Эльвира Барякина - Князь советский

Диана Михайловна принесла ему несколько самокруток – она сама набивала их, добавляя в табак «лечебные» травки.

Алов закурил и тут же подавился непривычно сладким дымом.

Какой скотиной надо быть, чтобы уволить Галю? Впрочем, ее бы все равно вычистили 12 ноября – и за происхождение, и за задолженность по профсоюзным взносам и за полную профессиональную непригодность.

Когда-то Драхенблют говорил Алову, что жалеть слабаков – это поощрять вырождение и деградацию общества.

«Я сделал для Гали все возможное, – утешал себя Алов. – Это не моя вина, что она оказалась такой непутевой. А Тата пусть возвращается в интернат. А то выдумала моду – своевольничать! Если все будут делать только то, что им нравится, мы никогда не построим социализм!»

6.

Драхенблют вызвал Алова: «Немедленно ко мне!»

Он сидел за столом и то и дело трогал лицо, будто проверял, все ли у него на месте. Перед ним стояла тарелка, заваленная окурками, – дурная пародия на ужин.

– Сегодня мы выдали Оскару Рейху десять тысяч долларов на расходы, – проговорил Драхенблют чужим голосом. – А его жена похитила деньги и скрылась, да еще припечатала его по башке, так что он попал в больницу.

Алов охнул.

– А кто она такая?

Драхенблют стиснул маленькие желтые кулаки.

– В этом-то и дело! Оскар по дурости женился на самозванке. Он думал, что это баронесса Бремер, но сегодня ему рассказали, что на самом деле ее зовут Нина Купина.

– Я знаю ее! – воскликнул Алов.

Драхенблют показал на лежавшую на его столе папку:

– Я уже читал дело, которое ты на нее завел. Все, что я тебе говорю, – это секрет государственной важности, понял? Если Ягода узнает, что у нас пропала крупная сумма, он нас с потрохами сожрет. Я тебя вызвал именно потому, что ты знаком с Купиной и курируешь Клима Рогова – а это единственный человек, который может знать о ее местонахождении. Следователь из уголовного розыска допросил учащихся с курсов шоферов, и они сказали, что в последнее время Рогов и Купина близко общались.

Алов непонимающе посмотрел на своего начальника.

– Так что от меня требуется?

– Найди Купину! Мы не можем поручить это дело оперативникам – они находятся в подчинении у Ягоды. Будем обходиться своими силами, и если ты сумеешь вернуть деньги, украденные у Рейха, считай, что комната у тебя уже есть.

– А кто именно разоблачил Купину? – спросил Алов.

Драхенблют тяжело вздохнул:

– Какая-то женщина. Оскар встретил ее на улице и не догадался узнать ее имя. Если бы мы ее отыскали, все бы решилось гораздо проще.

Прижимая папку к груди, Алов вышел из кабинета.

«Я ведь не сыщик – это не по моей части!» – в смятении думал он. Но, с другой стороны, может, это и есть его шанс получить комнату? Ведь бывают такие чудеса: ты страстно о чем-то мечтаешь и некий Высший Разум идет тебе навстречу.

Он чуть ли не бегом бросился к себе. Так, надо разработать план действий… Перво-наперво – лично встретиться с Роговым. Обязательно наладить слежку – чтобы выяснить, куда он ездит и с кем встречается.

Алов уже жалел, что так некстати уволил Галю – все-таки она могла ему пригодиться. Он перезвонил ей и спросил, что ей известно об отношениях Рогова и Купиной.

– Я тебе докладывала еще зимой, что Клим интересовался ею, – тусклым голосом отозвалась Галя.

– И это все?

– Да, все. Оставь меня, пожалуйста, в покое.

Рассчитывать на дуру-Гальку было бесполезно: она и вправду не годилась в чекистки.

1.

Пригородный поезд был битком набит людьми, живущими на подмосковных дачах. В вагоне плечом к плечу стояли продавцы банных веников, молочницы, поденщики, старьевщики и грузчики. Над головами пассажиров высились коромысла, швабры и лопаты – все это был нераспроданный товар, который приходилось везти домой.

Климу досталось место в тамбуре. Рядом теснились музыканты, едущие со свадьбы, – они были навеселе и радовались, что в поезде так много народу: значит, контролеров не будет.

– Эх, сыграл бы я вам, граждане, на скрипочке, – говорил голубоглазый мужик с бумажной гвоздикой над ухом. – Да где ж тут локтям развернуться? Непременно в рожу кому-нибудь заеду. А с музыкой ехать веселей.

– А ты нам спой! – предложил кто-то, и скрипач затянул тонким голосом:

Веселись моя натура, –

Мне полезна политура.

Мама рада, папа рад,

Что я пью денатурат!

Публика загоготала.

Климу казалось, что паровоз едва тащится. Он приподнимался на цыпочки, чтобы через плечи музыкантов заглянуть в окно, но на улице шел ливень, и из-за капель на стекле ничего не было видно.

Вскоре поезд остановился.

– Сейчас в Нижний Новгород люкс-экспресс пройдет, «Голубая стрела» называется, – сообщил скрипач. – Пока начальство не проедет, будем ждать.

Клим направился в Салтыковку наугад: дай боже, чтобы Беловы знали, где прячется Нина! А что если ее уже арестовали? Впрочем, вряд ли – она никому не говорила, где живет.

Усталый народ гудел и ругал пассажиров «Голубой стрелы»: единогласно было решено, что всех их надо расстрелять.

Поезд простоял без движения полтора часа, и когда Клим добрался до Салтыковки, было уже темно.

Старик, ездивший в Москву продавать грибы, рассказал ему, как найти дачу Беловых.

– Только ходи аккуратно, – посоветовал он Климу. – У нас больше ни тротуаров, ни уличного освещения нет. Тротуары деревянные были, и их пустили на дрова, потому что исполком не разрешает рубить лес. А керосин к нам уже год как не привозят.

Клим и вправду чуть не сломал себе шею, пробираясь через колдобины на шоссе Ильича.

Нина говорила ему, что Беловы стучат в ворота по-особенному – на мотив дореволюционного гимна «Боже царя храни!» Но от волнения Клим забыл об этом, и его стук перепугал весь дом: Беловы решили, что это ОГПУ.

– Кто там? – осторожно спросил женский голос.

– Это я, – отозвался Клим, и калитка тут же распахнулась.

Из темноты выбежала Нина и бросилась к нему на шею:

– Приехал!

Невероятное облегчение, слишком простое и чудесное, чтобы быть правдой… Клим держал Нину в объятиях, целовал ее в волосы и щеки и повторял что-то несуразное:

– Я ведь думал, что не найду тебя… Я ведь не знал, что ты…

Она прижала палец к губам, и Клим понял, что она ничего не сказала хозяевам о происшествии в ЦДКА.

Нина представила Клима графине Беловой – белокурой, чуть полноватой женщине в аккуратном платье и накинутом на плечи шерстяном платке.

– Очень хорошо, что вы приехали, – сказала она. – Пойдемте чай пить!

Оказалось, что в доме полно народу – помимо Беловых за большим самоваром собрались соседи из окрестных дач. Клим попал в особый мир, ничем не походивший на советскую Москву. Здесь мужчины ухаживали за дамами, девушки смеялись и обнимали друг друга за талии, а дети так радовались гостю, будто к ним приехал Дед Мороз.

Стульев не хватало, и Клима посадили рядом с Ниной на большую бельевую корзину, крышка которой угрожающе потрескивала под их тяжестью.

Клим ощущал прикосновение Нининого плеча, а когда она поворачивала голову, ее волосы касались его шеи. Нина была теплой, родной и невыносимо любимой, и он тихонько гладил ее по коленке – под скатертью, чтобы никто не видел. Нина отвечала ему легким пожатием руки, и все было как раньше – до того, как они по глупости и легкомыслию развалили свой брак.

Сразу было видно, что Беловы живут на грани нищеты. Дача была ветхой, пропахший запахом старого дерева, сушеных грибов и яблок, и в то же время тут явственно ощущался молодой задор: все стены были увешены детскими рисунками, на подоконнике Клим заметил целый выводок колб и реторт, а в углу – наполовину собранный дизельный двигатель.

Он отвечал на расспросы о Москве и с удивлением приглядывался к людям, приютившим Нину. Умные, одухотворенные лица, опрятность и хороший вкус даже в бедной одежде, фразы на иностранных языках, которые все понимали…

Самый младший из Беловых, двенадцатилетний мальчик, которого все уважительно называли Георгий Владимирович, острил на латыни.

– Он у нас древним Римом увлекается, – сказал граф, взъерошив сыну волосы. – Не знаю, как будем учить его. С нашей родословной в университет не поступишь.

– Я сам себя научу! – с большим достоинством ответил Георгий Владимирович.

Оставалось только диву даваться: кому пришло в голову объявить этих людей ненужным хламом, которому нет места в современной жизни? Ведь это цвет нации!

После обеда устроили танцы. Обеденный стол вынесли в другую комнату, графиня сняла покрывало с крышки старенького пианино и принесла ноты.

– Кавалеры, приглашайте дам на первый контрданс! – сказал Белов, становясь в середину комнаты.

Клим поклонился Нине.

– Мадам?

Она присела, как когда-то учили в гимназии, и подала ему руку.

Танцевали все. В комнате трещали полы и подрагивали занавески. Пары носились, сталкивались и кружились с хохотом и визгом. Уставшие дамы падали на стулья и обмахивались платками.

– Еще! Мама, еще! – кричали девушки, и музыка снова гремела на весь дом.

Все происходящее казалось Климу странным сном: они с Ниной прятались в чужом доме, их одолевали страх, неустроенность и невозможность ничего планировать, но прямо сейчас, в данный ослепительный миг, жена Клима смотрела на него влюбленными глазами – и за это не жалко было отдать все на свете.

2.

Умопомрачительное счастье – идти вместе с Ниной в кухню и поливать ей на руки из кружки, чтобы было удобнее умываться.

– Вот наша продукция! – с гордостью показала Нина на кусок мыла в форме петушка. – Мы заливаем его в старые формочки для печения и леденцов. Правда, здорово получается?

Клим кивнул.

– Правда.

Вода с шумом лилась в эмалированное ведро, Нина ежилась от холода и вытирала лицо полотенцем – таким стареньким, что оно больше походило на марлю. Потом настала очередь Нины поливать.

«Боже мой… Я сейчас пойду спать с мой женой», – думал Клим и от подобной перспективы у него замирало сердце.

Им постелили на полу в кабинете Белова – маленьком дощатом «скворечнике», заполненном книгами, портретами великих писателей и мешками с сушеными яблоками.

Граф великодушно вывернул из люстры единственную на весь дом лампочку и предложил ее гостям, но Нина сказала, что они с Климом обойдутся церковной свечкой.

Закрыться от всего мира на хлипкую щеколду, поставить свечу в стеклянную банку, как цветок в вазу и, сев на сшитое из цветных лоскутков одеяло, искоса поглядывать друг на друга…

Нина легла на спину, и ее волосы раскинулись вокруг головы – как волнистые лучи вокруг солнышка на детском рисунке. Клим провел пальцами по одному лучу, потом по второму…

Он знал, что им надо поговорить об Оскаре Рейхе, но не представлял, как начать этот разговор: слишком уж не хотелось возвращаться с небес на землю.

– Знаешь, о чем я думаю? – проговорила Нина. – Вот тут, в Салтыковке, и есть моя Россия. Эта дача, эти люди, это мыло в формочках. Я бы век отсюда не уезжала.

Клим кивнул.

– Я тоже. Но тебе нельзя тут оставаться, ведь Оскар…

– Давай потом… Не хочу даже слышать об этом!

Она потянула Клима за ладонь, но он из озорства не поддался, и Нина не смогла совладать с его рукой, даже навалившись на нее всем весом.

– Я так не играю – я в домике! – смеясь, объявила она и натянула на голову отворот ситцевой наволочки в мелкий цветочек – слишком большой для диванной подушки, которую им выдали Беловы.

– Ой, нет… я не в домике, я в раю! Хочешь в гости?

Как можно было отказаться?

Вот это было самое лучшее – баловаться, как дети, разглядывать на свет пестрые цветочки на наволочке и целоваться.

Клим проводил рукой по Нининой талии: все ниже и ниже… Потом был крутой взлет бедра, и снова спуск, но теперь уже плавный и неторопливый. Хотелось растянуть время и вобрать в себя как можно больше деталей: едва уловимое тепло на простыне – там, откуда только что сдвинулась Нина; круглый выступ косточки на ее запястье; покрывшееся мурашками предплечье…

Человеческая душа не способна была выдержать такое: Клим стиснул Нину в объятиях и вдруг осознал, что они дышат в одно дыхание.

3.

Шуму было много – так получилось.

– Беловы нас выгонят с позором, – прошептала Нина, натягивая одеяло на плечо.

– К тому же мы осрамились перед классиками, – отозвался Клим, показывая на портреты Пушкина, Толстого и Достоевского.

Великие мужи смотрели на них с явным осуждением.

Свеча догорела и погасла, выпустив струйку сизого дыма, и в воздухе остро запахло паленым.

– Оскар откуда-то узнал, что я хожу на курсы шоферов, – едва слышно проговорила Нина. – Он сказал, что у него в портфеле лежат изобличающие меня документы, и я испугалась, что он хочет сдать меня ОГПУ…