– А это-то откуда?! – поразилась старая Настя, увидев тускло блеснувшую в Юлькиных руках бутыль.

– У доктора отлила потихоньку… – усмехнулась Копченка. – У него этого там много…

– Вот бедовая! – покачала головой Настя. – Не заметил доктор-то?

– А… До меня ему, что ли?.. И табачок вот есть немножко, я по палатам побегала, погадала, всем сейчас надо-то… Авось подобреют мужики наши!

– Золото ты у нас неразменное! – искренне произнесла Настя, обнимая невестку за плечи. – В каждую б семью по такой добисарке – цыгане горя бы не знали!

– Вот ведь дела, вот ведь дела на свете творятся, ромнялэ… – задумчиво протянула Ульяна, поглядывая на черное, беззвездное небо и ежась от частых ударов дальних орудий, от которых, казалось, содрогалась земля под ногами. – И ведь правда все истинная, Динка же на иконе при всех нас забожилась! А как она в гаджа того вцепилась, а?! Меня аж слеза прошибла, никогда я эту ледышку такой не видела! Мать-то ее знала? Как думаете? И где Динка этого гаджа только подхватила? В Москве, поди, еще?

– Знамо дело, что в Москве! Раз он брат Меришкин!

– Эх, вот ведь жаль, что Меришка сама в больничке осталась! Она бы все как есть нам рассказала!

– Рассказала бы, жди! – фыркнула Симка. – У нее там брат кровный нашелся, с того света, считай, вернулся, чудо небесное… а ей только с тобой балясы разводить! Заняться будто теперь нечем больше!

– Уедет ведь наша Меришка… – вдруг горько вздохнула Брашка. – Уедет с братом за море… Конечно, с братом-то лучше, все родная кровь, уже не сирота… А кто нам теперь будет сказки про мертвяков рассказывать?

– Дуры вы дуры, одна чепуха на уме! – хмыкнула Ульяна. – Вы вот что мне лучше скажите – кто ж тогда нашу Динку в Смоленске весной ссильничал? Кто?! Если не Сенька-то? Парень чужой грех покрыл, уж теперь-то ясно… знал, видно, откуда-то про Динку с гаджом… Да и все мы чуяли, что неладно там, только ведь не знали ничего… Но кто-то же ее, бедную, тогда обидел?

– Может, они с Сенькой это нарочно? – неуверенно предположила одна из молодых женщин. – Ну… чтоб цыгане поверили скорей?

– Что – нарочно? Морду Сенька ей разбил нарочно? Всю одежу порвал?! – напустилась на нее Ульяна. – Ты что, не помнишь, какой он Динку тогда на двор ввел? Лоскута живого на девке не было! Битая вся сверху донизу! Плакала – остановиться не могла! Нет, чаялэ, так не притворишься, все правда было!

– Кто-то другой это сделал! – объявила Танька. – Вы слышали, слышали, как она сказала: «Если бы не Сенька, так я б уже в могиле была»? Значит, кто-то с ней это сотворил, и Динка уж руки на себя наложить хотела! Или тот, другой, ее убить пытался, а Сенька не дал!

– Кабы знать – кто… – вздохнула Ульяна. – Вот скажите мне, чего эта дура Динка молчала, а? Уж цыганам могла б сказать, братьям! Они того ирода за сестру убили бы запросто! Нет, девки, не пойму я ничего… Врала она нам, что ли?

– На иконе-то? – укоризненно сказала Брашка. – Как это можно?

– А, ей теперь что… Уедет завтра – и никого нас боле не увидит, чего бояться?

– А Бог на небе? От него тоже уедет?!

– Хватит вам, дурищи, – раздался вдруг из темноты мрачный голос старой Насти, и цыганки смолкли как по команде. – Ей-богу, языками мелют, будто не устали… Динка чистую правду сказала. И про себя, и про этого гаджа, и про Сеньку нашего. Я знаю. И всегда знала. Мне-то поверите или тоже на иконе забожиться?

– Тетя Настя, а… – осторожно, запнувшись, начала Брашка. – А кто Динку в Смоленске тогда… ты тоже знаешь?

– Нет, – отрезала старуха. Краем глаза она видела, как горят из темноты, словно кошачьи, широко открытые глаза Юльки. – Никто не знает. И теперь уж не узнает. Да и ни к чему вам.

– А почему?.. – начала было Ульяна.

Но старая цыганка взглянула на нее так, что у той по спине побежал холодок, и повторить вопрос она не решилась. В молчании цыганки пошли по пустым темным улицам. И никто ни о чем не спросил, когда старая Настя вдруг распорядилась:

– Вы ступайте, девки, а у меня тут в городе еще дело есть. Деду моему скажите, что утром буду, пусть не беспокоится.


После полуночи небо над Керчью неожиданно прояснилось. Тучи разошлись, освободив чистую фиолетовую полосу с тонким, склонившимся над заливом месяцем. В офицерской палате, отгороженная книгой, горела свеча, которая уже совершенно оплыла и вот-вот грозила погаснуть, хотя рыжий Гулько, дремавший на полу у порога, уже несколько раз поднимался и заботливо очищал пальцами тонкий фитилек. На всех койках спали, в углу кто-то скрипел зубами, хрипло ругался во сне. Слабый лучик месяца, проходя сквозь пыльное стекло, тянулся через подоконник к койке полковника Дадешкелиани. Тот спал, спокойно и беззвучно, и лунный свет четко очерчивал в темноте его запрокинутый профиль.

Скрипнула дверь, вошла Дина. По ее походке видно было, как страшно, смертельно она устала. Гулько поднялся ей навстречу.

– Что ты встаешь, сиди! – чуть слышно сказала Дина, подходя к койке Зураба. – Ну, как он, Федор? Как дышит? Жара нет?

– Как есть спит спокойно, Надежда Яковлевна! – заверил Гулько.

– Ничего не просил? Не бредил? Доктора не звали?

– Да вы не беспокойтесь… В лучшем виде спит, оно и слава богу… Чего не спать, когда можно? Трое суток, почитай, в седле-то…

Но Дина все же склонилась над спящим, потрогала его лоб. Облегченно вздохнув, отошла к дальней койке, на которой стонал другой раненый, дала ему попить из чайника, осмотрела повязку и лишь после этого присела на край койки Зураба.

– Вы бы, Надежда Яковлевна, тоже поспали, – озабоченно произнес Гулько. – Какую ночь уж тут с ног сбиваетесь?

– Вторую. Хотя, подожди… Уже третью. Да, ты прав. – Дина слабо улыбнулась. – А знаешь, спать совсем почему-то не хочется.

– Это от восторгу, – уверенно заявил Гулько. – Этакое счастье на голову упадет – так какой уж тут сон…

– Но как же это возможно, как возможно… – медленно выговорила Дина, не сводя глаз с лица спящего Зураба. – Понимаешь, зимой мне рассказали наверное, рассказал верный человек, тоже дроздовец, дворянин… Его уже нет, царство ему небесное… Он сказал, что Зурико был убит в атаке, зарублен красными под…

– Под Бесскорбной, – закончил за нее Гулько. – Верно, так все и было.

– Но как же?..

– Вы ж сами видите, на нем места живого нет! Весь как есть изрублен был, долго не давался нашим-то…

– Вашим?..

– Ну да ж! Я тогда еще при красных воевал, от атамана Каледина к ним попал, полстаницы нашей, вся голота, у них крутились, – не спеша растолковал Гулько и, заметив ужас в глазах Дины, чуть заметно усмехнулся. Помолчав, продолжил: – Слышу, после атаки наши кричат: белого полковника зарубили! Мне интересно стало глянуть, подъезжаю, вижу – а то ж наш поручик Дадешкельяни, у коего я в германскую в денщиках бегал! И ничего не дохлый, а очень даже еще дышит! Хоть и в кровянке сплошь и по всему видать, что кончается! Ну, тут я умную личность себе сделал и гуторю ротному командиру: «Товарищ Антонов, я этого полковника знаю, служил у Каледина при нем, очень важный чин у белых, много чего знает, так что даже и слава богу, что жив еще. Он вам все как есть расскажет – и про дислокации, и про орудия, и про расположения частей…» Вру как сивый мерин, потому что думаю – не зарубили б его до смерти, пленных-то мы тогда никаких не брали, тягость только лишняя… Ну, видать, хорошо я врал, поверили. И велели мне раненого в обоз волочить да перевязывать. Я так и исполнил, а ночью мы с господином полковником и оторвались с богом!

– Но как? Куда?! – всплеснула руками Дина. – Он ведь был при смерти!

– Точно так, был, – охотно подтвердил Гулько. – Я его поперек седла положил. Мой аргамак сильный был, вывез, слава угодникам, и еще одну лошадь я в смену взял. Ночь проскакали, и навстречу – ни разъезда, ни цепей, все после боя отдыхали, а ночь-матка безлунная, покрыла нас… Через Уруп на рассвете переправились, я в лозняке господина полковника сгружаю – дай, думаю, гляну, может, уж мертвый… Смотрю – мать честная, дышит! Пять дней я с ним в камышах на острову просидел, потому – места мне знакомые, в лагеря мы туда ходили. А на шестой день Зураб Георгич уж верхом уселся, и подались мы с ним на Кубань до генерала Бабиева.

– Спасибо, родной, спасибо… – прошептала Дина, обнимая смущенного казака за шею и целуя в шершавую небритую щеку. – До конца дней своих за тебя бога молить буду… Ты, верно, попал к красным по недоразумению? Тебя заставили?

– Никак нет, сам пришел, – усмехнулся Гулько. – Они ж землю обещали, барышня, так чего ж было не пойти? Кабы не господин полковник, я б у них и по сей день воевал. Только ж я Зураба Георгича бросить не мог, за мной должок был. Он меня еще в Пруссии, на Мазурских, из атаки на себе вынес. А допрежь, пока я у него в денщиках бегал, он мне ни разу сапогом в зубы не сунул. И ни на одного солдата ни в жисть голоса не поднял, а другие-то охвицеры вы б слыхали как!.. Так что вот такие дела, барышня…

Он обстоятельно скрутил козью ножку, насыпал махры, прикурил от мигающей свечи. Дина молча смотрела на него.

– Про вас-то Зураб Георгич завсегда помнил, – помолчав и глядя через плечо Дины в черное окно, произнес Гулько. – Сколько раз мне говорил, что, мол, в Москве у него жена осталась, Дина, цыганка-певица, лучше которой на всем свете нету… и что он ночей спать не может, чтоб про нее не думать, все в глазах ее очи стоят…

– Федор, хватит врать, – послышался вдруг спокойный голос с койки, и Дина подскочила от неожиданности. – Ничего подобного я тебе не говорил.

– Говорили-говорили, ваше благородие, – ничуть не растерялся Гулько. – Ну, может, другими словами, но я-то, как вы, нипочем не выражусь! И стихов никаких не знаю про нетленную красу! А стихи-то хорошие, уж сколько разов я вас просил на бумажку мне списать, так и не удосужились, а теперь уж когда…

– Я тебе напишу! – пообещала Дина, глядя при этом на Зураба блестящими от слез глазами. – Я знаю эти стихи, помню все строчки… Зурико, почему ты не спишь? Напрасно, тебе нужно… Рана не болит?

– Ничуть, – поморщился Зураб, с трудом садясь на койке и обнимая Дину здоровой рукой.

– Зурико, Зурико, люди кругом, что ты… – закрывая глаза, ахнула она. – Ради бога, что ты делаешь, это нельзя…

– Девочка моя… – Зураб, не слушая слабых возражений жены, непрерывно целовал ее губы, висок, выбившиеся из-под косынки волосы. – Я до сих пор не верю… Я ведь сейчас не спал. Лежал, слушал, как ты разговариваешь с Федором, и думал: вот утром проснусь, пойму, что ничего этого не было, посажу людей на корабль и…

Он осекся, не закончив фразы, но Дина сразу же тревожно осмотрелась и схватила револьвер полковника, лежащий на подоконнике.

– Пусть лучше останется у меня!

– Дина!.. – страшно смутился Зураб. – Что ты выдумала, право?.. Я ничего такого не имел в виду! Отдай немедленно, он заряжен!

Дина, подумав, отдала револьвер, но не Зурабу, а Гулько, который, хмыкнув в рыжие усы, через голову Дины вернул оружие крайне сконфуженному полковнику.

– Да вы не переживайте, Надежда Яковлевна, не станут они, – заверил казак. – Теперь-то зачем, когда вы при них?

– А где Мери? – помолчав, спросил Зураб. – Разве она не здесь?

– У нее свободный час, она убежала к нам на квартиру собирать вещи. К утру вернется.

– Гулько, у тебя есть закурить? Впрочем, у тебя всегда все есть… Спасибо, давай сюда. О, черт, как же хорошо, даже есть не хочется… Что ж, брат, завтра мы грузимся на «Безмолвный», и нам с тобой нужно будет…

– Ваше благородие, – вдруг сказал Федор, задумчиво глядя на всплывающее над его папиросой синеватое облачко дыма. – А я-то ведь, с вашего дозволения, останусь.

– Как – останешься? – опешил Зураб. – Где?!

– Здесь, в Расее…

– Гулько, ты опять пьян, – убежденно произнес полковник. – Ну конечно, и спиртом несет! Кто тебе только налил?! Ложись, бандит, спать, а завтра…

– От вас, Зураб Георгич, не меньше несет! – слегка обиделся Гулько. – И ничего я не пьян, будешь тут с полбанки-то… Ну, сами посудите, чего я за море поплыву? Вам, понятно, нужно, вас тут живым не оставят, как красные подойдут, а я кому сдался? Опять же, в листовках ихних всем помилование обещали…

– Федор, ты рехнулся? Кому ты поверил? Будто бы ты не видел, как…

– Видел не меньше вашего. Ну и что? Мы, что ль, такого не творили, когда города вслед за красными брали? Но только я – личность малозначащая, солдат простой, шесть лет воюю… А они землю обещают и теперь уж, верно, дадут… Коли господа-то все через море подались.

– Гулько, Гулько… Право, брат, ты с ума сошел! – Зураб покачал черной курчавой головой, недоверчиво глядя на своего бывшего денщика. – Ничего тебе, дурню, не дадут. И как бы еще не расстреляли.

– Нет такого закона, чтобы трудовой элемент расстреливать!

– Да какой же ты трудовой элемент, когда воевал у Врангеля?!