Элоиза Джеймс - Когда герцог вернется

— Мать уже давно перестала оплачивать счета, — сообщил он. — К тому же она уволила большую часть прислуги…

У Исидоры на лице появилось странное выражение, и он понял, о чем она думает. Зловоние распространялось по комнате с настойчивостью опостылевшего ухажера.

— Она не приказывала чистить уборные, ремонтировать крышу, красить стены, обивать мебель, платить слугам, покрывать соломой дома в деревне…

Исидора прикрыла рукой рот и нос.

— Боже!..

Симеон кивнул:

— Именно поэтому я не приглашал тебя в Ревелс-Хаус. Когда идет дождь и усиливается ветер…

Исидора опустила руку, и, к его облегчению, на ее лице появилась улыбка.

— Когда я впервые увидела тебя, ты выглядел уставшим, — промолвила она. — Сейчас ты выглядишь еще хуже.

— У меня слишком много работы с бумагами, — признался Симеон. — Неоплаченные счета, письма от поверенных… — Он пожал плечами. — Я мало спал…

— У меня большое поместье, и ты — мой муж, Козуэй. Оно твое. Во всяком случае, оно должно было стать твоим давным-давно, да только ты не выражал желания заниматься им, так что за дело взялась я.

Ему стало еще легче на душе.

— Дело в том, что у меня очень много денег. И, как ни странно, у герцогини тоже. Мне не нужна финансовая помощь, но все равно от всего сердца благодарю тебя за предложение, — сказал он.

— Но тогда почему…

Симеон кивнул.

— Именно так, — вымолвил он. — Мать давно стала для меня загадкой. Ты понимала ее, когда вы жили тут вместе?

Исидора взяла в руки перчатки и тщательно разгладила каждый пальчик.

— Боюсь, я была слишком юна и груба, — вздохнула она. — А твоя мать очень чувствительна.

Симеон подумал, что ей удалось иносказательно выразить очевидное: его мать безумна, если не хуже.

— Итак, ей это было не по нраву, — проговорил он. — Боюсь, шок, вызванный смертью отца, лишь усугубил ее состояние.

— Чем я могу помочь?

— Ничем, но все равно спасибо.

— Ерунда, — сказала Исидора, вставая. — Тебе не справиться со всем в одиночку, Симеон. — Она огляделась по сторонам. — А ты хоть раз говорил о ремонте дома с матерью?

Герцог встал, думая о том, как осторожно она произнесла его имя. Наконец-то…

— У нее сейчас трудное время, она еще не привыкла к моему присутствию, — сказал он. — Мать огорчена тем, что я оплачиваю счета, которые, по ее мнению, были выписаны ворами. Но прошло так много времени с тех пор, как их сюда прислали, и я не могу проверить их, чтобы выяснить, есть ли необходимость оплачивать их полностью.

Исидора кивнула.

— Что ж, в таком случае я хочу задать тебе самый важный для меня сейчас вопрос: какая из свободных спален расположена как можно дальше от уборной?

Само собой, она не собирается остановиться в хозяйской спальне. Разумеется, нет. Он же сказал ей, что намеревается аннулировать их брак. О чем, черт возьми, он думал?!

— Я спрошу у дворецкого, ладно? — сказала она, отворачиваясь.

У нее была такая прямая спина, такая тонкая талия. А еще эти обручи под юбками… Когда она двигается, юбки колышутся на них так соблазнительно, что ему безумно хочется провести рукой по ее спине вниз, к округлым бедрам…

Мысленно застонав, Симеон распахнул перед ней дверь, и Исидора выскользнула из комнаты.

Как поступит Хонейдью, когда герцогиня попросит его устроить ее в самой дальней спальне? Впрочем, дворецкий был невозмутим.

— Разумеется, у вдовствующей герцогини есть собственная уборная, — услышал Симеон голос Хонейдью, разговаривавшего с Исидорой. — Но вот как она выносит зловоние в сырую погоду…

— Вероятно, она просто к нему привыкла, — резонно заметила Исидора.

Еще в то время, когда Симеон только обучался медитации и умению контролировать собственное тело, все это казалось ему очень простым. Когда он приехал в Африку и стал делать пробежки, Симеон понял, как можно обуздать телесные аппетиты — голод, например.

Но здесь, в Англии, его внешняя невозмутимость была под угрозой. Симеон был в ярости оттого, что отец не выполнял своих обязательств. Мать раздражала его. Однако хуже всего было то, что он сгорал от страсти к собственной жене. Сказать по правде, в это мгновение желание поглотило его целиком, и он не мог думать ни о чем другом.

В голове у Симеона так и звучал голос Валамксепы, который говорил, что мужчина не должен идти на поводу чувств, и уж тем более телесных желаний. Воспоминания о его уроках напоминали ему журчание ручья, бегущего по камням где-то далеко-далеко.

Исидора положила руку ему на рукав, и от этого легкого прикосновения в его чреслах тут же вспыхнуло пламя.

— Симеон, а Годфри сейчас в школе? — спросила она. — Когда я его видела, он был совсем малышом. Должно быть, сейчас он уже ходит в длинных панталонах.

Симеон криво улыбнулся:

— Ему уже тринадцать, и он почти одного роста со мной. Вечером ты его увидишь, — пообещал он.

Исидора охнула.

— Неужели тринадцать?

— Мне нужно как можно скорее найти ему наставника, — продолжал Симеон. — Мать решила, что Итон нам не по карману, но наставника брату так и не наняла. К счастью, он оказался довольно смышленым и занимался обучением сам, но обучение это было довольно эклектичным: он просто наугад брал книги из отцовской библиотеки.

— Наверняка Бомон поможет найти подходящего молодого человека, — сказала Исидора. — Так Годфри обучался сам?

Еще один его позор. Он должен был приехать и следить за тем, чтобы брата воспитывали и обучали как полагается. Но Симеон держал себя в руках, его лицо оставалось невозмутимым. Демонстрировать кому-то собственную слабость — это слабость.

— Уверен, что он быстро догонит сверстников.

Вопросительно взглянув на него, Исидора повернулась к Хонейдью.

— Я приехала не с пустыми руками, — промолвила она. — Несколько экипажей с моей одеждой медленно едут следом.

Дворецкий поднялся наверх, чтобы отыскать наиболее подходящую — с обонятельной точки зрения — спальню.

Симеон вернулся в кабинет. Меньше всего ему хотелось оказаться в одной комнате с Исидорой.

Ревелс-Хаус 29 февраля 1784 года

Исидора никогда не искала комнату по запаху: они с Хонейдью входили в каждую спальню и принюхивались. Однако зловоние было повсюду, оно не отставало от них ни на шаг, следуя за ними, как комнатная собачка.

Исидора уже начала подумывать о том, чтобы остановиться в какой-нибудь гостинице неподалеку, но тут Хонейдью сказал:

— Возможно, вам подойдет вдовий дом, ваша светлость… Хотите взглянуть на него? Правда, боюсь, его давно не открывали и не проветривали, но это очень милый маленький домик.

— Хонейдью, меня устроит любой дом, в котором нет неисправной уборной, — сказала она в ответ.

— Уборные в этом доме могли бы находиться в отличном состоянии, если бы только я смог уговорить отца его светлости, покойного герцога, должным образом заботиться о трубах, — промолвил дворецкий.

— Когда же их почистят? — поинтересовалась Исидора.

Хонейдью скривился.

— Боюсь, герцог столкнулся с некоторыми трудностями, когда пытался обратиться за помощью, однако я уверен, что через день-другой мы сумеем найти работников. Поверьте мне, все и в самом деле было не так уж страшно до этой недели… Видите ли, дождливая, сырая погода… — Он заломил руки.

— Полагаю, вы немногое могли сделать в такой ситуации, — кивнула Исидора.

Спустившись вниз, они вышли из дома через боковую дверь, и хотя Исидора никогда бы не призналась в этом вслух, возможность вдохнуть полной грудью свежего, хоть и холодного воздуха привела ее в восторг. Она заметила, что и Хонейдью тоже сделал несколько глубоких вдохов.

— Надо понимать, кто-то к этому привыкает? — спросила она.

— Некоторые люди — да, — ответил Хонейдью. Судя по его виду, он не относился к их числу.

Они обошли дом по усыпанной гравием дорожке, и взору Исидоры предстал запушенный сад.

Она с разинутым ртом повернулась к дворецкому, но у того уже был готов ответ на ее вопрос:

— Два дня назад его светлость велел последнему оставшемуся в поместье садовнику поскорее нанять людей. Они быстро приведут сад в порядок.

Вдовий дом оказался даже и не домом вовсе, а небольшим коттеджем. Но он был очарователен и, увитый вьющимися розами, которые окружали каждое окно, напоминал милый кукольный домик.

— Какого цвета эти розы? — полюбопытствовала Исидора.

— Бледно-розового, — ответил Хонейдью. — Их тут очень много. Виноград тут не прижился, так что все место отдано розам. За домом вы увидите несколько кустов сирени, но понятно, что они не зацветут до конца апреля.

Вытащив из кармана внушительную связку ключей, он умудрился вставить один из них в замок.

— Здесь никто не жил после бабушки его светлости, — сказал он через плечо. — Обычно мы регулярно проветривали дом и наводили повсюду порядок, но в последние несколько лет…

Понятно: у него просто не осталось людей, которые могли бы этим заняться.

Пройдя через небольшой коридорчик, они оказались в залитой солнцем гостиной, которая, к удивлению Исидоры, была очень просторной. Мягкая мебель пряталась под холщовыми чехлами. Здесь и не пытались демонстрировать герцогскую роскошь — как раз наоборот. Снизу стены были обиты панелями из вяза, а сверху — покрашены кремовой краской с маленькими анютиными глазками. Пол был выложен плитами, но посередине лежал веселый, хоть и выцветший ковер.

— Как мило! — воскликнула Исидора.

— Матушка покойного герцога терпеть не могла формальностей, — проговорил Хонейдью, проходя к окнам, чтобы раздвинуть шторы. — Фу! Только посмотрите на эту пыль! Немедленно пришлю сюда всех служанок, ваша светлость, и мы быстрехонько приведем дом в порядок.

Исидора обнаружила в доме маленькую уютную спаленку с большой кроватью и столом, заставленным книгами в истертых кожаных переплетах.

— Бабушка герцога очень любила читать, — сообщил ей Хонейдью. — Да и ее собственная жизнь была романтической сказкой.

Исидора подняла взгляд от «Сказок Нила», которые она обнаружила на столе. Книга почти рассыпалась, однако трудно было понять, что стало тому причиной: время или то, что ее слишком часто брали в руки.

— Романтической? — переспросила она.

— Да, — кивнул он. — Попросите его светлость рассказать вам об этом. — Обойдя Исидору, он подошел к окну, чтобы распахнуть ставни. — Ну вот, а теперь я бы попросил вас вернуться в большой дом, а мы наведем тут порядок.

Исидора покачала головой. Она предполагала, что ей и без того придется вернуться в дом на обед. Однако она не была готова к этому. Исидора уселась в кресло-качалку с книгой в руках.

— Кажется, я похожа на бабушку моего мужа, — улыбнувшись, проговорила она. — Я тоже очень люблю читать. А когда придут горничные, я просто отправлюсь на прогулку.

— А ваша личная горничная приедет с остальными экипажами? — поинтересовался Хонейдью.

— Да. У Люсиль вечно болит желудок, когда мы отправляемся в путешествие, так что она обычно следует за мной в медленных экипажах. Кстати, если это возможно, я бы приняла ванну. Мне кажется, я с головы до ног покрылась пылью в дороге.

— Вам приготовят горячую ванну, как только горничные закончат уборку, — пообещал дворецкий. — Если вы вполне уверены, что вам тут удобно… — Он медлил, ему явно не хотелось оставлять ее одну.

Но Исидора уже успела открыть книгу.

— Я буду здесь абсолютно счастлива, Хонейдью, — вымолвила она уверенно. — Честное слово. Прошу вас, передайте вдовствующей герцогине мои сожаления по поводу того, что я не могу повидаться с ней до того, как приедет моя горничная.

Внезапно ей пришла в голову идея.

— Знаете, у меня такое ощущение, что я как-то странно устала во время пути. — Она улыбнулась дворецкому, который и виду не подал, что жена герцога так и сияет здоровьем. — Так что, пожалуй, я сегодня поужинаю здесь.

Хонейдью поклонился.

— Я буду рада, если герцог сможет изменить свое расписание и присоединиться ко мне, — добавила она. — Разумеется, это будет неофициальный ужин, так что он может прийти без галстука.

Хонейдью улыбнулся:

— Непременно передам ему ваши слова. — Он поклонился еще раз. — Могу я добавить, что ваше великодушие относительно костюма его светлости будет высоко им оценено?

Ревелс-Хаус 29 февраля 1784 года

— Ее светлость во вдовьем доме, — сообщил дворецкий герцогу. — Горничные должны привести его в порядок, и она, похоже, чувствует себя вполне комфортно. Мы развели огонь в кухонной печи. Стены в доме влажные, но печь быстро прогреет их.