Это хоть как-то отвлекло суеверных матросов от всяческих знамений и предзнаменований. Артур знал, что Дрейк считал губительным для команды наличие на борту живого изменника. Это был человек по имени Даути – капитан одного из шлюпов. Выплыло, что он подкуплен испанским послом. Пару недель тому назад он попытался возмутить спокойствие и даже поднять мятеж, но «Мэриголд» легко догнала мятежный шлюп и матросы пленили изменника. Дрейк спалил судно, а Даути до суда держал взаперти в одной из кают.

Три корабля и полубаркас бросили якоря в чистые и прозрачные воды, на берег послали вооруженный отряд – разведать обстановку и поискать пресной воды. Та, что оставалась в бочонках, уже протухла и зацвела. Разведчики, вернувшись, отрапортовали, что индейцев нигде не видать и что в сотне ярдов на берегу протекает пресный ручей. Отрядили еще группу к ручью – вымыть и наполнить бочонки, но на берегу выставили охрану – на случай внезапного нападения индейцев. Еще несколько моряков отправились на охоту за свежей дичью. А тем временем оставшиеся на борту плотники и парусники занялись мелким ремонтом.

Суд состоялся на закате, после ужина. Председательствовал Дрейк, в качестве судей выступали офицеры, а все до единого матросы безмолвно смотрели, так вершится справедливость. Приговор сомнений не вызывал – Даути выдал себя с головой собственными действиями, а в остальном чистосердечно признался. Но Дрейк обязан был соблюсти все формальности. Когда приговор был произнесен, Дрейк собственными руками поднес распятие к губам приговоренного, поцеловал его в обе щеки и потребовал меч.

– Вы что – собираетесь обезглавить его собственноручно, сэр? – вполголоса спросил капитан Уинтер. – Это может сделать кто угодно...

Брови Дрейка сдвинулись, а светлые и чистые глаза расширились:

– Нет, Джим, никому из моих людей не предложу я запятнать руки кровью, когда могу сделать это сам. Я капитан – и король на корабле. Это мое дело.

Те из матросов, кто стоял достаточно близко, чтобы расслышать, одобрительно зашумели – теперь это будет передаваться из уст в уста и вскоре о благородстве капитана Дрейка узнает вся флотилия. Все молча глядели, как взлетел и опустился меч в руках Дрейка... Когда унесли тело, капитан обратился к команде, все еще не выпуская из рук обагренного кровью меча:

– Вы видели, как совершилось правосудие. И такая судьба ожидает всякого изменника. Приговор был жесток и суров. Но почему? А потому, парни, что жизнь каждого из нас всецело зависит от нашего единства! Мы не должны изменить друг другу ни мыслью, ни словом, ни тем более действием. Вы подчиняетесь мне – и не только потому, что я капитан и плачу вам, а оттого, что малейший выход из повиновения может означать гибель для всех нас, вплоть до младшего юнги. – Глаза капитана скользили по обращенным к нему суровым лицам. Матросы безмолвствовали. За его спиной закатное небо сияло багрянцем и золотом, словно одевая капитана в царственный пурпур. Никто не сводил глаз с этого невысокого коренастого человека. – Наш путь полон опасностей – но опасность потерять жизнь ничто перед тем, что подстерегает наши души. Храните верность, ребята, – тогда бояться вам нечего. А теперь каждый из вас поцелует Святое Распятие, поклянется в верности – и мы станем едины душой и телом. Да хранит нас Господь!

...Матросы тихо и задумчиво расходились, возвращаясь к своим обязанностям, и вскоре с полубака послышалась песня – тихая и печальная, так непохожая на те залихватские напевы, к которым привычны луженые глотки морских волков... Матросы с других судов возвращались к себе на шлюпках. Уинтер отплывал последним, и Артур, придерживая для него трап, заметил, как тот переглянулся с Дрейком, и уловил обрывок их разговора:

– Видишь, какое небо?

– Ага, Джим. Грядут холода.

– И чем южнее мы будем продвигаться, тем будет холоднее. Может, лучше было бы...

– Остаться здесь? – Дрейк ухмыльнулся и отрицательно помотал головой. – Что, по-твоему, будем мы тут делать полгода, а? Нет-нет, чем надольше мы тут застрянем, тем хуже. Как только мы как следует отремонтируемся и слегка оправимся, мы тут же отплывем.

Уинтер кивнул:

– Ты, как всегда, прав. Но только вот это небо... – он глядел куда-то поверх головы Дрейка. – Кроваво-золотое...

– Оставь ты, Бога ради, эти суеверия! А если тебе уж так неймется, то считай это предзнаменованием богатства. И хватит об этом! Завтра я хочу получить подробнейший отчет о здоровье команды.

Артур, отчаянно расчесывающий блошиные укусы, мог бы отрапортовать капитану тотчас же. Вшей матросы умудрились извести, а вот с блохами и клопами справиться все не удавалось. Матросы мучались цингой и всяческой заразной сыпью – какими-то лишаями, пристававшими ко всем без разбора... Сам Артур начал чесаться чуть ли не с того самого момента, как они отчалили от берега в Плимуте.

...Они пробыли в бухте Святого Юлиана около полутора месяцев – за это время Дрейк распорядился спалить полубаркас: суденышко было слишком мало и хрупко, чтобы устоять против напора волн в океане. Когда все три судна подняли якорь, всем уже стало окончательно ясно: наступила зима. Двадцатого августа суда достигли Магелланова пролива.

– Семьдесят миль ада... – жизнерадостно заявил Дрейк своим офицерам. – Так, я слышал, называют эти места. А вон та земля... – он указал на южный берег пролива, – считается самой дикой и негостеприимной в южной оконечности света. Безрадостная картинка, а?

Море было серым и грозным, дул сильный ветер с запада.

– Непросто будет плыть против эдакого урагана, – заговорил один из офицеров.

– А не лучше нам было бы подождать попутного ветра? – спросил Джона Дрейка Артур. Тот отрицательно покачал головой.

– Если верить Магеллану, то в этих широтах ветер целый год напролет дует с запада. Ждать поэтому нечего...

Для того чтобы преодолеть пролив, понадобилось целых три недели. Впереди плыли шлюпы, то и дело измеряющие глубину – никаких карт у команды не было – а следом медленно и осторожно скользили корабли. Постоянно шел сильный снег, палубы сковало льдом, а на канатах появилась сплошная ледяная корка, разрывавшая в кровь даже мозолистые ладони матросов. То тут, то там проплывали огромные ледяные глыбы, едва видные сквозь пелену снегопада – это было ужасающее, но захватывающе-красивое зрелище. А однажды в неверном свете занимающегося утра матросы увидели тюленей – они подплыли совсем близко к кораблям, и их морды, до странности похожие на человеческие лица, потешно высовывались из воды... Изредка в воздухе замечали какую-нибудь безрассудную птицу.

То тут, то там попадались небольшие островки – порой суда приставали к ним, давая людям передышку: плавание было на редкость тяжелым. Моряки убивали тюленей и пингвинов, а потом вытапливали из туш жир и наслаждались свежим мясом после порядком поднадоевшей солонины, но с присущей морякам вредностью жаловались, что дрянное мясцо в подметки не годится свинине и баранине... Питались также яйцами диких птиц, обладавшими странным и сильным запахом, но вполне пригодными в пищу. Некоторые матросы наловчились даже бить острогой рыбу...

Но лишь когда суда миновали пролив и вышли в Тихий океан, начались настоящие злоключения. Волны были огромными – таких никто из команды прежде в глаза не видывал: маленькие и хрупкие суденышки взлетали на гребни серо-зеленых сверкающих и подвижных глыб, а потом срывались вниз с такой захватывающей дух скоростью, что, казалось, так и будут падать, покуда не достигнут океанского дна... А порой циклопическая волна обрушивалась всей тяжестью на корабль, смывая все, что не было достаточно хорошо закреплено – снасти стонали и скрипели... Пытаться двигаться вперед было очевидной бессмыслицей – оставалось лишь отдаться воле волн: любая попытка поспорить с ними означала бы верную гибель. Ветра и бурные волны океана несли флотилию все дальше и дальше на юго-запад, отдаляя от желанной цели…

Дрейк, широко расставив ноги, бесстрашно стоял на юте, время от времени посматривая в подзорную трубу на два других корабля. «Елизавета Лондонская» ушла далеко вперед и хотя время от времени исчезала среди бушующих волн, но появлялась вновь – с бушпритом, устремленным прямо в небо... Но «Мэриголд», более легкую и хрупкую, неумолимо сносило ветром гуда, где в тумане ощерился скалами и рифами берег, притаившийся, словно хищник, в тумане... Помочь гибнущему судну никто из людей ничем не мог – «Пеликана», похоже, вскоре должна была постичь та же горькая участь...

– Капитан! – раздался крик впередсмотрящего. – «Мэриголд», сэр... Кажется, они пытаются поднять парус!

Подзорная труба Дрейка повернулась в указанном направлении, и вся команда устремила взоры в туман – туда, где отчаянно боролась за жизнь «Мэриголд», еле различимая во мгле и тумане. И впрямь, похоже было, что команда изо всех сил пытается поднять изорванный в клочья парус, дабы противостоять напору ветра. Это была безумная затея – видимо, капитан судна решился на это в полнейшем отчаянии. Никто не проронил ни слова – все безмолвно возносили молитвы за товарищей, сражающихся с неминуемой смертью на прибрежных скалах. И уже начинало казаться, что удача близка – но громадная волна высотою в шестьдесят футов вдруг восстала из пучин. «Мэриголд» не успела... Она нырнула носом в волну – и исчезла под тоннами обрушившейся на нее воды. Долго ждали матросы на «Пеликане», что она появится снова – но все было кончено: Дрейк с хрустом сложил подзорную трубу, чуть было не сломав ее, осенил себя крестом – остальные последовали его примеру...

Бушующие волны отнесли два уцелевших судна на шестьсот миль от намеченного курса, и их неминуемо постигла бы участь «Мэриголд» – но оказалось, что суша, которую они прежде считали противоположным берегом пролива, на самом деле – побережье небольшого островка: это их и спасло. Но потом шторм усилился. Хотя матросы считали, что хуже уже некуда, но ветер совсем рассвирепел, море разбушевалось пуще прежнего, тьма стала непроглядной – и корабли потеряли друг друга из виду. Последний раз капитан Уинтер видел «Пеликана» в отчаянном положении – корабль все дальше относило ветром, и ему явно приходилось хуже, нежели «Елизавете» – он угодил в самое сердце шторма... А когда, наконец, рассвело, корабля уже не было видно. Погода слегка улучшилась, море потихоньку успокаивалось – и капитан Уинтер, наконец, принял решение поднять парус и взять курс на север.

Между капитанами существовала предварительная договоренность: в случае, если суда потеряют друг друга во время шторма, капитаны должны врозь доплыть до Вальпараисо, там дать отдых измученной команде и починить потрепанные бурей снасти. Так и поступил капитан Уинтер. Они простояли в гавани Вальпараисо три недели, поджидая товарищей, каждую ночь зажигая на носу судна сигнальный огонь, чтобы Дрейк заметил их... Но Дрейк так и не появился. В конце концов капитан Уинтер решил, что друзья, скорее всего, погибли – прошли все мыслимые и немыслимые сроки: будь корабль цел, он давно уже прибыл бы в условленное место. Капитан собрал команду, они постояли, склонив головы, почтив память погибших товарищей – и поплыли домой...

Летом семьдесят девятого года Пол получил письмо от капитана Уинтера: тот писал, что «Пеликан» со всей командой исчез в море во время шторма. Пол не проронил ни слезинки, и Нанетта понимала, почему: он оплакал Артура в тот самый день, в часовне – у него не осталось слез. После заупокойной мессы семья уединилась в зимних покоях – Нанетта с болью в сердце смотрела, как Пол шаркающей стариковской походкой идет к креслу у камина... Лицо его ровным счетом ничего не выражало. Сын Артура, Эдуард, скончался в ноябре прошлого года – теперь дом Морлэндов совсем опустел.

Глаза всех тем утром были сухи. Маргарет, вдова, с трудом выдавила несколько слезинок, приличествующих ситуации – но ведь и она давно потеряла надежду вновь увидеть супруга, к тому же гибель любимого ребенка заслонила для нее все остальное. Теперь же, слегка оправившись, она просто ждала обеденного часа, устав сидеть молча. Это казалось тягостным и неестественным – особенно для нее: она ведь и не ждала возвращения мужа, а известие о его гибели означает лишь, что теперь она снова может выйти замуж, когда закончится срок траура. Она беспокойно заерзала и оглядела присутствующих.

Их было немного – Джэн с Мэри и мальчиками, Джейн и Иезекия, Селия, Нанетта и Пол – все, что осталось от этой прежде огромной и могущественной фамилии. Тишину нарушила Маргарет.

– И что же теперь?

Пол поднял глаза и увидел устремленные на него глаза всех присутствующих, полные надежды – впрочем, каждый возлагал надежду на что-то свое...

– Полагаю... ~ продолжала Маргарет с неподдельной горечью в голосе – ведь она собиралась стать госпожой усадьбы Морлэнд, и быть ею до женитьбы сына. – Полагаю, теперь нужно послать весточку в Хар Уоррен, Мэри и Даниэлу Беннетту – пусть пришлют старшего мальчика.

– Если они согласятся отпустить его, – вставила Мэри.