Бонни Вэнак - Кобра и наложница

— Спасибо за заботу. Я думаю, что счет за еду покроет эту разницу, — сухо сказал Кеннет.

— Кто может есть в такое время? — задумчиво возразил Джабари.

Одетый в удобный белый халат, в мягких хлопковых шароварах, он был без тюрбана. Его иссиня-черные волосы падали на плечи. Но несмотря на то, что он выглядел по-домашнему, Кеннет чувствовал, что его друг неспокоен. Под глазами у него залегли темные тени. Шейх напряженно сидел в своем кресле, мускулы его были напряжены, как будто он ожидал нападения.

Кеннет не видел своего брата таким взволнованным в течение многих лет, с тех пор как Фарик похитил Элизабет. Джабари очень тревожился за Бадру. Кеннет поспешил успокоить его.

— С Бадрой все в порядке. Некоторое время она будет принадлежать только мне.

— Ты купил ее?

— Ты мог бы представить себе, что ее купит кто-нибудь другой?

— Я мог бы представить себе, что ее вообще не будут продавать, — отчетливо произнес шейх. — Ты уверен, что это тот самый бордель, в который ее продали, когда она была ребенком?

— Да, — кивнул Кеннет. — И я намерен вызволить ее оттуда.

— Хорошо. Дай команду, и мы ворвемся туда.

— Нет, Джабари. Там действовать так нельзя. Мы подвергнем опасности жизнь Бадры и других женщин. Дай мне время вспомнить расположение помещений в гареме и найти его слабые места У меня в запасе есть месяц до тех пор пока ее снова не выставят на аукцион на очередной месячный срок.

Темные глаза шейха встретились с его взглядом.

— Тогда и возвращайся к нам, Хепри. Когда ты найдешь способ вызволить ее, мы сделаем это. Но сторожи ее хорошенько.

— Я буду с честью выполнять клятву, которую дал когда-то: оберегать ее ценой моей жизни, — торжественно сказал он.

Шейх задумался.

— Ты говорил, что любил ее, Хепри. Бадре нужна любовь хорошего мужчины. Она так же хороша, как и луна, но так же, как луна, она окружена темнотой.

Кеннет понимал, куда клонит шейх, и, подавшись вперед, сказал серьезно и тихо:

— А твой отец дал мне почетное имя древнего египетского бога солнца — Хепри. Бога, который дает солнечный свет и рождает новую жизнь. Ты помнишь, Джабари? Он сказал, что я такой же яркий, как солнце, и такой же сильный. Солнце и луна не могут существовать друг без друга. — Он остановился. — Но луна застенчива и женственна и, чтобы она стала полной и светила во тьме ночи, ее надо успокоить. И тогда она уступит теплым объятиям солнца.

— Хепри — солнце, которое дает жизнь, — проворчал Джабари. — Предположим, ты дашь Бадре новую жизнь. — Глаза шейха потемнели. — Но знай, если ты обидишь ее, я тебе этого не прощу.

— Я не обижу ее, — твердо сказал Кеннет.

Он встал и пошел к двери, осторожно шагая среди раскинувшихся тел спавших на полу воинов. И на минуту остановился.

— Заказывайте себе все, что необходимо. Пусть записывают на мой счет. Но только не разжигайте огонь в номере и не жарьте ягнят в спальне, — пошутил он и улыбнулся.

Шейх не принял шутки, обиделся:

— Ты что, считаешь нас варварами? Когда мои люди захотят есть, мы будем жарить ягнят на кухне ресторана.

Но он, оказывается, тоже шутил. Только мрачно.

Твердые шаги по мраморному полу возвестили о его возвращении. Бадра сразу же торопливо забралась в постель и закуталась покрывалом. Сильная дрожь сотрясала ее тело.

На некоторое время Кеннет оставил ее одну. Теперь, ночью, он вряд ли так сделает. Он купил ее за большие деньги и имеет право обладать ею когда захочет. А уж ночь создана только для этого!

Свернувшись калачиком, Бадра лежала тихо. Щелкнула задвижка, и дверь отворилась. На столике сандалового дерева горела масляная лампа. Она услышала шаги вошедшего. Человек стремительно расстегнул рубашку и сорвал ее с себя. Когда он сел на кровать, матрас прогнулся под его тяжестью. Его башмаки с глухим стуком упали на пол. Потом послышался тихий шорох снимаемых брюк и белья.

Он был обнаженным!

Ее обдало прохладным воздухом, когда Кеннет поднял простыню и лег в постель с нею рядом. Бадра чувствовала себя так, как будто ее опускают в ванну со льдом, и продолжала дрожать.

Он тихо сказал:

— Джабари знает, что с тобой все в порядке. Я сказал ему, что собираюсь обследовать каждый дюйм этого здания и составить план твоего освобождения.

Его слова немного успокоили ее. А что потом? Этот вопрос крутился у нее на языке. Когда она смогла говорить, хотя горло было схвачено страхом, она прошелестела, как поющие пески:

— Что ты собираешься делать со мной, Хепри?

— Бадра, я не буду тебе лгать. Я очень хочу тебя, — честно ответил он.

У нее на глаза навернулись слезы. Ее окатила горячая волна, когда он прижался к ней ближе. Он лежал без движения, поглаживая ее грудь, бедра, волосы. Она чувствовала, как снова восстал его член, жаждущий войти в ее плоть. Бадра напряглась. Она знала, — Аллах свидетель! — знала, что будет с нею и с ним потом.

«О, пожалуйста, я не вынесу, если он превратится в разъяренное похотливое животное, а в его глазах загорится бешеный огонь, и он будет грубо овладевать мною.

Только не он. Не Хепри! Пожалуйста, только не он!»

Но он не двигался, а просто неподвижно лежал, тихонько и нежно перебирая ее волосы. Наконец он приподнялся на локте. Бадра крепко зажмурила глаза, в отчаянии стараясь подготовиться к неизбежному: его превращению в грубое животное, который с хрюканьем будет добиваться близости с ней, чтобы освободить свою плоть от напряжения и рассеять свои семена в глубине ее чрева. А потом он со стоном откинется назад, и его глаза будут светиться торжеством завоевателя.

Кровать осела и скрипнула. Потом на нее упало что-то толстое и мягкое. Бадра перестала дрожать.

Она открыла один глаз.

Теплое и легкое одеяло, сплетенное из руна овец, согрело ее дрожащее тело.

Кеннет бесшумно двигался по комнате, как настоящий воин Хамсинов. Она слышала, как он горестно и прерывисто вздохнул, когда взгромоздил свое большое мускулистое тело на широкую скамейку, стоявшую под забранным решеткой окном.

Она все еще ждала. И дождалась.

Прямо от окна послышалось его ровное спокойное дыхание. Он уснул. Бадра еще плотнее закуталась в одеяло. И почувствовала огромное облегчение.

Он не тронул ее.

Он все еще был Хепри. Человек чести.

Ее успокоившееся сердечко посылало ему свою любовь, когда она без сна лежала на своей постели, и слезы благодарности катились по ее щекам.

В эту ночь в своих снах она еще раз проживала свою жизнь. Ее прошлое настигало ее, как орда скачущих во весь опор арабских наездников, копыта лошадей которых вздыбливают песок. Ей одиннадцать лет. Она новая наложница, купленная на аукционе для шейха племени Аль-Хаджидов. Бадра лежит на тонкой овечьей шкуре. Шкура старая, грязная и пыльная, вся в колючках. К запаху пота, которым пропиталось это порочное ложе, примешивался еще какой-то запах, непонятный и пугающий.

Ее еще такое девчоночье, с едва развитыми формами тело помыли, умаслили, напялили на него прозрачное платье из кисеи дикого малинового цвета. На голову надели такую же прозрачную вуаль, скрывающую испуганное детское лицо, миниатюрные ножки обули в маленькие туфельки желтого цвета. Бадра очень любила эти туфельки. Это было ее единственным достоянием, когда родители привели ее в этот бордель и, получив за девочку деньги, покинули дочь, рыдающую так, что, кажется, сотрясались стены. И вот ее, дрожащую, заплаканную, нарядили, выставили на торги во Дворце наслаждений — и ее сразу же купили и привезли в лагерь похотливого и жестокого шейха Фарика. И вот она, плачущая, дрожащая, брошена на эту вонючую шкуру, еще не знает, что ее ждет, каким испытаниям подвергнут. Но сердечко девочки уже заходится от ужаса. О, лучше бы она тогда умерла!

Откинута циновка, и ее господин вошел внутрь. Она видела только его широкий силуэт. Она не могла его рассмотреть, его спину освещало солнце. Солнечные лучи проникли и в этот мрачный шатер. Она замерла от ужаса.

В лицо ей ударил запах лука, чеснока и давно не мытого тела. Шейх снял свой халат и развернул свой черный тюрбан. У него были жирные, густые с проседью волосы.

Он стоял перед ней обнаженный. Тело у него было дряблое и лишенное растительности. Только внизу его достоинство едва прикрывал маленький клочок черных волос. Его фаллос был размером с ее кулачок.

Она подалась назад. Ее страх перерос в ужас, когда он стал приближаться к ней. В его глазах появился тот же мерзкий, сумасшедший блеск, который она видела в глазах мужчин, разглядывавших ее на аукционе. Мясистые пальцы сорвали с нее ее яркий малиновый халат и вуаль с лица.

Фарик взглянул на ее желтые туфельки, которыми она так гордилась, и рассмеялся.

— Сними их, — приказал он и грубо опрокинул ее прямо на шкуру.

Он навалился на нее, вдавив в овечью шкуру. Он мял ее нежную юную грудь, которая только начала формироваться.

— Как у мальчишки, — разочарованно прохрюкал он. — Им еще надо созреть. Каждую ночь ты будешь отдаваться мне, до тех пор пока мое семя не укоренится в тебе и мой сын не будет расти в тебе.

После этого он взгромоздился на нее, прижимая ее к пропахшей потом шкуре. Она задыхалась от его тяжести. Воздух с шумом выходил из ее легких, и она ощущала маленький твердый отросток плоти, торчащий у него, который он тщетно пытался засунуть ей между ног.

Наконец ему удалось разорвать ее девственную плоть — и она закричала от боли.

Она сопротивлялась, царапалась, пыталась вырваться. Фарику это ужасно нравилось, он смеялся и елозил по ее взмокшему телу, пока не пропорол все у нее внутри. Наконец его «достоинство» опало, он блаженно раскинулся на шкуре, а Бадра почувствовала, как под нею промокла вонючая шкура. Струйка крови вытекла из нее — и вместе с этой кровью вытекло детство, надежды, мечты о счастье, сказки, любовь к людям… Все было кончено. Осталась только боль, ужас, брезгливость…

— Всего-навсего девственница, — похотливо ухмыльнулся он, вытираясь полой сорванного с нее халата. — Теперь каждую ночь ты будешь моей новой фавориткой. Мой пестик прекрасно чувствует себя в твоей ступке, детка… Ха-ха-ха!

Через минуту он уже храпел так, что дрожали стенки и опоры шатра.

Тихо плача, Бадра свернулась калачиком. Каждую ночь? Она молилась о том, чтобы он больше никогда не захотел ее. Завтра ночью она уже не выдержит этой борьбы.

На следующую ночь она опять лежала на этой вонючей шкуре. Опять вошел Фарик, разделся и лег рядом.

— Раздвинь ноги для своего нового хозяина, — приказал он.

Он начал забираться на нее. Она заколотила его своими твердыми кулачками, царапалась, кусалась. Фарик взвыл. Она почувствовала удовлетворение при виде ярко-красного пятна на его губе.

— Никакой мужчина не будет моим хозяином! — девочка упрямо выдвинула свой подбородок.

Тяжело дыша, он откинулся назад, его глаза потемнели. Рывком приподняв девочку, он сграбастал ее и вытащил на середину шатра. Ее охватил ужас, когда он привязал ее, обнаженную, к двум толстым опорам шатра. В его глазах сверкал яростный гнев, когда он достал кожаную плетку и начал размахивать ею.

— Никакой, шлюха? Я покажу тебе, кто твой хозяин.

Она пронзительно закричала, когда плетка со всей силы впилась в ее тело…

Кеннет услышал, как во сне Бадра начала плакать и стонать. Встревоженный, он сел на своем неудобном жестком ложе, пробуждаясь от глубокого сна. Эти звуки беспокоили его. Он подбежал к кровати. Хрупкие плечи Бадры сотрясались от рыданий. Кеннет привлек ее к себе.

— Ш-ш-ш, тихо, успокойся, — это только сон, любовь моя, — нежно шептал он.

Но она все не переставала плакать. Этот отчаянный плач встревожил его. Тихим голосом он стал напевать колыбельную, которую, как он помнил, Джабари пел своему маленькому сыну.

Бадра перестала рыдать. Вдруг она вздрогнула. Она подняла к нему свое мокрое от слез лицо и засмеялась.

— О, пожалуйста, прекрати. Джабари был прав, — сказала она. — Голос у тебя, действительно похож на крик осла… Помнишь?

Он ухмыльнулся и, сморщив губы, издал какой-то низкий звук, похожий на мурлыканье. Нечто среднее между детским всхлипываньем и смехом сорвалось с ее губ. Он крепко прижал ее к себе. Наконец она успокоилась. Он поправил на ней сползшую с плеча ночную рубашку. Когда она утерла свое лицо, Кеннет ласково погладил ее волосы.

— Расскажи мне, — сказал он мягко. Бадра напряглась. — Расскажи мне, — повторил он настойчиво. — Когда-то ты сказала, что сны не имеют над тобой никакой силы, — убеждал он ее.

Наконец она сдалась. Схватив его за руку, она медленно заговорила. Кеннет слушал ее рассказ, и от гнева его глаза наливались яростью. Проклятый Фарик!