегда ей завидовала. Ты никогда по-настоящему не радовалась за нас».

Билли бросился к машине. Мама понимала, что нужно было остановить его, пока он не покалечит кого-нибудь на дороге. Но она пребывала в таком шоке, что не нашла в себе сил ни подойти к нему, ни вернуться домой. Она молча смотрела на подъездную площадку уже после того, как Билли уехал, понимая, что он сказал правду: она действительно за них не радовалась. Ее брат всегда это знал. Эвелин, возможно, тоже.

– Все следующее утро я просидела у телефона в ожидании звонка от Билли. Мне стоило догадаться, что рано или поздно наши поступки приведут нас к этому моменту. Я знала, что ему больно смотреть на тебя вместе с нами, но предпочитала не обращать на это внимания. Сначала я думала, что наши отношения улучшатся, ведь нам обоим хотелось высказаться. Я, правда, надеялась, что Билли позвонит и мы основательно все обсудим. Конечно, он мог притвориться, будто ничего не случилось, или сказать, что выпил слишком много. Но он так и не перезвонил.

Тогда мама сама поехала к нему. Его «БМВ» стоял у дома, такой же поржавевший и поцарапанный, как прежде. Новых повреждений на нем не нашлось. Сидя в машине, она вглядывалась сквозь окна в темноту гостиной. У роз, растущих под ними, срезали отцветшие бутоны. Она задумалась: замечал ли Билли, что розы периодически обрезали, что газон перед домом недавно постригли, потому что мама наняла садовника, который регулярно ухаживал за лужайкой. Замечал ли он, что полы в доме всегда вымыты, а посуда разложена по местам, потому что вдобавок к садовнику мама также наняла домработницу. Она столько сделала, чтобы облегчить ему жизнь, столько всего, чего Билли не замечал, не говоря уже о благодарности. Его силуэт зашел в гостиную и включил свет.

Мама вышла из машины.

Она напомнила себе, что нужно сохранять спокойствие.

Билли побледнел, увидев ее на крыльце, и раскрыл рот от удивления. Мама подумала, что, если подойти ближе, почувствуется запах алкоголя, поэтому держалась в метре от него.

Они смотрели друг на друга, и каждый отказывался начать разговор первым. Но, конечно, в итоге это сделала мама. Как всегда.

«Может, впустишь меня?» – спросила она.

Билли открыл дверь и прошел за ней в гостиную. Мама села на кожаный диван. Билли стоял в дальнем углу комнаты. В руках у него был стакан, в котором плескалась прозрачная жидкость. Он не предложил ей выпить.

«Прошлой ночью все вышло из-под контроля», – начала она.

«Я не отказываюсь от своих слов».

«Знаю. Мне просто жаль, что тебе понадобилось двенадцать лет и литр водки, чтобы рассказать мне о своих чувствах».

Мама вновь напомнила себе, что не стоило повышать голос и злиться.

«Дело не в водке».

«Как ты теперь предлагаешь поступить?»

«Мы ничего не можем сделать».

«Если хочешь рассказать Миранде правду и пересмотреть наш уговор, мы это сделаем. Можем поговорить с кем-то, кто посоветует, как лучше поступить».

«Слишком поздно».

Билли отвернулся и поглядел в окно, выходящее на ухоженный задний дворик.

Мама подошла к нему и приподняла руку, чтобы сжать его плечо.

«Билли, мы справимся с этим».

«Не трогай меня, пожалуйста».

Ее рука застыла рядом с его головой.

У Билли были густые темно-рыжие волосы. Мама каждое утро находила в своих рыжих кудрях новый светлый волосок. Она не знала: то ли это возрастная седина, то ли она слишком много времени проводила на солнце. Но шевелюра Билли ничуть не изменилась с тех самых времен, когда они еще были подростками, когда Эвелин впервые заметила, что в лучах солнца его волосы блестели медным цветом.

Когда с неразделенной влюбленности Билли началась их история.

«Я ревновала, но я всегда хотела для всех вас только лучшего. – Не дождавшись от Билли ответа, она сказала: – Можешь меня не провожать».

* * *

В последующие недели Билли с мамой не разговаривали, но его слова преследовали маму каждую секунду: когда она мыла посуду, отвозила меня в школу, с натянутой улыбкой общалась с молодой актрисой, которая обустраивала свой первый дом.

«Мы ничего не можем сделать».

Неужели Билли действительно в это верил? Маме стоило настоять на том, чтобы он продолжил ходить к психологу. Он забросил групповые встречи спустя несколько недель. Наедине со специалистом было бы больше толку. Или же они могли ходить на парную психотерапию, ведь являлись парой, неразрывно связанной. Мама верила в силу этих связей. Они были одной семьей. Вовсе необязательно, чтобы твои близкие тебе нравились, нужно только любить их. А она любила Билли. Она предпочитала принимать его эгоизм за чувствительность, а ненадежность – за безрассудность. Билли предпочитал считать себя убитым горем вдовцом, обманутым своей завистливой сестрой. Это и причиняло маме больше всего боли – тот факт, что Билли видел ее такой.

«Мы ничего не можем сделать».

Билли был прав. Только не «мы», а «я».

«Я ничего не могу сделать».

Еще в школе мама догадывалась, что Эвелин разобьет ему сердце, но ничего не сумела исправить. Затем они сошлись вновь, несколько лет спустя. Мама чувствовала, что они совершали огромную ошибку, пусть и не подозревала, насколько роковую.